Опасение и нерешительность изобразились на рыхлом лице трактирщика, глаза забегали и наконец остановились на строгом лице странного гостя.
- Согласен?
- Кому же это? Какому гостю я должен ваше пиво поднести? - промолвил трактирщик тихо, очень боясь подвоха, но в то же время желая сделаться обладателем второго кошелька.
- Московиту Петру Михайлову, который каждый вечер приходит сюда пить пиво. Тому, что на верфи работает, - прошептал в покрытое рыжими волосами ухо трактирщика Левенрот.
Теперь уже не просто опасение, а неподдельный ужас читался в маленьких глазках хозяина заведения. Он замахал руками, в одной из которых был крепко зажат кошелек.
- И не просите, не просите! Русскому царю поднести Бог весть какого пива! А кто пообещает мне, что оно не отравлено? Возьмите свой кошелек и уходите поскорее, покуда я не вызвал полицейских.
Трактирщик, будто держа в руках не золото, а комок грязи, с отвращением на лице сунул кошелек Левенроту и хотел было скрыться за дверью, но, пойманный за шиворот сильной рукой Шенберга, был возвращен в комнату, и вот уже ствол карманного пистолета Левенрота упирался в его толстый живот, что заставило бедного малого не только задрожать от страха за свою жизнь, но и намочить выходные штаны, надеваемые по будням только ради именитого гостя, русского царя, ежедневно посещавшего его заведение.
- Пожалуй, вам стоит поразмыслить, что лучше: немедленная смерть или три моих кошелька? - прошипел Левенрот, вдавливая ствол пистолета все глубже в мягкий живот трактирщика. - К тому же, могу вас успокоить русский царь останется жив. Я не собираюсь посягать ни на его жизнь, ни даже на его здоровье. Просто мне хочется проверить, как отнесется такой могущественный монарх, как Петр Московский, к напитку моего собственного производства. Уверен, оно очень ему понравится, и тогда я появлюсь перед ним, и мы заключим выгодную сделку на поставку в Москву большого количества моего пива. Иначе с чего бы я стал так щедро вам платить? - И уже переходя с вкрадчивого тона на угрожающий, добавил: - Право, тебе лучше согласиться. В противном случае рыба в саардамском канале станет гораздо упитанней, наевшись твоего мяса.
Трактирщик, успокоенный обещанием, что пиво не повредит русскому царю, быстро закивал:
- Какой разговор, какой разговор. Три кошелька с гульденами - это куда интереснее, чем лежать на дне канала... Пожалуй, я бы взял задаток в два кошелька, иначе...
- Я даю тебе сразу три, - отчего-то с брезгливостью посмотрел на трактирщика Левенрот и извлек из складок широкого плаща шкатулку черного дерева. Поставив на стол, отворил её и вынул оттуда ещё два тугих кошелька, а также бутылку темного стекла.
- Вот деньги, а вот мое пиво. Когда Петр Михайлов выпьет из кружки, наполни новый бокал содержимым этой бутылки, да смотри не перепутай, не подай мое пиво тому, кто будет сидеть с ним рядом. Еще раз заверяю тебя, Петр останется жив и здоров. Ты увидишь, какой восторг выразит он, отведав моего чудесного пива. И помни: если каким-нибудь знаком, например, кивком головы или подмигиванием ты предупредишь московского царя о моем пиве, пуля пробьет твою голову раньше, чем Петр догадается о чем-то. Я буду за тобой следить. Ступай же. Скоро пожалует твой высокий гость!
Трактирщик, пятясь, с озабоченной миной вышел в зал, а Левенрот, снимая с плеч плащ, бросил его на спинку стула и сказал угрюмо:
- Ну вот и все. Я не сомневался, что этот жадный боров исполнит все, что ему прикажут. Готовьтесь, друг, занять царский трон и ничего не бойтесь, ведь вашей защитой станет поразительное сходство, хорошее знание русского языка, а главное, робость русских перед царским величием, которая не позволит уличить самозванца даже в случае возникших подозрений. Отдохните, сейчас я закажу ужин, вам нужно подкрепиться.
Шенберг, странно улыбаясь и стаскивая с плеч плащ, сказал:
- Уверяю вас, я стану даже лучшим царем, чем Петр. Я уже ощущаю в себе властелина русских.
- Вот и прекрасно. Но пока старайтесь не показывать трактирщику свое лицо и снимите кафтан и камзол, чтобы не тратить на это время потом. Когда царь Петр очутится на этой кровати, у нас будет не больше трех-пяти минут, чтобы переодеть вас в его платье. Ну же, смотрите веселее, дружище! Ведь вы - шведский дворянин, отважный воин. Скоро Швеция станет в два раза сильнее, и все это случится благодаря вам, Мартину Шенбергу!
Ближе к вечеру зал трактира стал заполняться рабочими с верфи, купцами, шкиперами. Левенрот следил за входившими, чуть приоткрыв дверь комнаты, и видел, что голландцы, датчане, шведы занимали места у столов с шумом, с радостными лицами, предвкушая удовольствие от обильной еды и выпивки, заслуженно получаемых в конце трудового дня, от балагурства с друзьями, от возможности незаметно шлепнуть по заду пухлую дочку трактирщика, прислуживающую гостям и не отвергающую грубые ласки посетителей. Вдруг рука Левенрота резко взмыла вверх, давая знак Шенбергу, спокойно доедавшему свой ужин, - это означало, что в зале появился тот, ради которого и прибыли они в эту страну.
- Скорее идите сюда! - еле слышным шепотом позвал Левенрот Шенберга. Ну, ну, приникайте глазом к этой щели, смотрите! Вот он! Сумасшедший, душевнобольной, неуклюжий! А как говорит! Это царь - прирожденный монарх. Запоминайте все его движения, жесты - через полчаса вам придется их повторить.
Шенберг сквозь щель между дверью и косяком стал смотреть на повелителя огромной, страшной, непонятной России. Петр был в широкополой шляпе, в синем рабочем бостроге, сидел, широко расставив ноги, нетерпеливо стучал по столу рукой, кривил лицо, не обращая внимания на слова собеседника, сидевшего к Шенбергу спиной, отчего он мог видеть лишь дорогой, весь в мелких локонах парик, то и дело оглаживаемый холеной рукой с пальцами в драгоценных перстнях. Стол Петра стоял совсем неподалеку от приоткрытой двери, поэтому хорошо были слышны фразы русских, говоривших громко, без стеснения, не подозревавших, что всего в сажени от них находится тот, кто собрался покуситься на скипетр и корону царей московских.
- Что ж ты так невесел, экселенц, - говорил кудрявый парик, отхлебнув с полкружки густого, хмельного пива. - Вроде бы так спешил в Голландию...
Но Петр, двигая огромным кадыком, осушил всю емкость до дна, схватил собеседника за руку, языком облизал красные, мокрые от пива губы, грохнул кружкой о столешницу и сказал:
- Правду говорят, что в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Я-то вот сегодня полез, ну и получил... Видали, на мужика голландского разобиделся за то, что он бревно не удержал, - морду ему раскровянил, а он мне, мол, прости, герр Питер, у нас за это по лицу не бьют!
- Да что ж за печаль такая - в морду кому-то дал? - пожимал плечами и ухмылялся собеседник русского царя. - На то и морда у быдла, чтоб по ней кулаком щелкать. Простой мужик, галанец али русский, только душой радуется, да в башке у него ума прибавляется от битья.
Петр стукнул по столу так, что пиво высоким белым гребнем взлетело и выплеснулось на пол, - багровея и глядя на собутыльника со злобой, сказал:
- А ты сам-то, Сашка, давно ль от навоза отмылся? Али забыл, кем твой батька был? Ты, чай, не в золотых палатах рожден, не в белокаменных, так уж прикуси язык свой покрепче. Гляди-ка, руки перстнями унизал, пальцы не свести - что ни день, то новый. Разве такими руками топором махать? А ведь мне, чугунная твоя голова, не щеголи нужны, а работники, так чего ж ты простого мужика поносишь? Гляди у меня! Мигом в того превратишься, кем сызмальства был, чтоб хорохорство пустое свое ты напрочь оставил! Меншиков был, меньшим и будешь!
Меншиков, стыдливо кривя пальцы, дабы укрыть трепещущий бликами разноцветный ряд перстней, лукаво посапывая носом, сказал:
- Да уж, экселенц, чего мои цацки недобрым словом понимаешь? Они мне в моей работе нужную службу служат. То ты, сердце мое, точно юродивый, рубищем прикрылся, а мне, посланцу твоему, изрядные ризы иметь надобно, ибо по одеже и здесь встречают. Был, к примеру, сегодня в Амстердаме, в магистрате, с купцами беседу вел. Энто вот колечко, - покрутил на пальце перстень, - они-то тебе как раз переслали, надеясь на то, что ты им в Архангельске супротив англичан больше польготишь в торговле. После по другим местам ходил, как ты, величество, просил: в тиятре анатомическом был, привез тебе оттуда трехрукого монстра в винном спирте, мужеского пола, и мужской же уд необыкновенной длины, который представлен был мне как уд Ахиллесов. Думаешь, прелести много в том, чтоб ходить меж воньких тел разъятых? Еще твоей милости купил ящик луковиц тюльпаных да померанцевой водки бочонок - просил же...
Обиженный вид Меншикова произвел на Петра впечатление охлаждающее обхватил Александра рукой за шею, резко притянув его голову к своей, звонко чмокнул в щеку.
- Ладно, прости, что журил тебя за перстни. Ты мне и такой спонадобишься. А сетовал я скорее не на тебя, а на себя самого. Лезет из меня, как квашня из кадушки у плохой хозяйки, спесь царская, да все не к месту лезет. Я, миропомазанник Господен, Бога в себе земного ощущаю, как предки мне то завещали, а ведь мне совсем другим быть мнится. Я, коль возложил на меня Вседержитель такую власть, не пугалом людям, не палачом их, а защитником и отцом быть хочу. Нет, не отцом даже, а печальником народным и слугой. Думаешь, чего я здесь себя на верфи мытарю и наравне с простыми мужиками работаю? Неужто в России я бы корабельному ремеслу научиться не сумел? Ан нет! Нарочно умалить себя захотел, нарочно обрядился в простую робу, но только вдали от русских взоров. Вот, мнил, уменьшу себя до малости самой, зато потом остаток дней своих на народ свой и потрачу, и порошок себя изотру, в прах, чтобы собой русскую жизнь унавозить.
