А теперь вдумайтесь: «Нобелевку мира» дали именно человеку (Чемберлен), проторившему дорогу ко Второй мировой войне, и... так уж получается — именно за это «проторяющее» деяние (в Локарно). Факт этот не очень афишируем сегодня, наверное, дабы походя не дискредитировать премию, которую в последние годы получили... «ну просто святые люди... просто ангелы политкорректности». «История...» Черчилля заполняет исторический вакуум. Политика Англии 30-х годов нуждается все же в каком-то истолковании. Кстати, Черчилль свою Нобелевскую премию в 1953 году получил не как Чемберлен и Горбачев — «За мир», а по части все же литературы. Кроме его «Истории Второй мировой войны», мне представится повод процитировать еще и его «Историю англоговорящих народов». Это почти честертоновское изящество плюс причастность ко всем подробностям политики. Хотя политикой предстающую картину 1920 — 1930 годов и назвать трудно. Двадцатилетняя оргия пацифизма. Не поддержать британское разоружение — значило гарантированно проиграть выборы. Союз студентов Оксфорда приносит публичную клятву: никогда не сражаться за свою страну. Во Франции коммунисты Мориса Тореза имеют, говоря по-современному, «блокирующий пакет». Чтоб провести закон о двухгодичной службе, министру Лавалю приходится лететь в Москву.
Черчилль: «...только Советы могли позволить значительной части французов, питавших к ним доверие, оказать поддержку этому закону». Добро Сталина было получено. Французская армия теперь может достичь планки 100 дивизий. Над всем этим, согласитесь, уже витает сквознячок абсурда. Но Черчилль элегантно избегает оценок и продолжает: «После Лаваль спросил Сталина: «Не могли бы вы сделать что-нибудь для поощрения католиков в России? Это бы так помогло мне в делах с папой». — «Ого! — воскликнул Сталин. — Папа! А у него сколько дивизий?»...»
Знакомые с этим фрагментом обычно фокусируются на Сталине, суровом прагматике, даже папу римского мерящего на дивизии. Но по-моему, совершенно здесь восхитителен и француз Лаваль. Вот это его «что-нибудь для»... То есть фактуры вопроса, какой-нибудь конкретной нужды советских католиков (такой-то костел починить, такого-то падре выпустить) — нет, да и не надо! «Что-нибудь» — это для разменной монетки в делах с папой. Я, когда хочу представить себе европолитика — закрываю глаза и прямо-таки вижу довольного коммивояжера Лаваля. Ободренного, собирающегося из Москвы, «на обратной дороге заскочить и к папе»...
Другой темой нескольких глав этой книги будет рассказ о том, как Рузвельт и Черчилль, разделяя со Сталиным Европу на сферы влияния, не просто признавали — они совместно конструировали новую систему гарантий. Вместо провалившейся Версальской. Многоуровневую систему: ООН, Совет Безопасности с пятью постоянными членами, разделение Германии, сферы влияния, а можно сказать — сферы безопасности, буферы. «Национальные суверенитеты», дарованные Версалем, были не просто сложены к ногам Гитлера, они в некоторых случаях оказались просто-таки топливом для фашистской машины. И самые вопиющие, но и оттесняемые сегодня на периферию общественного внимания случаи, вроде сотрудничества Гитлера и независимой Литвы, тоже будут в этой книге рассмотрены.
Ведь на СССР напала не только Германия, но и Европа — значит, соответственно, и советской сферой безопасности станет тоже не только Восточная Германия, но и Восточная Европа. Железная ялтинская логика. Так что танки в Чехии 1968-го — это следствие того, как закончилась, как проходила и как затевалась война. Следствие Мюнхена...
Уже полторы сотни лет кочует афоризм: «Генералы всегда готовятся к прошлой войне». «А зарплату получают за будущую», — недавно домыслил один остроумный журналист. Может, наши правители и ошибались, подстраховываясь в 1968 году, по канонам 1940-го. Но — поговорка не врет — так поступают все правительства, все генеральные штабы — готовятся к той войне, в которой они участвовали. Нетягавшиеся 4 года с вермахтом имеют совсем другую политическую наследственность, военную доктрину.
И не нужно кивать: «Да, было дело, пытались в 1968 году социализм танками подкрепить». Тоже еще «видный марксист» — генерал армии Павловский (организатор операции «Чехия-68»). Лучше сказать правду: «Защищали свою сферу влияния, сферу безопасности». Или вышепредложенным слоганом: «До советских танков 1968 года в Праге были чешские танки в Минске, Смоленске и Сталинграде!»
Соотношение сил в 1938 году (1582 самолета, 469 танков, 2 млн. чел. — чехи, и 2500 самолетов, 720 танков, 2,2 млн. чел. — немцы) позволяло Бенешу держаться и безо всякой помощи (неполученной из Франции, отвергнутой из СССР). А уж тема сравнения уровней качества боевой техники была предварительно заявлена и будет подробно рассмотрена в «чешской» главе книги. После изучения качества «чешского приданого» немецкие генералы еще раз признали, что избежали самой крупной неприятности, что риск поражения в Чехословакии 1938 года был даже большим, чем в Польше 1939-го и во Франции 1940-го.
Вот Черчилль и сокрушается не только о 469 невыстреливших танках и 1582 самолетах, попавших к немцам. Главное — лучшие в Европе заводы.
Да можно и безо всякой геополитики проиллюстрировать это. Вообразите...
Пивной бар. Все сидят, смотрят в свои кружки. Вваливается верзила. Куражится. Выжидают. Верзила хватает за лацкан первого, пана. Тот — пардон! — отдает напавшему кошелек и револьвер, случившийся у него в кармане. Верзила хватает мсье — получает еще кошелек, нож, кастет. Последнему, товарищу, решившемуся сопротивляться, достается и пулевых, и ножевых ранений. Огрубев и озлобясь, он все же скручивает верзилу и... оставляет его на полу.
Выхода из этого странного бара почему-то нет...
Едва отошедшие от этих отвратительных сцен насилия пан и мсье требуют вернуть им собственность. «Мы знаем, товарищ, что теперь для защиты против верзилы вам револьвер с ножом не понадобятся».
А товарищ, вместо самого простого ответа: «А откуда ВЫ-то можете это знать?», начинает что-то бормотать про социализм...
Выбор был и у Дании, Бельгии, Голландии: передавать свои государственные потенциалы немцам или нет. А сейчас саму постановку подобного вопроса они назовут дикарством, фанатизмом. И уже как-то невежливо напоминать, что кто-то должен был все же начать настоящее сопротивление, как в Варшаве, Сталинграде, Ленинграде. Миллионы пленных, заводы захватывали и у нас, но решившиеся сопротивляться рассматривали это только как преступную ошибку или предательство. И как следствие: СМЕРШ, заградотряды, репрессии. Такой выбор определяет все, от политики до послевоенной психики. Но только ли послевоенной? Многие некрасивые действия накануне 1941 года — это ведь приготовления человека, сузившего глаза, решившегося. По той же пивбарной аналогии: сбросил зрителя-прибалта, вооружился его стулом. «Пакт о ненападении» — это фактически был выбор места и минуты предстоящей драки...
Вопрос о «Шкоде» чешским историкам я уже задал, теперь один легкий им упрек, по поводу гибели их же соотечественника! Очень знаменитый, миллион раз описанный случай: один пражский студент увидел в 1968 году советские танки и, оскорбленный в национальных чувствах, поджег себя...
Именно вы, чешские историки, могли спасти парня, дать ему прививку, например... Рассказав, например, как «герой Мюнхена» Чемберлен отчитывался в палате общин, после того как Гитлер взял не только Судетскую область, но и всю Чехословакию: «...мы просто являемся свидетелями пересмотра границ, установленных Версальским миром. Не знаю, найдутся ли люди, которые думают, что границы будут постоянно оставаться прежними. Я считаю, что достаточно сказал о Чехословакии...»
Именно вы, пане историки, могли спасти того студента 1968 года, а не подталкивать его, как эрдмановские персонажи — самоубийцу: «Фас! Советские танки! Протестуй! А вот, кстати, тебе и спички».
Глава 3. О «ПРАВЕ ВЕДУЩИХ «БОЛЬШУЮ ВОЙНУ» И О ПОДВЕРНУВШИХСЯ ПОД РУКУ
А «тот самый Пакт», «тот самый вкус»: «Молотов-Риббентроп?», «агрессия СССР в Прибалтике»? Исследованию природы этих обвинений, собственно, и посвящена вся эта книга. Решившийся на «Большую войну» имеет право и на Большой маневр. Но что это за термин — «Большая война» и правомерно ли его введение?
Ответ будет подробный, с привлечением некоторых предыдущих моих публикаций, в том числе и по Гуго Гроцию — автора понятий «естественного права» и большинства положений «права войны и мира». А пока — несколько исторических прецедентов.
Так, например, решившиеся на «Большую войну» — англичане XIX века знали сами про себя, что именно они — самые непримиримые, самые конечные враги Наполеона, и с этим самооправданием могли заключать «с Бони» сколько угодно перемирий, подписывать с ним Амьенский мир, а после уничтожать совершенно нейтральную Данию («Просто чтоб датский флот случайно не попал к Бони»).
