Сегодня мы знаем, что силы, выделенные нацистами для борьбы с партизанами, оказались совершенно недостаточными. Из этого, однако, не следует делать вывод об ошибках планирования, якобы допущенных в этом вопросе германским командованием. Предположить, что советское партизанское движение будет развиваться форсированно, было невозможно, и нацисты вполне обоснованно рассчитывали на обычное, неторопливое начало партизанской войны — такое же, как во Франции и Польше.
Но советское руководство сильно отличалось от правительств западных стран, привычно считавших партизанскую войну «за средство революционное, за узаконенное состояние анархии, столь же опасное для общественного порядка внутри страны, как и для неприятеля».[30] В Кремле революционных средств не боялись и прекрасно понимали военное значение дезорганизации вражеского тыла. Решение о ведении партизанской войны было принято с поражающей воображение стремительностью.
Озвученный в радио-выступлении Сталина от 3 июля призыв к организации партизанской войны был услышан всей страной. Это был шаг, на который нелегко решиться. Объявление о необходимости подготовки и ведения партизанской войны радикально рвало с довоенным оптимизмом и могло быть воспринято народом как акт отчаяния. «Всему крах. Положение на фронте безнадежное. Из Кремля дано указание готовить подпольные организации». «Партизанское движение, к которому призывает Сталин, — это весьма недейственная форма борьбы. Это порыв отчаяния», — вот какие высказывания фиксировали органы госбезопасности после речи Сталина.[31] Необходимо было приложить много усилий, прежде чем партизанская борьба начала бы восприниматься в народе как грозное оружие против агрессора, а не как предвестник поражения.
Для германского командования произошедшее стало неожиданностью, на которую было непонятно как реагировать. Гитлер высказался пренебрежительно: «Русские в настоящее время отдали приказ о партизанской войне в нашем тылу. Эта партизанская война имеет и свои преимущества: она даст нам возможность истреблять все, что восстает против нас».[32] Более осторожный начальник Генерального штаба Гальдер задумчиво записал в дневнике: «Необходимо выждать, будет ли иметь успех воззвание Сталина, в котором он призвал всех трудящихся к народной войне против нас. От этого будет зависеть, какими мерами и средствами придется очищать обширные промышленные области, которые нам предстоит занять».[33] Командующие войсками на Восточном фронте предпочли готовиться к худшему: «Войска и их контрразведывательные органы стали очень внимательно следить за всем, что походило на попытки населения оказать сопротивление, ибо они были убеждены в том, что широкие круги населения повинуются приказу Сталина. Командные инстанции были готовы немедленно самыми жестокими мерами подавить малейшую попытку к организации сопротивления».[34]
Правы в конечном итоге оказались пессимисты: быстрота принятого Кремлем решения о начале партизанской войны позволила форсировать ее развитие. Через считаные недели, а то и дни после прихода немецких войск в их тылу начинали действовать первые партизанские отряды, а уже через три месяца после начала войны фельдмаршал Кейтель указывал в приказе ОКВ, что коммунистическое повстанческое движение приняло массовый характер и создает «угрозу для немецкого руководства войной».[35] Отечественные исследователи, как правило, не обращают на стремительное начало советской партизанской войны особого внимания, считая его чем-то саморазумеющимся. Однако, как мы уже видели на примере Польши, Франции и Греции, ничего саморазумеющегося здесь нет, а есть заслуга, во-первых, высшего советского руководства, вовремя отдавшего приказ о начале партизанской войны, и, во-вторых, местных властей, сумевших этот приказ выполнить.
Глава 2
Импровизации партийно-советских властей
Директива от 29 июня носила двойственный характер. С одной стороны, она в предельно жесткой форме доносила до представителей властей прифронтовых областей приказ организовывать партизанское движение. С другой стороны, в ней ничего не говорилось о том, как, собственно говоря, это партизанское движение организовывать.
Партийные и государственные чиновники были сведущи в делах гражданских: они умели организовывать посевные и сбор урожая, планировать развитие промышленности, вести аппаратные интриги и решать множество мелких, но от того не менее важных вопросов, связанных с повседневной жизнью подчиненного им учреждения или области. А вот организовывать партизанское движение они не умели; дело это для них было новым и необычным.
В любой другой стране мира гражданские чиновники спасовали бы перед подобной задачей: не имея ни опыта, ни ресурсов, в предельно короткие сроки развернуть в тылу наступающего врага партизанскую борьбу — не забывая при этом об организации эвакуации, мобилизации и активной помощи фронту, под бомбежкой, слушая приближающуюся канонаду, ожидая прорвавшихся немецких танков. Любой секретарь райкома или председатель горсовета мог привести тысячу и одну объективную причину невозможности выполнения директивы от 29 июня — по крайней мере, в той ее части, которая касалась партизанского движения. Вот только слушать бы этих оправданий в Кремле не стали.
С давних пор в России освоен безотказный алгоритм решения невыполнимых задач. В кризисный момент исполнитель получает карт-бланш на любые действия, которые помогут выполнить поставленную перед ним задачу. Он может мобилизовать все необходимые ему ресурсы, может привлекать всех необходимых специалистов, каких только сможет найти. Он может делать все, что угодно, — но задача должна быть выполнена, и выполнена в срок. Невыполнение задачи означает в лучшем случае конец карьеры. В худшем случае может дойти и до тюрьмы, и до смертного приговора.
Когда страна длительное время живет в покое, о подобных методах начинают забывать, их критикуют как негуманные и неэффективные. Но как только наступает кризисный момент, испытанное средство пускается в ход.
Советский Союз не был избалован спокойной жизнью. Сначала кровопролитная гражданская война, потом коллективизация и индустриализация, жизнь в ожидании приближающейся войны, в осознании непреложного факта, что «мы слабы, а слабых бьют». За десятилетия почти непрерывного напряжения партийные и государственные чиновники в большинстве своем научились не бояться невыполнимых задач. Наказание за проваленное дело воспринималось в то время как должное; этим, впрочем, мотивация не исчерпывалась. «Мы знаем, что ныне лежит на весах, и что совершается ныне», — напишет вскоре великая поэтесса; под этими словами могли подписаться многие советские управленцы и многие простые граждане.
Именно этим объясняется тот поразительный факт, что к организации партизанских отрядов многие местные власти приступили в инициативном порядке — еще до того, как в Кремле была разработана директива от 29 июня.
Для коммунистов, помнивших Гражданскую войну и царское время, естественным шагом был переход на нелегальное положение. И для подготовки к этому им были не нужны никакие указания «сверху». Уже на следующий день после начала войны, 23 июня, Минским обкомом было принято решение о подготовке партийных организаций к переходу на нелегальное положение.[36]
Вспомнили партийные руководители и о партизанской войне. Вечером 24 июня в обстреливаемом немецкой артиллерией Минске первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии П. К. Пономаренко объяснял своим подчиненным сложившееся положение. «Обстановка тяжелая. Наши войска продолжают с боями отступать. Немецкие танковые соединения рвутся к Минску. По сведениям фронтовой разведки, к городу подходят пять танковых дивизий противника… Наши части несут большие потери в людях. Нельзя ждать, пока будут подтянуты войска из тыла. Мы должны принять все меры для ускорения мобилизации запасников. — Пономаренко помолчал немного, что-то обдумывая, и в заключение сказал: — И вот еще что, товарищи. Пришло время начинать партизанскую борьбу в тылу врага. В Минске сейчас находятся многие партийные, советские и комсомольские работники из занятых немцами областей и районов. Надо немедленно решать, кого из них мы можем направить во вражеский тыл для организации партизанских отрядов и диверсионных групп».[37]
Первым созданным в Белоруссии партизанским формированием стал отряд, организованный 26 июня в Пинске. Его возглавил заведующий хозфинотделом обкома партии Василий Корж.[38] Если судить по должности, можно подумать, что командиром первого белорусского партизанского отряда стал человек сугубо гражданский — но на самом деле Корж был профессионалом партизанской войны. Он воевал в Гражданской, в начале двадцатых годов партизанил в Польше, в тридцатых ходил в тыл франкистов в Испании, а в страшные годы «Великой чистки» чуть было не попал в тюрьму. Должность в Пинском обкоме стала для Коржа своеобразной ссылкой; как только началась война, он принялся за давно привычное дело. Первый бой отряд Коржа принял два дня спустя, напав на немецкую колонну на Пинском тракте.
