По самоощущению, переданному его келейником Иоанном Шушериным, Никон был Священного Писания изрядный сказатель, боговдохновенной беседой украшен, глас имел благоприятен и слушающим увеселителен, а непокоряющимся Богу и святой Церкви страшен. Не было тогда, вспоминал Никон, не только равного мне архиерея, но и подобного! Не ленясь, как многие, часто сам совершал я литургию в храме святой Софии Новгородской, особенно по воскресеньям и в праздники. Когда почти никто не говорил проповедей — по воскресеньям и праздникам — учил народ слову Божию. Ради тех сладостных поучений многие из далеких приходов шли к литургии в соборную церковь. В Софии паства слушала сладостное пение греческое и киевское, какое Никон прежде всех завел [7]. Чтобы люди почитали храм и священный чин, истово заботился митрополит о церковном украшении, благочинном одеянии и довольном содержании церковнослужителей. Нет, не зря царь Алексей Михайлович день ото дня к Никону все большую любовь простирал, все желания митрополита исполняя!
В Великий Новгород часто приходили царские послания, исполненные мудростью (не от Стефана ли Вонифатьевича?) и любовью к митрополиту. Алексей Михайлович постоянно изъявлял желание видеть Никона в Москве и наслаждаться беседой с ним. Несмотря на отговорки, что в епархии еще много дел подлежит устроению, каждую зиму царь призывал Никона в Москву и подолгу не отпускал. Столица тогда кишела разными мнениями, все отстаивали свои взгляды. Паисий Иерусалимский оставил в России подопечного — Арсения Грека, но тот по доносу других греков был сослан на Соловки. Паисий не унывал и прислал в Москву знавшего славянский язык Назаретского митрополита Гавриила. Тот читал в московских храмах проповеди, переводил книги, беседовал с царем и церковными властями. Никон хорошо помнил настойчивость, с которой грек указывал ему на неисправность русских богослужебных книг и обрядов, требовал сопоставления их с греческими.
Вскоре на помощь Гавриилу Паисий прислал в Москву Гавриила-Власия, митрополита Навпакта и Арты, давно сотрудничавшего с русской разведкой на Востоке. Рекомендованный Паисием как "премудрый учитель и богослов великия церкви Христовы", каких "в нынешних временах в роде нашем не во многих обретается", митрополит был уполномочен "отвечать за нас во всех благочестивых вопросах православныя веры". Аналогичную рекомендацию дал Гавриилу-Власию патриарх Константинопольский Иоанникий. Греки оказывали усиленное давление на московское правительство и наедине беседовали с Никоном об исправлении русских книг и обрядов, не забывая о "милостыне" для своих епархий.
Общаясь с греками, царем Алексеем Михайловичем и Стефаном Вонифатьевичем, Никон сохранял добрые и дружеские отношения с имевшим большое влияние кружком ревнителей благочестия. Нетрудно было догадаться, что объединяло столь разных людей, как, например, Аввакум и Федор Ртищев, Стефан Вонифатьевич и Гавриил-Власий. Все они признавали главенство царя Алексея Михайловича над Российской церковью и его мессианскую роль в мировом православии. Противником для разных по взглядам на церковные книги и обряды людей неожиданно для многих оказался самый безобидный из иерархов, не принадлежавший явно ни к одному направлению — патриарх Московский Иосиф.
Патриарх долго молча сносил вмешательство в церковные дела придворных, а особенно царского духовника и ревнителей благочестия. Иосиф видел, что его оттесняют от управления Церковью, лишают инициативы в поставлении архиереев, настоятелей монастырей и протопопов. Конец его терпению пришел зимой 1649 г., когда царь указал провести церковный собор о единогласном пении. Алексей Михайлович ясно дал понять, что желает утверждения единогласного пения и осуждения церковной службы, исполняемой одновременно множеством голосов, поющих и читающих разные тексты. Патриарх взбунтовался.
Церковный собор, собравшийся в государевом дворце 11 февраля, подавляющим большинством во главе с патриархом постановил, что от введения в некоторых храмах на Москве единогласия учинилась молва великая и православные люди всяких чинов из-за долгого и безвременного пения от церквей Божиих стали отлучаться. Посему собор уложил: как было богослужение во всех приходских церквах прежде, так тому и быть, а вновь ничего не всчинать. Сторонники единогласия были повержены.
Конечно, патриарх Иосиф был кругом не прав. Иоанн Златоуст в толкованиях на послания апостола Павла порицал службу в несколько голосов одновременно как "беснование", сходно высказывался и Иоанн Богослов. Московский Стоглавый собор в XVI в. запрещал многогласие, "новый исповедник" Московский патриарх Гермоген писал о несоответствии многогласия уставу святых отцов и преданию апостольскому, объяснял, что оно "нашего христианского закона чуже". В XVII в. укоренение многогласия, ускорявшего церковную службу, вызывало суровые нарекания благочестивых людей, а единогласия церковные власти доселе не ограничивали. Всякому было ясно, что Дух Святой (как писал инок Ефросин) повелевает петь не просто, но разумно, то есть не шумом, не украшением голоса, но чтобы знать поемое самому поющему и слушающим пение смысл речей можно было ведать.
Однако Никон, привыкший к шумным спорам в кружке ревнителей благочестия, не ожидал, что столь сдержанный и тихий человек, как Стефан Вонифатьевич, будет в ярости публично изрыгать проклятия на патриарха, архиереев и сам церковный собор, да еще напишет эти ругательства в челобитной к своему духовному сыну царю Алексею Михайловичу Еще удивительней было, что патриарх Иосиф не испугался этих проклятий и гнева государя, но в соборно утвержденной челобитной требовал суда над хулителем церкви по Уложению 1649 г., подразумевавшем смертную казнь: "Пожалуй нас, богомольцев своих, не вели, государь, своей государевой Уложенной книги нарушить!" Отвага Иосифа объяснялась поддержкой его мнения архиереями и приходскими священниками. И так уже большая часть духовенства косо смотрела на затеи ревнителей благочестия и страшилась их фанатизма. Истовая, продолжительная церковная служба с единогласным, последовательным пением и чтением, необходимая, как указывал Иосиф, для монастырей, была столь обременительна для обычных прихожан, что многие предпочитали не ходить в церковь [8].
Решение собора 1649 г. было, с точки зрения Никона, чрезвычайно опасным. Оно опиралось на соображения практического удобства духовенства и прихожан, а не на высший, надчеловеческий авторитет. Однако Никон сознавал, что действия Иосифа и церковного собора полезны для него, а значит, для церкви. Царь и его окружение почувствовали необходимость иметь на патриаршем престоле не просто единомышленника, но человека, способного "скрутить" разболтавшееся духовенство, твердой рукой вести Церковь по нужному власти курсу. Алексей Михайлович мог защитить Стефана Вонифатьевича от суда, не утвердить решения церковного собора, проявить к Иосифу свою неприязнь — и он сделал это, демонстративно приглашая в храмы, которые хотел посетить, митрополита Никона, служившего литургию не только единогласно, но с греческим и киевским пением. Но без решения церковных властей царь не мог заставить священников отказаться от многогласил, помешать им следовать собственному рассуждению, а не указанию свыше.
Никон слишком верил в необоримую силу своего духа, в предопределенность высокого пути, чтобы увидеть предупреждение в том, как царская власть одолела патриарха Иосифа. Тот был убежден, что Русская церковь находится в полном единстве с четырьмя восточными патриархами, и не мог долго отказывать царю, требовавшему обратиться за разъяснениями о единогласном пении к патриарху Константинопольскому. Иосиф полагал, что сможет получить объективный ответ, учитывающий допустимую разницу в обычаях Поместных церквей. Но Алексей Михайлович не зря посылал на Восток богатую милостыню, а Посольский приказ имел глубокие связи в среде константинопольского духовенства, да и у турецких властей. От имени константинопольского собора в Москву пришел заказанный царем ответ: патриарх лично написал Иосифу, что при богослужении единогласие не только подобает, но непременно должно быть, и напомнил, что Константинопольская церковь есть источник и начало всем Церквам. Под давлением царя престарелый Иосиф сдался.
В 1651 г. в Москве был собран новый церковный собор, подчинившийся решениям константинопольского патриарха: "Петь во святых Божиих церквах чинно и безмятежно на Москве и по всем градам единогласно… псалмы и псалтирь говорить в один голос тихо и неспешно со всяким вниманием". Тогда Никон не придал значения повороту, произошедшему в отношении патриарха Иосифа к грекам, а поворот этот был значителен. Московский собор под председательством патриарха не счел нужным даже упомянуть о решениях константинопольского, но демонстративно сослался на русский источник — постановление Стоглавого собора XVI века.
