Конечно, заманчиво думать, что вышеперечисленное все равно бы рано или поздно явилось на свет. Возможно, железные дороги были бы изобретены в другой стране Европы, а подводные телеграфные кабели проложены кем-то еще. Возможно, как утверждал Кобден, и торговля поддерживались бы в тех же объемах без вмешательства агрессивных империй. Возможно даже, что великие переселения, преобразовавшие культуру и облик целых континентов, каким-нибудь неведомым образом все-таки бы произошли.
И однако же есть причина сомневаться в том, что мир выглядел бы таким же, как сейчас (или хотя бы на него похожим), не будь Британской империи. Даже если допустить возможность, что торговля, движение капитала и миграция были “естественными” явлениями последних трехсот лет, у нас все равно остается перемещение культуры и институтов. И здесь имперские “отпечатки пальцев” куда заметнее, а стереть их куда труднее.
Когда британцы управляли некоей страной (или только оказывали влияние на ее правительство, поигрывая военными и финансовыми мускулами), они, как правило, стремились привить — или хотя бы передать — ей определенные черты собственного общества. Вот наиболее важные из них:
1 Английский язык
2 Английские формы землевладения
3 Шотландское и английское банковское дело
4 Общее право[9]
5 Протестантизм
6 Командные виды спорта
7 Минимальное участие государства (взгляд на государство как на “ночного сторожа”)
8 Собрания представителей
9 Идея свободы.
Последний пункт, возможно, главный. Идея свободы остается основной чертой Британской империи, отличающей ее от континентальных европейских конкурентов. Я не хочу сказать, что все без исключения английские империалисты являлись либералами: некоторые были очень и очень от этого далеки. Однако в истории Британской империи поразительно вот что: почти всякий раз, когда британцы вели себя как деспоты, изнутри британского общества звучала либеральная критика. Тенденция судить британские имперские действия в соответствии с критерием свободы была столь сильной и последовательной, что это давало Британской империи импульс к самоликвидации. Как только колонизированное общество в достаточной мере воспринимало институты, привнесенные британцами, последним становилось очень трудно запретить ту политическую свободу, которой сами они придавали такое большое значение.
Под силу ли было бы другим империям оказать такое же влияние? Сомневаюсь. Я имел возможность бросить взгляд на осколки потенциальных мировых империй: в ветхой Чинсуре (так могла выглядеть Азия, если бы Голландская империя не пришла в упадок), в выбеленном Пондишери[10] (на него походила бы вся Индия, победи французы в Семилетней войне), в пыльном Дели (так могла выглядеть реставрированная империя Великих Моголов, если бы Сипайское восстание не было подавлено) и во влажном Канчанабури, где Японская империя руками рабов-англичан построила мост через реку Квай. Стал бы Новый Амстердам похож на нынешний Нью-Йорк, если бы голландцы в 1664 году не отдали его британцам? Или он скорее напоминал бы Блумфонтейн — город, сохранивший дух голландской колонизации?
* * * “Англобализация”
Опубликовано несколько хороших книг по истории Британской империи. Моя цель состояла не в том, чтобы повторять их, а в том, чтобы написать историю глобализации, которую осуществляла Британия и ее колонии — историю “англобализации”, если угодно. Структура данной работы является в широком смысле хронологической, но у каждой из шести глав есть отдельная тема:
1 глобализация товарного рынка,
2 глобализация рынка труда,
3 глобализация культуры,
4 глобализация государственного управления,
5 глобализация финансового рынка,
6 всемирный характер войны.
Или, если говорить о людях, то речь пойдет о:
1 пиратах,
2 плантаторах,
3 миссионерах,
4 чиновниках,
5 банкирах,
6 банкротах.
В главе 1 я подчеркиваю, что вначале Британская империя представляла собой прежде всего экономическое явление и ее рост обуславливался торговлей и потреблением. Спрос на сахар привлекал торговцев к Карибскому бассейну, а спрос на пряности, чай и текстиль влек их в Азию. Но это с самого начала была глобализация с канонерками. Ведь англичане не были первыми строителями империи: они были пиратами, подбиравшими объедки со стола Португалии, Испании, Голландии и Франции. Империалистами-подражателями.
Глава 2 описывает роль миграции населения. Британская колонизация сопровождалась массовым перемещением людей, Völkerwanderung, не похожим ни на что. Одни покидали Британские острова, стремясь обрести свободу вероисповедания, вторые из-за ущемления их политической свободы, третьи — преследуя выгоду. У остальных — рабов или ссыльных преступников — просто не было выбора. Центральной темой этой главы является расхождение между британскими концепциями свободы и практикой имперского владычества, а также то, как это расхождение было преодолено.
В главе 3 подчеркиваются добровольный, негосударственный характер создания империи и важная роль, которую в расширении британского влияния сыграли евангелистские секты и миссионерские общества. Ключевой пункт здесь — продуманный проект модернизации, предложенный викторианскими неправительственными организациями. Парадокс вот в чем: именно уверенность в том, что аборигенные культуры можно англизировать, вызвала самое масштабное восстание XIX века против имперского владычества.
Британская империя поразительным образом напоминала мировое правительство. Тем не менее ее функционирование характеризовалось настоящим триумфом минимализма. Управлявшая сотнями миллионов человек Индийская гражданская служба едва насчитывала тысячу сотрудников. В главе 4 я попытаюсь ответить на вопрос, как горстка чиновников могла управлять огромной империей, и исследую симбиотическое, но, в конечном счете, нежизнеспособное сотрудничество британских администраторов с местными элитами — как традиционными, так и новыми.
Глава 5 повествует в основном о роли военной силы в период “драки за Африку” и о связи финансовой глобализации с гонкой вооружений, которую вели европейские державы. То была эпоха, когда явились три важнейших современных феномена: действительно глобальный рынок ценных бумаг, военно-промышленный комплекс и средства массовой информации. Их влияние было крайне важно для достижения империей высшего могущества. Пресса, однако, и ввела империю в искушение, именуемое греками гибрис: гордыня, которая предшествует падению.
Наконец, в главе 6 рассматривается роль Британской империи в XX веке, когда она столкнулась с противодействием не столько националистических движений (с ними она справиться смогла бы), сколько гораздо более безжалостных империй-соперниц. В 1940 году империя оказалась на весах истории. Она была перед выбором: компромисс с гитлеровской “империей зла” — или борьба ради победы, в лучшем случае пирровой. И, по моему мнению, империя сделала правильный выбор.
В одном томе, охватывающем четыреста лет всемирной истории, конечно, должны быть огрехи и упущения, и я с болью это осознаю. Однако я не старался приукрасить действительность. Нельзя обойти стороной рабство и работорговлю, Великий голод в Ирландии, конфискацию земель народа матабеле и Амритсарскую бойню. Но в балансовом отчете следует указать и достижения Британской империи. Мы стремимся продемонстрировать, что она оставила миру в наследство не только расизм, расовую дискриминацию, ксенофобию и “связанную с ними нетерпимость” (они существовали и прежде колониализма), но также:
триумф капитализма как оптимальной системы экономической организации,
англизацию Северной Америки и Австралазии[11], интернационализацию английского языка, устойчивое влияние протестантской версии христианства;
и, разумеется —
выживание парламентских институтов, которые куда более ужасные империи стремились уничтожить в 40-х годах XX века.
Молодой Уинстон Черчилль, вернувшись со своей первой колониальной войны, задал вопрос:
Есть ли дело для просвещенного общества благороднее и выгоднее, чем освобождение от варварства плодородных областей и больших народов? Дать мир враждующим племенам, вершить правосудие там, где царило насилие, сбить цепи с рабов, заставить землю плодоносить, посеять первые семена торговли и образования, увеличить шансы на достижение счастья целыми народами и уменьшить возможность страдании, — есть ли идеал прекраснее, есть ли награда ценнее для человека?
Он, однако, признавал, что империалистическая практика редко бывала созидательной:
