Главным и общепризнанным лидером националистов на Севере в 1945 г. был Чо Ман Сик, которого в то время часто называли «корейским Ганди». Чо Ман Сик родился в 1882 г., в детстве получил традиционное конфуцианское образование, но позднее перешел в христианство. Он закончил юридический факультет японского Университета Мэйдзи, в Пхеньяне же он работал директором школы и активно участвовал в националистическом движении, решительно выступая за ненасильственное сопротивление колонизаторам. В двадцатые годы Чо Ман Сик стоял у истоков движения за экономическое самоусиление, был руководителем ряда крупных националистических организаций. Особую известность он приобрел во время войны, когда японские власти попытались заставить корейцев сменить свои традиционные фамилии на японские. Чо Ман Сик демонстративно отказался это сделать. [12]
В момент, когда стало известно о капитуляции Японии, Чо Ман Сик находился вне Пхеньяна, но получив это известие, он тут же прибыл в город и днем 17 августа сформировал там орган местного самоуправления, который стал называться Южнопхенанским комитетом по подготовке независимости. Произошло это с молчаливого согласия японской администрации. Японцы понимали неизбежность ухода из Кореи и стремились обеспечить максимально возможную стабильность на те несколько дней, которые должна была занять эвакуация. В составе Комитета была 9 отделов (общий, охраны общественного порядка, пропаганды, просвещения, экономики, финансов, повседневной жизни, местного управления и иностранных дел). Кроме самого Чо Ман Сика, в Комитет поначалу входило двадцать человек, в большинстве своем представлявших различные националистические организации. Только трое его членов были коммунистами: Ли Чу Ен (зав. общим отделом), Хан Чэ Док (зав. отделом пропаганды) и Ким Кван Чжин (без конкретного поручения). [13] В то же время за бортом этого административного органа казались наиболее влиятельные деятели северокорейского коммунистического подполья того времени: Хен Чун Хек, Ким Ен Бом и Пак Чон Э. Как отмечает Э. ван Ри, это слабое, по сравнению с Сеулом, представительство коммунистов в самодеятельных органах местного самоуправления в целом отражало реальную особенность политической ситуации в Пхеньяне: заметно большее, чем в Сеуле, влияние правых сил. [14] В свете последующих событий это может показаться парадоксальным, но Пхеньян в августе 1945 г. был оплотом правых, в то время как в Сеуле коммунисты тогда были если не ведущей, то очень заметной политической силой.
Пхеньянский комитет не был уникальным явлением: в течение второй декады августа подобные органы корейского самоуправления возникать повсеместно, как на Севере, так и на Юге Кореи. Иногда это происходило под контролем, а то и по прямой инициативе советских военных (в Наджине, Унги, Чхонджу и иных портах восточного побережья), чаще — совершенно самостоятельно, в условиях образовавшегося после ухода японцев вакуума власти, а временами — даже параллельно с еще продолжавшей функционировать колониальной администрацией. Вне зависимости от конкретных обстоятельств своего возникновения, эти комитеты появлялись достаточно спонтанно и пользовались широкой народной поддержкой. Во главе их обычно становились авторитетные деятели националистического движения, но и влияние коммунистов там было, особенно на Юге, достаточно заметным. На первых порах эти органы местного самоуправления носили самые разные названия: «комитеты по подготовке к восстановлению государственности», «комитеты обеспечения порядка», «национальные административные комитеты» и. т. д. Однако вскоре, с сентября, за ними окончательно закрепилось наименование «народные политические комитеты». В южнокорейской историографии принято считать, что это название было введено в обиход советским властями. [15] Видимо, так оно и было, очень уж слово «народный» было популярно в советском политическом лексиконе тех лет («народная демократия», «народная армия» и т. п.), но нельзя полностью исключить и того, что первым этот термин употребил кто-то из корейских коммунистов, а уж потом понравившееся название закрепили за всеми вновь образующимися органами самоуправления. С октября 1945 г. народные политические комитеты стали именоваться просто «народными комитетами». [16]
Как только 26 августа в Пхеньян, ставший временной столицей Северной Кореи, прибыл штаб 25-й армии, депутация Южнопхенанского комитета по подготовке независимости встретилась с советским командованием. Сначала члены Комитета попытались установить контакт с самим И. М. Чистяковым, но тот от обстоятельной беседы уклонился. Как сам он написал в своих воспоминаниях: «После короткого разговора я понял, что проблем тут так много, и они так сложны, что без товарищей из Военного Совета нам… не обойтись». [17] Скорее всего, профессиональный военный И. М. Чистяков решил не связываться с чисто политическими делами, которые по тем суровым временам могли казаться и достаточно небезопасными. Поэтому он перепоручил контакты с северокорейцами своему комиссару Н. Г. Лебедеву. На встрече, состоявшейся 28 или 29 августа, произошла беседа члена Военного Совета 25-й армии Н. Г. Лебедева с представителями Комитета по подготовке независимости, носившая ознакомительный характер. [18] На ней руководители Комитета обратились к советскому командованию с просьбами о помощи в решении текущих дел, состоялось взаимное знакомство.
В ряде западных и южнокорейских работ содержится иная версия того, что произошло тогда: утверждается, что на встрече присутствовал генерал И. М. Чистяков, который потребовал изменить состав Комитета и ввести в него коммунистов. [19] Судя по всему, здесь существуют определенные неточности. С большой долей уверенности можно утверждать, что И. М. Чистяков вовсе не участвовал во встрече 29 (28?) августа. Об этом вполне определенно говорил и он сам (в своих мемуарах), и Лебедев (в беседах со мной). Оснований не верить им в данном случае нет никаких: они могли бы умолчать о том, что произошло на встрече, но не самом участии в ней Чистякова. Сомнительно и предположение Э. ван Ри о том, что в действительности заявление И. М. Чистякова о необходимости введения в состав Комитета коммунистов могло быть сделано им во время его первой встречи с членами Комитета[20], ибо к тому времени у И. М. Чистякова совсем не было никакой информации о том, что происходит в стране, да, вдобавок, надо учесть и его откровенное нежелание «лезть в политику», которое достаточно хорошо чувствуется даже в мемуарах. Скорее всего, заявление с требованием преобразовать Комитет по подготовке к восстановлению государства в Народный комитет и провести в связи с этим изменения в его составе было сделано от имени советского командования (очень возможно, что даже от имени И. М. Чистякова), но не лично им, а кем-то другим, вероятнее всего — Н. Г. Лебедевым. Не исключено также, что это требование было высказано не во время встречи 29 августа, а несколько позднее, в первых числах сентября. Косвенным подтверждением последнего предположения служит то обстоятельство, что ни Н. Г. Лебедев, ни И. М. Чистяков, говоря о встрече 29 (28?) августа, не упомянули преобразование комитета среди обсуждавшихся на ней вопросов.
В то же время первая встреча с членами Комитета дала Лебедеву возможность поближе приглядеться к ним. Чо Ман Сик произвел на Н. Г. Лебедева особо неприятное впечатление. Это отношение чувствуется и в его докладе И. М. Чистякову, который впоследствии тот сам привел в своих воспоминаниях, чувствовал его и автор этих строк во время своих бесед с Н. Г. Лебедевым. Вот как, например, передает И. М. Чистяков слова Н. Г. Лебедева о поведении Чо Ман Сика: «Во время беседы Чо Ман Сик сидел в кресле неподвижно, с закрытыми глазами. Можно было подумать, что он спит. Лишь изредка, молча, еле заметно Чо Ман Сик кивал головой в знак согласия или качал головой, возражая. Вел он себя как старший по возрасту среди присутствовавших, видимо, полагая, что чем меньше будет говорить, тем выше будет его авторитет». [21] Поведение Чо Ман Сика было вполне понятно и обычно для любого высокопоставленного пожилого корейца, будучи главой делегации и, до некоторой степени, всей местной администрации, он, в соответствии с вековыми корейскими стереотипами, мог и даже должен был вести себя только так. Однако подобное поведение не могло вызвать симпатий у советских офицеров, привыкших к иному стилю отношений.
Тем не менее, на первых порах советская администрация не оставляла надежды привлечь на свою сторону Чо Ман Сика, который, как было ясно всем, являлся на тот момент самой популярной политической фигурой в Пхеньяне. Осенью 1945 г. советские офицеры неоднократно встречались с лидером северокорейских националистов и пытались уговорить его встать во главе формирующейся северокорейской администрации, но все эти переговоры шли очень трудно. [22] Человек весьма правых взглядов, с неприязнью относившийся к коммунистам, Чо Ман Сик если и был согласен сотрудничать с советскими властями, то только на своих, довольно жестких, условиях, которые предусматривали, в первую очередь, сохранение за ним немалой автономии. Тем не менее, именно Чо Ман Сик был поставлен во главе «Административного бюро 5 провинций» — временного органа самоуправления на территории Северной Кореи, об организации которого было объявлено 8 октября 1945 г. на организованной советскими властями встрече представителей народных комитетов 5 провинций Северной Кореи. Создание этого органа было примечательно еще и потому, что оно являлось первой советской попыткой сформировать своего рода северокорейское «протоправительство».
