булочника мог стать логофетом или наместником провинции, а потомок высших сановников кончить свои дни евнухом или простым писцом — и никого это не удивляло.
Начиная с Комнинов влияние аристократии усиливается, но основанная на сословном «праве крови» иерархичная структура стран Запада в Византии не прижилась — во всяком случае, в полном ее объеме (см., например, [139]).
В плане культурном империю отличало еще большее своеобразие. Будучи христианской страной, Византия никогда не забывала антично-эллинистических традиций. Разветвленный бюрократический аппарат требовал массы грамотных людей, что обусловило невиданный размах светского образования. В те годы, когда Запад пребывал в невежестве, ромеи зачитывались древними классиками литературы, спорили о философии Платона и Аристотеля. В Константинополе с 425 г. существовал университет, работали первоклассные по тому времени больницы. Архитектура и математика, естественные науки и философия — все это сохранялось благодаря высокому уровню материального производства, традициям и уважительному отношению к учености. Купцы империи плавали в Индию и на Цейлон, достигали Малаккского полуострова и Китая. Греческие врачи не только комментировали Гиппократа и Галена, но и успешно привносили новое в античное наследие.
Немалую роль в культуре империи играла церковь. Но в отличие от католичества, православная церковь никогда не была воинствующей, а распространение православия среди славян Восточной Европы и на Руси привело к возникновению дочерних культур этих стран и складыванию особых отношений между государствами — своего рода «содружества» (см. [240]).
Ситуация изменилась в конце XII столетия. С того времени уровень Запада, как уже говорилось выше, начал превосходить византийский прежде всего в плане материальном. А в плане духовном постепенно исчезла альтернатива «цивилизация Византии — варварство Запада»: «латинский» мир обрел свою развитую культуру. Справедливости ради отмечу, что это относится далеко не ко всем представителям западного мира — явившиеся на Восток нечистоплотные, грубые и невежественные европейские рыцари служили тому иллюстрацией; именно поэтому, контактируя в основном с крестоносцами, просвещенные ромеи долгое время (XII–XV вв.) отказывали Западу в праве считаться цивилизованным миром. Правда, сравнивать «уровни развития культуры» всегда было занятием в общем сложным, а главное, бесперспективным, хотя люди (как правило, с позиций собственного этно-, конфессио- и т. д. — центризма) это делали, делают и делать не перестанут. Лично я не вижу надежного и беспристрастного критерия понятия «культурный уровень». Пример: если оценивать с точки зрения художника качество византийских монет VI–VIII вв., то между этими произведениями искусства, слитого с мастерством, и бесформенными кусочками металла с изображениями типа «точка, точка, два крючочка» — монетами Ласкарисов и Палеологов — пропасть, упадок налицо. Однако говорить на этом основании об отсутствии художников в поздней Византии нельзя — просто они стали другими и творили иное (достаточно упомянуть фрески монастыря Хоры). У центральноамериканских индейцев XV–XVI вв. не было прирученных лошадей и колесных повозок, а приношение людей в жертву практиковалось — но кто осмелится назвать варварскими общества, погибшие под огнем аркебузиров Кортеса? Сейчас — едва ли, но вот в XV–XVI вв. право испанцев уничтожать «диких» ацтеков мало кто оспаривал. С другой стороны, у каждого из нас есть своя мера, и навряд ли мы усомнимся, кого из предков считать культурнее — кроманьонца с дубиной или Аристотеля. Главное, наверное, другое — своеобразие. А с этой точки зрения Византия никогда не теряла своей культуры. Ни при Юстиниане, ни при Ангелах, ни при Палеологах, хотя это эпохи разные. Правда, если культура ромеев в VI в. могла идти вослед пыльным легионерам Велисария, то через тысячу лет этого пути уже не было.
Но и в XV в. Византия продолжала оказывать свое духовное влияние на мир, причем не только православный — европейский Ренессанс не в последнюю очередь обязан своим появлением идеям, шедшим с греческого Востока. И такое «ненасильственное» проникновение стократ ценнее. А кто знает (все равно ни подтвердить, ни опровергнуть данное предположение нельзя), быть может, мы восхищаемся идеями Канта или Декарта лишь «благодаря» солдатам Балдуина Фландрского и Мехмеда II, ибо кто исчислит гениев, неродившихся в дважды разгромленном Константинополе, и кто знает, сколько книг погибло под равнодушными сапогами паладинов Христа и Аллаха!
Собор св. Софии. Стамбул. Современный вид.
Византийские императоры
В республиканском Риме «император» — звание, которым солдаты награждали полководца за выдающиеся заслуги. Первые властелины Рима — Гай Юлий Цезарь и Гай Юлий Цезарь Октавиан Август его имели, но официальным их титулом был «принцепс сената» — первый в сенате (отсюда и название эпохи первых императоров — принципат). Позже титул императора давался каждому принцепсу и заменил его.
Принцепс не был царем. Римлянам первых веков нашей эры была чужда идея рабского повиновения властелину (на практике, конечно, случалось иначе — при таких владыках, как Калигула, Нерон или Коммод). Иметь царя (гех по-латыни и вабилеус по-гречески) они считали уделом варваров. Со временем идеалы Республики ушли в небытие. Аврелиан (270–275) окончательно включил в свою официальную титулатуру слово dominus — господин. Настала эпоха домината, сменившего принципат. Но только в Византии идея императорской власти обрела самую зрелую форму. Как Бог суть высшее всего мира, так и император возглавляет царствие земное. Власть императора, стоявшего на вершине земной империи, организованной по подобию иерархии «небесной», священна и богохранима.
Но царь (титул василевса ромеев официально принял в 629 г. Ираклий I, хотя народ стал называть так своих владык много ранее), не соблюдавший «законов божеских и человеческих», считался тираном, и это могло служить оправданием попыток его свержения. В моменты кризисов такие смены власти становились привычными, и императором мог стать любой гражданин державы (принцип наследственной власти оформился лишь в Византии последних столетий), потому на троне мог оказаться как достойный, так и недостойный человек. По последнему поводу горестно сетовал Никита Хониат, историк, переживший разгром своей родины крестоносцами: «Были люди, которые вчера или, словом сказать, недавно грызли желуди и еще жевали во рту понтийскую свинину [дельфинье мясо, пищу бедняков. — С. Д.], а теперь совершенно открыто изъявляли свои виды и претензии на царское достоинство, устремляя на него свои бесстыдные глаза, и употребляли в качестве сватов, или лучше [говорить] сводников, продажных и раболепствующих чреву общественных крикунов… О знаменитая римская держава, предмет завистливого удивления и благоговейного почитания всех народов, — кто не овладевал тобою насильно? Кто не бесчестил тебя нагло? Каких неистово буйных любовников у тебя не было? Кого
