библиотека), известный публицист либерального направления. Вынужденный отказаться от политической деятельности после сентябрьской революции 1836 г., которую считал чрезмерно радикальной, он целиком посвятил себя литературным и научным трудам. Его важнейшей заслугой перед португальской наукой стали подготовка и осуществление издания «Portugaliae Monumenta Historica», основанной на принципах, близких к ее знаменитому немецкому прототипу (1856–1873).
* * *
Свои исторические изыскания А. Эркулану рассматривал как логичное продолжение политической деятельности. Объяснить этот факт несложно. Сама эпоха выдвигала политические дискуссии в центр интеллектуальной жизни: не случайно создание и выход в свет главного исторического труда А. Эркулану — четырехтомной «Истории Португалии» (1846–1853) — совпали по времени с эпохой великих европейских революций 1848–1849 гг., а также португальской революции 1852 г. Для Португалии, как и для Испании, XIX век стал поворотной эпохой, временем утраты статуса великой державы. Связанные с этим переживания и порожденный ими огромный жизненный и политический опыт [39] не повлияли на взгляды интеллектуалов поколения А. Эркулану [40].
Он искал и находил в национальной истории ответы на беспокоившие его больные вопросы современности. Как и его кумир О. Тьерри [41], А. Эркулану осознанно подходил к материалу источников с заранее заданных позиций: следовало найти лишь исторические факты, способные привести соотечественников к соответствующим выводам. Цель же, поставленная перед собой португальским историком, была непростой. Вслед за Ф. Мартинесом-Мариной он должен был доказать, что либеральные идеи не принесены на полуостров на французских штыках, что они являются продуктом естественного исторического развития и, следовательно, что прошлое его страны дает основания для исторического оптимизма относительно перспектив либерального движения по эту сторону Пиренейских гор.
Утверждая тезис о национальных корнях португальского (а также испанского) либерализма, А. Эркулану видел идеал государственного устройства в средневековой португальской монархии XIV–XV вв. По его мнению, эта монархия, пусть и в рудиментарной форме, давала удачный пример разумного сочетания «авторитарного» и «демократического» начал, ограждавшего общество от крайностей неограниченной реакции, с одной стороны, и абсолютного равенства («тирании народа») — с другой. Олицетворением «авторитаризма» он считал средневековую королевскую власть, выступавшую гарантом стабильности и порядка. Носителем же начал «демократии», по его мнению, были муниципии (concelhos), которым он давал восторженную характеристику [42].
Отметим, что образ свободного муниципия вообще занимал центральное место в идеологии раннего португальского либерализма, одним из лозунгов которого являлось ограничение всевластия центральной власти, характерное для эпохи абсолютизма, и создание федерации свободных муниципальных образований: на этот факт указывал уже один из первых историков португальского либерализма Теофило Брага (1843–1924) [43]. Он же отмечал факт прямого влияния на соответствующие построения А. Эркулану известной концепции О. Тьерри, едва ли не первым выступившего против чрезмерной централизации управления [44].
С последним А. Эркулану связывало многое — и общность политических пристрастий, и последовательный романизм (воспринятый из наследия Ф. Мартинеса-Марины), и внимание к городской истории Средневековья. Как и О. Тьерри [45], А. Эркулану связывал истоки свободного муниципального устройства Средневековья с историческими судьбами сословия испано-римских куриалов. По его мнению, оно не ушло в прошлое с падением Рима и сохраняло свое влияние в городах Толедского королевства и в VII в. Более того, королевская власть стала привлекать куриалов — людей весьма состоятельных и, следовательно, способных приобрести боевого коня и необходимое вооружение для несения военной службы в коннице.
Противопоставленное городскому плебсу, с одной стороны, и германской знати и испано-римскому епископату — с другой, сословие пиренейских куриалов стало главным носителем начал гражданской свободы, унаследованных от античности. По мнению А. Эркулану, считавшего феодализм явлением чисто германским, это сословие не было затронуто протофеодальными тенденциями, захватившими лишь испано-готскую аристократию и подчиненную ей военную клиентелу. Более того, эти тенденции проявлялись совсем недолго: арабское завоевание не только нанесло смертельный удар по готской наследственной знати, но и уничтожило зачатки феодализма, возникшие к началу VIII в. (именно поэтому пиренейское общество эпохи высокого Средневековья характеризовалось как нефеодальное) [46].
Становление общества астуро-леонской эпохи (VIII–XI вв.) происходило в принципиально новых условиях. Во-первых, старая государственность была сломана, а потому государственность новая не испытала прямого влияния предшествующей эпохи. Во-вторых, в районах, примыкавших к горам Астурии, Кантабрии и Галисии, сложилось обширное незаселенное пространство. Следовательно, как полагал А. Эркулану, в течение длительного времени колонисты, переселявшиеся (а иногда и бежавшие) сюда с севера, могли свободно обращать освоенные ими участки земли в собственность в результате свободной оккупации, так называемой пресуры (presura). В итоге число свободных крестьян-землевладельцев неуклонно возрастало, а отношения социальной зависимости смягчались. В этих условиях возрождение феодальных принципов землевладения, организации общества и власти, по мнению португальского историка, было невозможно.
Органичной частью астуро-леонского нефеодального, свободного общества стали средневековые муниципии («concelhos»). Особая роль в их формировании отводилась потомкам испано-римских куриалов — переселявшимся в христианские районы из аль-Андалуса колонистам-мосарабам. Уже самим своим присутствием, а также непосредственной хозяйственной и административной деятельностью они привнесли в новые поселения традиции свободной городской жизни римских времен, и прежде всего идею гражданства. Так постепенно возрождался муниципий — не как конкретный римский институт, но как воплощение древнего «духа свободы». Вокруг колонистов-мосарабов постепенно группировались представители разных категорий свободного населения. В противовес знати они именовались вилланами и свободными — в противовес разным категориям зависимых людей. Верхушка вилланов (потомки римских куриалов), продолжая традиции вестготского времени, составили слой конников-вилланов (cavaleiros viläos) — главных хранителей муниципальных свобод, впервые закрепленных в фуэро (местной хартии) кастильского местечка Кастрохерис (974 г.).
3. Германские свободы и муниципий в Испании
(Э. де Инохоса)
Концепция А. Эркулану целиком принадлежит своему времени. В этом смысле она давно должна была бы стать достоянием истории исторической науки, как это произошло с концептуальными представлениями Ф. Мартинеса-Марины и О. Тьерри, на идеи которых ориентировался португальский историк. Почему же этого не произошло?
Вопрос представляется тем более сложным, что во второй половине XIX в. романистское направление в испанской и португальской историографии, ярчайшим представителем которого был А. Эркулану, сменилось германизмом. В немалой степени это было предопределено более близким знакомством жителей пиренейских стран с немецкой культурой: ведь романизм ранней историографии в пиренейских странах сложился в условиях крайней слабости культурных связей со странами немецкого языка [47]. Начиная же с 1860-х годов в пиренейской (в том числе испанской) культуре все более значительное место стали занимать интеллектуалы, получившие образование в Германии. Вместе с ними за Пиренеи проникали германская философия [48], литература и исторические концепции.
Проникновение в Испанию идей немецкой «исторической школы права» связано с именами П.-Х. Пидаля (1779–1865) и Х.-М. де Монтальбана (1806–1889) [49], а также видного исследователя истории средневекового местного права, автора знаменитого
