Марина Федотова - Санкт-Петербург. Автобиография

Излишне будет упомянуть, что в российских домах говорят хорошо по-русски, хотя московитяне санкт-петербургских жителей гораздо в чистоте и правильности превышают. Такоже и по-немецки говорят по употреблению, словорасположению и произношению весьма правильно и хорошо, однако же случаются в простых разговорах некоторые руссицизмы. Во многих, преимущественно же в знатных домах, в большей части смешанных обществ, в учреждениях для воспитания и пр. говорят много по-французски; почему даже и достаточные ремесленники стараются, чтобы дети их сему языку обучены были; отчего многие французы и француженки, и между оными некоторые бродяги и несведущие, хорошее пропитание получают. Во многих домах научаются малые дети всем трем языкам без труда, одним обхождением с родителями и домашними. В многолюдных обществах говорят обыкновенно на всех трех языках. <...>

Обыкновеннейшие и лучшие разговоры бывают за столом и во время игры. Всякий старается исправить свои дела до обеда, чтобы быть свободным после полудня; в присутственных местах бывает токмо до обеда присутствие, многие купцы обедают после биржи, то есть после 3 часов; а как каждый старается иметь хороший стол, и большое гостеприимство гостей привлекает, и наши дамы живы, приветливы и веселы, то обедают с удовольствием и сидят долго за столом. <...>

В конце XVIII столетия на карте окрестностей Петербурга появилась новая жемчужина – Гатчина. Гатчинскую мызу императрица Екатерина пожаловала своему фавориту графу Григорию Орлову, который построил в имении дворец и разбил английский парк. В это имение граф, в частности, приглашал погостить знаменитого французского философа Ж.-Ж. Руссо, которому писал:

Декабрь 1766 года

Милостливый государь,

Вы не удивитесь, что я пишу к Вам, зная, что люди наклонны к странностям. У Вас есть свои, у меня мои: это в порядке вещей; пусть одною из этих странностей будет и причина, побудившая меня писать к Вам. Я вижу Вас давно странствующим из одного места в другое. Через газеты я знаю и о причинах этого, или, может быть, я плохо знаю: может быть, причины известные мне неверны. Я думаю, что Вы теперь в Англии у герцога Ричмондского и, полагаю, у него Вам хорошо. Тем не менее мне вздумалось сказать Вам, что в 60 верстах от Петербурга, т. е. в 10 немецких милях, у меня есть поместье, где воздух здоров, вода удивительна, пригорки, окружающие озера, образуют уголки, приятные для прогулок и возбуждающие к мечтательности. Местные жители не понимают ни по-английски, ни по-французски, еще менее по-гречески и латыни. Священник не знает ни диспутировать, ни проповедывать, а паства, сделав крестное знамение, добродушно думает, что сделано все. Итак, милостливый государь, если такой уголок Вам по вкусу, – от Вас зависит поселиться в нем. Все нужное будет к Вашим услугам, если Вы пожелаете. Если нет, располагайте охотою и рыбною ловлею. Если Вы пожелаете общества, чтобы рассеять скуку, и оно будет. Но вообще, и прежде всего, Вы ни в чем не будете иметь ни малейшего стеснения, не будете ни чем никому обязаны...

Вот, милостливый государь, что я счел в праве предложить Вам из признательности за почерпнутое мною в Ваших книгах, хотя они были писаны и не для меня. Остаюсь с глубоким уважением и пр.

Впоследствии императрица выкупила Гатчину у семейства Орловых и передала поместье своему сыну Павлу: «Из купленных Нами у графов Орловых деревень... повелеваем отдать во владение Нашему любезному сыну, его императорскому высочеству Великому Князю, мызу Гатчино с тамошним домом, со всеми в нем находящимися мебелями, марморными вещами, оружейною, оранжереею и материалами и с двадцатью принадлежащими к той мызе деревнями, мызу новую Скворицкую и мызу старую Скворицкую с приписанными к ним деревнями, пустошами и землями». «Тамошним домом», то есть Гатчинским дворцом восторгался В. Г. Рубан:

О том, как создавался гатчинский парк с его фонтанами и «малыми дворцами», оставила воспоминания Е. Н. Львова, дочь придворного архитектора Н. А. Львова.

Вы, верно, видали строение в Гатчине, на левой руке отсюда не доезжая до дворца, который направо; скажу вам, что его построил Н. А. Львов, двоюродный брат Федора Петровича Львова, и вот каким образом. Государь Павел Петрович жил всегда в Гатчине при императрице Екатерине, и все лето проживал там, когда и воцарился. Он любил очень Н. А. Львова, который часто находился при нем, звал его «кумом», хотя никого из нас он не крестил; разговаривая с ним о том, что Н. А. Львов заметил в чужих краях, узнал, что он многие постройки сделал у себя в деревне из земли, составленной из малой части известки и песку.

– Я хочу, – сказал государь, – чтобы ты мне построил здесь, в Гатчине, угол избы с фундаментом и крышкою.

Н. А. Львов тогда же выписал двух наших мужиков, Емельяна и Андрея, в Гатчину; стали они работать в саду, куда и государь Павел, и великий князь Александр Павлович с прекрасной его супругой Елизаветой Алексеевной приходили всякий день смотреть их успехи; когда часть стены уже была выведена, Елизавета Алексеевна однажды пришла и острым концом своего парасоля стала стену сверлить; но видя, что едва со всею силой могла сделать в стене маленькую ямочку, обернулась к Н. А. Львову, сказала ему:

– Я не ожидала, мсье Львов, что ваша земляная стена может быть также и твердой...

Пришел государь Павел и, увидя, что уже с самого фундамента земляная стена и крыша соломенная (которая особенным манером крылась), все готово, приказал принести двое золотых часов с цепочками и сам их подарил Емельяну и Андрею. Но этим государь не удовольствовался; он был человек очень умный, но вспыльчивого нрава и имел как будто что-то странное.... Что особенно не нравилось в нем, – это слепое его подражание пруссакам и желание все русское переделать на их лад; конечно, много хорошего в чужих краях, но уже по большому пространству России, не все и годится нам. Однако землебитное строение заняло государя Павла; он тотчас повелел из каждой нашей губернии отправить к нам в Никольское по два мужика обучаться оному, что весною и было исполнено; с лишком сто человек явились и с того начали, что стали строить себе казарму, в которой потом и жили. Государь, увидев оконченный угол в саду гатчинском, сказал Н. А. Львову, чтобы он выбрал в Гатчине, где хочет, место и построил бы ему Приорат. Н. А. Львов отличный был в тогдашнее время архитектор; он нарисовал план Приората, который был государем утвержден; но, несмотря на повеление его дать место Львову для построения Приората, Петр Хрисанфович Обольянинов, который тогда был первое лицо при государе, за разными причинами в отводе места Н. А. Львову отказывал; наконец, эта комедия Львову надоела; он поручил Обольянинову выбрать самому место. Какое же место выбрал он? Вообразите – в котором собака вязла. Н. А. Львов, видя, что все это неудовольствие на него происходило от зависти, сказал Обольянинову:

– Я и тут построю Приорат, только государю стоить будет более ста тысяч рублей, потому что я должен осушить это болото.

– Ну, делай как хочешь, – отвечал Обольянинов, и Н. А. Львов приступил к работе.

Хотели, по зависти, чтобы она не удалась, и тем переменить мысли государевы насчет Львова, а вышло иначе; так богу угодно всегда завистливых людей наказать. Землю, что вырвали из болота, все возили на одно место, и от этого сделался пригорок средь прекрасного озера, на котором Приорат с башнею своею, вышиною двух сажен слишком, сделанною из земляного кирпича, красовался всем на удивление... Он сам выбирал скромные места для постройки Приората, а судьба поставила его на возвышенном месте; где прежде не было ни одного деревца, но посаженные Н. А. Львовым с большим тщанием деревья все принялись прекрасно и украсили бывшее болото и даже теперь можно бы было и срубить некоторые, чтобы вид более открыть. Вот уже теперь 57 лет что Приорат стоит неповрежденным; года три тому назад, когда были маневры близ Гатчино, А. Ф. Львову была в Приорате отведена квартира, и он не мог надивиться, как хорош был в нем воздух, и даже живопись, исполненная по сырой штукатурке, что называется по итальянски al fresco, по сию пору еще в хорошем состоянии...