Надежда Константиновна хорошо усвоила эту суть. И именно исходя из уникального понимания внутренней сущности революционного бунтарства она… заложила основы идеологического воспитания новых поколений советских людей.
В тот год Надежда Константиновна чувствовала себя прескверно. Даже несмотря на то, что она вернулась в Россию. Ее поразила тишина Финляндского вокзала, когда она сошла с поезда, — даже через многие годы она вспоминала именно эту тишайшую бездну зимнего Петербурга, принявшего ее в свое лоно после заграницы. Разительная перемена!
Она приехала одна, без «супруга», с документами на чужое имя и, не успев ступить на перрон, почувствовала, что слишком все здесь напоминало о другой жизни, о беспечной юности; вокруг нее, казалось, непрерывно звучал теноровый смех гимназистов и витал стрекозий дух егозливых отроковиц. Ах, как хорош Санкт-Петербург в своем имперском величии! И вновь забилось ее сердце, выстукивая заунывную песню недовершенного женского счастья. Как она когда-то любила, и как возжаждала вновь увидеть Его, своего единственного, чей образ таился глубоко в душе все годы! После познания такого мужчины, как ее возлюбленный великий князь Сергей Александрович, ни одному не дозволишь дотронуться до своего тела! Тем более, коли и выбрать-то, собственно, не из кого: насмотрелась молодая женщина на образованных, но убогих полудурков, жеманных педерастов, мазохистов с комплексом мессий, одержимых бредовыми идеями заполучить власть в чужих державах… все эти маниакальные идолы, окружавшие ее изо дня в день…
Но она помнила, как искала встречи с Ним перед своим отъездом за границу много лет назад и как впервые личная встреча не состоялась; ей передали письмо, в котором великий князь Сергей Александрович кратко писал, что из сведений Имперской разведки ему стали известны некоторые подробности, которые являются препятствием для их дальнейших свиданий; писал, что очень сожалеет, что не может продолжать эти встречи, а еще — что для него очень дорога и высока честь семьи Романовых, но он никоим образом не раскаивается в том, что произошло между ними… Она тогда горько плакала, и даже жалостливая и все понимающая Елизавета Васильевна не могла успокоить свою дочь. Наденька, зажав в кулаке краткое письмо, полное горьких строк, билась в беспамятстве долгую бессонную ночь. Перед ее глазами проносились их интимные встречи; стенающие губы, разгоряченные тела, упоительные поцелуи, тантрические ласки; ее желание стать матерью, призрачная надежда на полное исцеление, данная ей профессором Сеченовым… О, пагубная страсть! Разве тогда еще не чувствовалось, не ощущалось ею, что божественные порывы обрекаются немилосердной судьбой на летальность, преждевременную завершенность?! Но, натешенная, разве могла она тогда думать, вспоминать, что проклята; высчитана из миллионов соотечественниц, одурманена, унижена, растоптана и проклята сатанинскими масонскими силами?
Она знала, что не имеет права на эти встречи, но она также знала, чувствовала, что навсегда останется небезразличной Ему. И женское чувствование не подвело. Великий князь Сергей Александрович всегда с теплотой думал и отзывался о Наденьке Крупской. Даже когда прекратились их встречи в Териоки, их прогулки и веселье из-за смешливого подростка — местной чухонки, приносившей в дом великого князя свежее молоко. Даже когда настал конец их встречам в Санкт-Петербурге, конец их кратким свиданиям в Москве…
Она сообщила о своем прибытии, она была серьезно намерена рассказать ему ВСЕ; это тишина Финляндского вокзала убила в ней тленную муть, перечеркнула годы скитаний и мнительной беспокойной деятельности «на благо» некоего заокеанского «центра». Она даже готова была поверить в то, что ее партийная деятельность была всего лишь забытьём, беспамятством, отместкой на Его письмо о чести царской семьи и поступивших определенных сведениях, отнимающих Его у нее навсегда… Да, она расскажет, она докажет, она попросит Его уничтожить всю эту мерзость, окружившую ее; кружащуюся нечисть, мразь, замыслившую отобрать ее Отечество!
Их встреча в Санкт-Петербурге длилась всего несколько минут; никто не должен был заподозрить, что великий князь встречается с женщиной, имеющей сомнительные политические связи. Она видела, как засияли Его глаза, как он подтянулся и напрягся, когда целовал ее руку. Ни в лице, ни в фигуре ее не было тонкости гравюрных черт, но в те минуты она была счастлива, словно самая прекрасная и любимая женщина на Земле. За этой пронзительностью чувств все забылось, уплыло, и словно молчаливое сестринское всезнание наполнило ее сердце пониманием обреченности ВСЕГО: и судеб России, и судеб людей, населяющих Империю. Словно очнувшись, она потянулась к нему, попыталась дать понять, что хочет серьезно поговорить, рассказать ему нечто очень-очень важное, на что он спокойно кивнул: «Знаю, Надея, знаю… Мы поговорим об этом чуть позже, в Москве. А сейчас я тороплюсь, я несвободен во времени…» Он был единственным, кто всегда называл ее исключительно по-своему: Надинька, Надея…
Вскоре генерал-губернатор Москвы великий князь Сергей Александрович отбыл в первопрестольную.
О встрече Надежды Константиновны с великим князем сразу же стало известно в Ордене, агентура которого контролировали каждый шаг своих ставленников; никто и ничто не могло повлиять на исход предполагаемых и планируемых событий, — ставка слишком высока, чтобы рисковать!
Однако агенты Ордена воспользовались сложившейся ситуацией и предложили Надежде Константиновне пойти на встречу с ним. Разговор выглядел вполне прилично: никто не заставлял ее делать что-либо непристойное, не норовил подсунуть взрывчатку, не принуждал даже выказывать ему гадости.
Но что-то тут было не так; она чуяла сердцем, но не могла ничего изменить, ровным счетом НИЧЕГО! Ее убедили, что эта встреча может даже быть полезной для примирения противоборствующих сторон, и что, возможно, это только начало переговорного процесса, который может привести к положительным результатам для всех, в том числе и для революционеров, которые уже порядком устали от борьбы.
У нее же был свой интерес в этом деле: увидеть хотя бы на мгновение, — вот главная причина; но то, что о произошедшей быстрой встрече знали ее соглядатаи, слишком настораживало, отбивало любое желание видеться. Ну что ж, решила Надежда Константиновна, она попробует сыграть эту партию, еще неизвестно, кто переиграет!
Она приехала в Москву и через доверенных людей передала просьбу о необходимости увидеться. На удивление, великий князь Сергей Александрович довольно быстро дал согласие на встречу…
Но когда подошло время и она, вся трепещущая, уже надевала шляпку, в ее комнату вдруг вошли трое мужчин, и, ничего не говоря, осмотрели все вокруг, после чего… просто заперли за собой двери, закрыв ее в комнате, замуровав заживо ее горячее, рвущееся на части сердце, ее молящий за Его спасение разум. Она рвала дверь и кричала, но никто не помог, никто не пришел, пока…
Надежду Константиновну освободили через несколько часов, — после того как свершилось убийство великого князя Сергея Александровича Романова; шел февраль 1905 года. Ненавистный «передовым силам» антисемит, гонитель бунтарей и большевиков больше ничего не мог сделать для своей горячо любимой Родины…
Великий князь спешил на встречу с Надеждой Константиновной; во дворе его ждал специальный экипаж, на котором он ездил по личным делам, как частное лицо. Но его уже поджидали вынашивающие месть террористы, пользующиеся добропорядочностью и открытостью русских людей и оттого свободно проникавшие хоть в частный дом, хоть в царские палаты (!); великий князь был убит в Кремле боевиком-психопатом И.П. Каляевым.
Иван Платонович Каляев (1877, Варшава — 1905); с 1898 он — член петербургского «Союза борьбы»; с 1903 — в партии эсеров, член ее боевой организации в Женеве; в 1904 в Санкт-Петербурге участвовал в покушении на министра внутренних дел (!) В.К. Плеве. 4 февраля 1905 г. в Москве бомбой убил московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича. Казнен в Шлиссельбургской крепости 10 мая 1905 г. (согласно БСЭ, т. 11, с. 240). То, что Каляев, увидев, что в результате взрыва бомбы великий князь не погиб, и добил раненого, произведя выстрелы в упор в грудь и лицо великого князя, — об этом БСЭ умалчивает. Казнь преступника состоялась в 3 часа ночи; осужденный отказался от напутствия священника. К слову сказать, в скором времени в Шлиссельбурге были казнены еще четверо — Гирш (Хаим) Гершкович и Васильев (20 августа 1905 г., за теракты), Зинаида Коноплянникова (29 августа 1906 г. за убийство полковника Мина) и Яков Васильев-Финкелыитейн (19 сентября 1906 г., за убийство генерала Козлова, принятого им, между прочим, за генерала Трепова). На этом казни в крепости завершились… а зря.
