— Что вам угодно? — спросил он вошедших.
И когда последние сказали, что желали иметь честь видеть славного писателя, то славный писатель отчеканил следующую фразу:
— Ну, теперь видели?.. До свиданья!.. [107, с. 135–136.]
Обед прошел очень весело: князь (Д. А.) Эристов был, как говорится, в ударе и сыпал остротами и анекдотами эротического пошиба. Все хохотали до упаду; один только Пушкин оставался невозмутимо серьезным и не обращал, по-видимому, никакого внимания на рассказы князя. Вдруг, в самом разгаре какого-то развеселого анекдотца, он прервал его вопросом:
— Скажи, пожалуйста, Дмитрий Алексеевич, какой ты советник: коллежский или статский?
— Я статский советник, — отвечал несколько смущенный князь, — но зачем понадобилось тебе это знать?
— Затем, что от души желаю скорее видеть тебя «действительным» статским советником, — проговорил Александр Сергеевич, кусая губы, чтобы не увлечься примером присутствовавших, оглашавших столовую дружным смехом, почин которого был сделан князем Эристовым. [130, с. 402.]
Вскоре после моего выпуска из Царскосельского лицея я встретил Пушкина (…), который, увидав на мне лицейский мундир, подошел и спросил: «Вы, верно, только что выпущены из Лицея?» — «Только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому полку, — ответил я. — А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?» — «Я числюсь по России», — был ответ Пушкина. [126.]
А. С. Пушкину предлагали написать критику исторического романа г. Булгарина. Он отказался, говоря: «Чтобы критиковать книгу, надобно ее прочесть, а я на свои силы не надеюсь». [64, с. 72.]
Пушкин говаривал: «Если встречу Булгарина где-нибудь в переулке, раскланяюсь и даже иной раз поговорю с ним; на большой улице — у меня не хватает храбрости». [109, с. 274.]
И. И. Дмитриев, в одно из своих посещений Английского клуба на Тверской, заметил, что ничего не может быть страннее самого названия: Московский Английский клуб. Случившийся тут Пушкин, смеясь, сказал ему на это, что у нас есть названия более еще странные:
— Какие же? — спросил Дмитриев.
— А императорское человеколюбивое общество, — отвечал поэт. [74, с. 536.]
Приезжий торопливо выпрыгнул из тарантаса, вбежал на небольшое крыльцо (станции) и закричал:
— Лошадей!..
Заглянув в три комнатки и не найдя в них никого, нетерпеливо произнес:
— Где же смотритель? Господин смотритель!.. Выглянула заспанная фигурка лысого старичка в ситцевой рубашке, с пестрыми подтяжками на брюках…
— Чего изволите беспокоиться? Лошадей нет, и вам придется обождать часов пять…
— Как нет лошадей? Давайте лошадей! Я не могу ждать. Мне время дорого!
Старичок (…) хладнокровно прошамкал:
— Я вам доложил, что лошадей нет! Ну и нет. Пожалуйте вашу подорожную.
Приезжий серьезно рассердился. Он нервно шарил в своих карманах, вынимал из них бумаги и обратно клал их. Наконец он подал что-то старичку и спросил:
— Вы же кто будете? Где смотритель? Старичок, развертывая медленно бумагу, сказал:
— Я сам и есть смотритель… По ка-зен-ной на-доб-но-сти, — прочитал протяжно он. Далее почему-то внимание его обратилось на фамилию проезжавшего.
— Гм!.. Господин Пушкин!.. А позвольте вас спросить, вам не родственник будет именитый наш помещик, живущий за Камой, в Спасском уезде, его превосходительство господин Мусин-Пушкин?
Приезжий, просматривая рассеянно почтовые правила, висевшие на стене, быстро повернулся на каблуке к смотрителю и внушительно продекламировал:
— Я Пушкин, но не Мусин!
В стихах весьма искусен,
И крайне невоздержан,
Когда в пути задержан!
Давайте лошадей…
[127, с. 3.]
Государь сказал Пушкину: «Мне бы хотелось, чтобы король нидерландский отдал мне домик Петра Великого в Саардаме». — «В таком случае, — подхватил Пушкин, — попрошусь у Вашего Величества туда в дворники». [119, с. 566.]
Кажется, за год до кончины своей он (А. С. Пушкин) говорил одному из друзей своих: «Меня упрекают в изменчивости мнений. Может быть: ведь одни глупцы не переменяются». [7, с. 159.]
(Работа Дениса Давыдова о партизанской войне была отдана) на цензурный просмотр известному А. И. Михайловскому-Данилевскому. (…) Пушкин отозвался: «Это все равно, как если бы князя Потемкина послали к евнухам учиться у них обхождению с женщинами». [108, с. 228.]
В СПб. театре один старик сенатор, любовник Асенковой, аплодировал ей, тогда как она плохо играла. Пушкин, стоявший близ него, свистал. Сенатор, не узнав его, сказал: «Мальчишка, дурак!» П(ушкин) отвечал: «Ошибся, старик! Что я не мальчишка — доказательством жена моя, которая здесь сидит в ложе; что я не дурак, я — Пушкин; а что я тебе не даю пощечины, то для того, чтоб Асенкова не подумала, что я ей аплодирую». [121, с. 182.]
Известный русский писатель Иван Иванович Дмитриев однажды посетил Пушкиных, когда будущий поэт был еще маленьким мальчиком. Дмитриев стал подшучивать над оригинальным личиком Пушкина и сказал:
— Какой арапчик!
В ответ на это десятилетний Пушкин вдруг неожиданно отрезал:
— Да зато не рябчик!
Можно себе представить удивление и смущение старших. Лицо Дмитриева было обезображено рябинами, и все поняли, что мальчик подшутил над ним. [4, с. 516.]
Однажды Пушкин, гуляя по Тверскому бульвару, повстречался со своим знакомым, с которым был в ссоре.
Подгулявший N., увидя Пушкина, идущего ему навстречу, громко крикнул:
— Прочь, шестерка! Туз идет!
Всегда находчивый Александр Сергеевич ничуть не смутился при восклицании своего знакомого.
— Козырная шестерка и туза бьет… — преспокойно ответил он и продолжал путь дальше. [2, с. 8.]
Однажды Пушкин сидел в кабинете графа С. и читал про себя какую-то книгу.
Сам граф лежал на диване.
На полу, около письменного стола, играли его двое детишек.
— Саша, скажи что-нибудь экспромтом… — обращается граф к Пушкину.
Пушкин, мигом, ничуть не задумываясь, скороговоркой отвечает:
— Детина полоумный лежит на диване.
Граф обиделся.
— Вы слишком забываетесь, Александр Сергеевич, — строго проговорил он.
— Ничуть… Но вы, кажется, не поняли меня… Я сказал: — дети на полу, умный на диване. [2, с. 10–11.]
В доме у Пушкиных, в Захарове, жила больная их родственница, молодая помешанная девушка. Полагая, что ее можно вылечить испугом, родные, проведя рукав пожарной трубы в ее окно, хотели обдать ее внезапной душью. Она действительно испугалась и выбежала из своей комнаты. В то время Пушкин возвращался с прогулки из рощи.
— Братец, — закричала помешанная, — меня принимают за пожар.
— Не за пожар, а за цветок! — отвечал Пушкин. — Ведь и цветы в саду поливают из пожарной трубы. [59, с. 375.]
П(ушкин) решительно поддался мистификации Мериме, от которого я должен был выписать письменное подтверждение, чтобы уверить П(ушкина) в истине пересказанного мной ему, чему он не верил и думал, что я ошибаюсь. После этой переписки П(ушкин) часто рассказывал об этом, говоря, что Мериме не одного его надул, но что этому поддался и Мицкевич.
— Значит, я позволил себя мистифицировать в хорошем обществе, прибавлял он всякий раз. [122, с. 42.]
Кто-то, желая смутить Пушкина, спросил его в обществе:
— Какое сходство между мной и солнцем?
Поэт быстро нашелся:
— Ни на вас, ни на солнце нельзя взглянуть не поморщившись. [132, с. 219.]
Пушкин, участвуя в одном журнале, обратился письменно к издателю с просьбою выслать гонорар, следуемый ему за стихотворения.
В ответ на это издатель письменно же спрашивал: «Когда желаете получить деньги, в понедельник или во вторник, и все ли двести рублей вам прислать разом, или пока сто?»
На этот запрос последовал лаконичный ответ Пушкина:
«Понедельник лучше вторника тем, что ближе, а двести рублей лучше ста тем, что больше». [132, с. 220.]
К Пушкину, как известно, нередко обращались за отзывом разные пииты и Сафо, большею частью непризнанные, и гениальный поэт никогда не отказывал в этом. Вот случай с казанской поэтессой, девицей А. А. Наумовой.
Наумова, перешедшая уже в то время далеко за пределы девиц-подростков, сентиментальная и мечтательная, занималась тоже писанием стихов, которые она к приезду Пушкина переписала в довольно объемистую тетрадь, озаглавленную ею «Уединенная муза закамских берегов». Пушкин, много посещавший местное общество в Казани, познакомился также с Наумовой, которая как-то однажды поднесла ему для прочтения пресловутую тетрадь свою со стихами, прося его вписать что-нибудь.
Пушкин бегло посмотрел рукопись и под заглавными словами Наумовой быстро написал:
