Кроме того, в конце XVII века они основали совершенно новый культ, подобного которому не встречается даже среди часто очень удивительных культов Средневековья, — культ Сердца Иисуса. Об этом культе первоначально ничего не хотели знать даже в Риме, «потому что с таким же правом можно было бы сделать предметом особого почитания глаза, язык и все другие члены Иисуса». Не менее ревностно отдавались они и почитанию святого креста, икон и реликвий, число которых, разумеется, всюду увеличивалось по мере возможности реликвиями Игнатия и Ксавье, но также и такими ценными старыми реликвиями, как волосы Девы Марии, части ее покрывала и гребенки, кости невинных младенцев, гигантские кости великана Христофора и др.
Само собой разумеется, что у новых реликвий скоро стали происходить такие же чудеса, как и у старых. Одежды святого Игнатия, а иногда и толстые тома статутов ордена помогали благополучному разрешению рожениц. Вода святого Игнатия, получаемая путем погружения реликвий или даже образков Игнатия в самую простую воду, исцеляла решительно от всех болезней и даже от нравственных недостатков, так что сострадательные священники заготовляли ее целыми бочками. Разумеется, так же сильно действовали и реликвии Ксавье. Словом, и в этой области отцы-иезуиты одержали верх над другими орденами.
Отсюда понятно, что они ничего не имели против всех, даже самых грубых, средневековых суеверий. Позднее члены ордена ставили себе в большую заслугу, что некоторые из них, Адам Таннер[83] и особенно Фридрих Шпе[84], имели достаточно мужества, чтобы выступить против веры в ведовство. Но при этом они обычно забывали добавить, что орден преследовал Таннера за его убеждения и что Шпе был вынужден напечатать свое знаменитое сочинение (1631 год) анонимно и в протестантской типографии. Ибо сам орден твердо верил в ведовство и ревностно преследовал ведьм. Но помимо ведьм он верил и во все другие виды колдовства: в дурной глаз, в мази для оружия, которые заочно исцеляют раны, в четки, которые защищают от ударов и пуль, в освященные колокола, которые предохраняют от бури и непогоды, и прочие суеверия подобного рода.
Однако могут возразить, что подобные суеверные представления в эти времена разделяли не одни иезуиты. В них верили и другие высокообразованные люди. Но иезуиты считали своим долгом всеми силами выступать в их защиту в своей литературе. Знаменитый «молот еретиков» Иаков Гретчер, оставивший после себя потомству не мене 267 сочинений, писал об этих предметах веры с таким же гневным рвением, как о святости алтаря; а он вовсе не был темным человеком, а, напротив, считался одним из самых крупных ученых светил ордена.
Мудрый орден искусно сумел использовать в своих интересах все чувства, которые располагают человека довериться чужому руководству, — веру и суеверие, угрызения совести и стремление освободиться от них как можно скорее, жажду чудес и откровений и страх перед всем сверхъестественным. Кроме того, он заставил служить себе все учреждения, которые даруют значение, могущество и влияние в мире: школу, церковь, государство. Наконец, он энергично взялся за все отрасли человеческой деятельности, которые могут обеспечить корпорации материальный и духовный перевес в борьбе идей и интересов: за литературу, науку, политику, торговлю, индустрию. Если мы примем все это во внимание, то огромное могущество, которым он обладал в эпоху своего расцвета, не покажется нам загадкой и тем более не покажется «чудом». Он умел приспосабливаться к миру, как в хорошем, так и в дурном смысле этого слова. Это было и силой ордена, и его слабостью, источником его величия и в то же время причиной его невероятно быстрого упадка, а потом и крушения.
Глава VI.
Упадок, возрождение и реорганизация ордена
Внутренняя борьба и упадок
Армия сохраняет боевую способность лишь до тех пор, пока ее генерал и офицеры остаются на высоте своих задач, пока войска покорно соблюдают дисциплину. Орден иезуитов представлял из себя армию, наиболее строго дисциплинированную и наиболее крепко организованную армию Нового времени. В своем развитии он должен был испытать справедливость этого закона. Пока генералы и офицеры исполняли свой долг, пока дух войск оставался верным старому идеалу, орден казалось невозможным одолеть. Он выходил победителем из любых тяжелых внутренних кризисов, которые ему приходилось переносить. Эти кризисы только закаляли его силы, потому что каждое удачно перенесенное испытание увеличивает единство общества, особенно если это единство является необходимым условием его жизни.
Мы видели, что уже Игнатию пришлось серьезно бороться с национальным духом португальцев. Но эта борьба была детской игрой в сравнении с той ожесточенной оппозицией, которая поднялась на том же Пиренейском полуострове против четвертого преемника Лойолы, ловкого и хитрого неаполитанца Клавдия Аквавивы (1581—1615).
Испанские иезуиты были недовольны уже тем, что в генералы ордена избрали не испанца; но их раздражение достигло крайних пределов, когда они увидели, что молодой генерал при назначении на наиболее важные посты ордена стал отдавать предпочтение молодым людям, и не испанским иезуитам, а главным образом неаполитанцам. В своем ожесточении они составили план, главным инициатором которого был уже упоминавшийся нами отец Мариана, ограничить верховную власть генерала над испанскими провинциями ордена, передать высшую власть в Испании генеральному викарию и отнять у генерала право назначать высших должностных лиц в провинциях.
План не был безнадежным: недовольные могли рассчитывать на могущественных союзников, в первую очередь — на испанскую инквизицию и Филиппа II. Но Аквавива путем необыкновенно искусной политики сумел привлечь на свою сторону папу Сикста V и этим нанести первый удар оппозиции. Лишь при Клименте VIII, когда Аквавивы не было в Риме, недовольным удалось, при содействии испанского посла Оливареца, тайно склонить папу против генерала.
Не дав себе труда даже предварительно выслушать Аквавиву, Климент именем своего верховного авторитета немедленно назначил созыв парламента ордена — генеральной конгрегации. Но оппозиция, думавшая, что благодаря этому ее дело выиграно, жестоко обманулась в своих расчетах. Прежде всего Аквавива оказал сильное давление на выборы делегатов и, таким образом, отстранил целую группу наиболее опасных противников, в том числе и Мариану; затем на первом же заседании генеральной конгрегации, 4 ноября 1593 года, он сам внес предложение назначить комиссию для строгого расследования собственного управления. Этим он сразу обеспечил себе доверие большинства. Как можно было ожидать, расследование закончилось блестящим оправданием генерала, и оппозиция оказалась разбитой в одном из главных вопросов. После этого направлять дебаты стала уже не она, а Аквавива, и это естественно привело к тому, что все предложения по изменению конституции потерпели крушение. Искусная тактика генерала обрекла их на полное поражение. Если бы в последний момент папа не заставил орден принять некоторые из этих предложений, все усилия оппозиции оказались бы совершенно безрезультатными. Но Аквавива сумел, проявляя самое полное подчинение папе, фактически обезвредить все внесенные по его приказанию изменения.
Результатом этой долгой борьбы было не ограничение, а укрепление самодержавной власти генерала. В конце концов выдающийся талант Аквавивы одержал верх не только над оппозицией, но также и над Филиппом II и папой. Конечно, испанцы были крайне огорчены этой неудачей. Полный затаенной ненависти, Мариана написал, не осмелившись, впрочем, опубликовать, свой знаменитый памфлет «О недугах Общества Иисуса», в котором подверг желчной критике самодержавие генерала и господствовавшую в ордене систему доносов. Что касается испанского правительства, то оно твердо решило избавиться от столь неудобного генерала. Филипп II думал достигнуть этого, предложив Аквавиве архиепископство в Неаполе, а Филипп III[85] составил даже план пригласить его в Испанию и здесь посадить в тюрьму. Но Аквавива был слишком хитер, чтобы попасться в сети своих противников. Он в самых вежливых выражениях отклонил их предложения и тем лишил их всякого повода открыто жаловаться на себя.
Ту же необычайную мудрость генерал проявил и в великом догматическом споре, который в это время завязался в Испании между доминиканцами и иезуитами по поводу учения о благодати. Он счел необходимым не допускать этого спора на рассмотрение испанской инквизиции. Но в то же время он не хотел навлечь на себя гнева этого могущественного трибунала. Поэтому он выжидал до тех пор, пока должность великого инквизитора не стала вакантной, и лишь тогда убедил папу перенести спор на рассмотрение в Рим (1597 год).
