«Евсеев бросил меня в жуткую камеру № 47, где не было стекла, [была] грязь, масса клопов, крыс. Там я находился до середины сентября, в жутком холоде. Когда меня после одного из допросов пустили на 2–3 часа в камеру, я тут же свалился и крепко заснул, крысы обгрызли мне палец правой руки, укусили за нос…
Евсеев отказывал улучшить условия… бил по голове…»{355}.
В это же время продолжали сажать работников штаба округа и командный состав гарнизонов. Под арест попали начальники: автобронетанковых войск округа И.И. Кузнецов, ВВС СибВО К.В. Маслов, артотдела М.О. Петров, инженерных войск А.И. Осипов, войск связи Э.М. Грашинь, химических войск А.М. Ронэ, командир 71-й стрелковой дивизии комбриг С.А. Уласевич и его заместитель бригадный комиссар М.М. Поляков, командиры полков П.К. Суммер и С.Д. Карпов, редактор окружной газеты А.А. Соковиков и многие другие.
Большинство из них прошло страшные пытки при «конвейерных» допросах, после чего последовал расстрел.
Лишь в конце 1938 — начале 1939 года, после свержения Ежова, темпы арестов замедлились. Некоторых военнослужащих, сидевших в камерах смертников, выпустили на свободу. Однако основную часть подвергнутых пыткам все же оставили в камерах. Пока в НКВД производилась очередная кровавая смена кадров, арестованных провели через множество «экспертных комиссий» и новых допросов, и в конце концов рассовали по лагерям.
Ни один политический план сталинской клики не проводился в жизнь без соответствующей «теории». Склонность к сочинению различных «теорий» была родовым признаком большевизма. Словесно оформленные в марксистском стиле «теории» служили постоянным инструментом во внутрипартийных спорах, на них выстраивались доказательства «научности» принимаемых решений. «Теории» позволяли любому, выступающему от имени партии, доказывать все что угодно: актуальность партийных чисток и борьбы с «буржуазными националистами», необходимость уничтожения «кулаков» и разоблачения «специалистов-вредителей».
Когда Сталин начал готовить массовые убийства членов своей партии, а с ними и граждан без какой-либо политической принадлежности, он тоже опирался на «теорию».
На февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года Сталин выступил с докладом, в котором от лица анонимных оппонентов изложил шесть «гнилых теорий», чтобы затем подвергнуть их разгромной критике. Его доклад назывался «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников». По мысли Сталина, в партии по вине некоторых руководителей распространяются «гнилые теории». «Теории» и их носители усыпляют бдительность советских людей перед лицом опасности внутренних врагов, шпионов и диверсантов в то время, как эти враги повсеместно наносят вредительские удары из-за угла.
Цепь сталинских рассуждений по сути сводилась к одному «теоретическому» выводу: классовая борьба в стране, окруженной капиталистическими государствами, не завершена. Остатки враждебных сил, из которых наиболее активными являются троцкисты, не уничтожены. Они систематически будут вредить партии в строительстве нового общества, если партия не примет чрезвычайных мер по их ликвидации{356}.
16–18 марта сталинский доклад обсуждался на заседании Западно-Сибирского крайкома ВКП(б). Все выступавшие говорили о только что разоблаченных «врагах» в своих учреждениях, каждый отмечал собственные «ошибки» и призывал других к бдительности.
Речь секретаря крайкома Эйхе звучала особенно драматично и угрожающе. Эйхе говорил несколько часов подряд с небольшим перерывом. Он подробно изложил содержание докладов Ежова и Сталина на пленуме ЦК и признал «большое запоздание с разоблачениями» в Сибири. Затем стал укорять руководителей в том, что на предприятиях и в учреждениях очень плохо организовано доносительство.
— В чем двойной позор для нас? — спрашивал Эйхе. — В том, что почти нет случаев, когда хозяйственник пришел бы в НКВД и заявил: «Вот имеются такие-то факты, и мне кажется, что они свидетельствуют о вредительстве, причем вредительство, очевидно, идет от такого-то человека. Расследуйте». Ведь таких фактов почти нет. Ни один хозяйственник, ни советский руководитель таких фактов в НКВД не дал.
Директор Кузнецкого металлургического комбината К.И. Бутенко с места попытался возразить:
— Нет, был такой случай, я дал.
— Вы дали, товарищ Бутенко. Это по стану 900? Знаю такой случай, но и без дачи вами фактов по стану 900 было ясно, что тут поработал вредитель…
Скверно то, что нет у нас такой работы, когда хозяйственник сам выявлял бы вредительство. Пришел бы в НКВД, сообщил имеющиеся факты, помог бы вскрыть вредительство{357}.
С большой речью выступил также начальник УНКВД С.Н. Миронов. Как и Эйхе, он начал с признания «большой виновности сибирских чекистов перед партией», отметив при этом, что «мы заболели общей болезнью с вами — болезнью успокоенности». Далее он сказал:
«Западносибирский партийный чекистский коллектив искупил несколько свою вину перед партией во второй половине 1936 года вскрытием троцкистского сибирского центра, кемеровским делом, вообще всем разворотом борьбы с японо-немецкими, троцкистскими агентами. Тем не менее вина чекистов Западно-Сибирского края от этого не уменьшается. Не уменьшается она потому, что мы по существу лишь начали разгром. (…) Западная Сибирь была местом союзной ссылки. Здесь находились в ссылке почти все члены ЦК меньшевиков», эсеров и так далее. С 1928 года здесь находились в ссылке все лидеры троцкистов — Радек, Сосновский, Муралов, Раковский и другие. (…)
Если к этому прибавить, что после 1930 года в край прибыло 250 тысяч кулаков, высланных в порядке ликвидации…, что на нашей территории находится база конвойных лагерей большая контрреволюционная ссылка, — мы, чекисты, должны сделать вывод…
Борьба, товарищи, еще не кончена. (…) Мы посадили 28 человек своих сотрудников, связанных с троцкистами, непосредственно троцкистов или правых. Они оказались обработанными классовым врагом. (…)
Правые у нас очень сильны, очень сильны как подпольная организация… Главным образом это подполье идет по сельскохозяйственным организациям. Наиболее сильная группа правых была в крайплане и в Сталинске. Я вам, товарищи, могу откровенно сказать, что мы только начали по существу борьбу с правыми, мы в значительной мере не добили троцкистов…»{358}.
Когда сигналы ко всеобщему разоблачительству достигли низовых звеньев исполнительного аппарата, общественная атмосфера резко изменилась. За одну-две недели партийные и хозяйственные организации, все структуры управления оказались вовлеченными в затяжную кампанию «бдительности» и «разоблачения вредительства». «Большевистская критика, невзирая на лица», была объявлена «основным методом ликвидации недостатков». Кампания совпала с очередными выборами партийных органов и вследствие этого получила благодатную почву для развязывания повсеместной чистки кадров.
Поднялся настоящий ураган критики. Многие собрания продолжались по нескольку дней. Десятки ораторов, сменяя друг друга, вели яростные словесные атаки на хозяйственников и парторгов. Многих вновь заставили выворачивать свое прошлое наизнанку.
«Ежовы рукавицы». Рис. Б. Ефимова, 1937 г.Масла в огонь подливала печать. Газеты ежедневно публиковали грязные инсинуации и откровенные доносы, призывали и требовали «разоблачать правооппортунистическую практику». Ни в одной другой кампании подобного рода не было такого истеричного самобичевания, как весной-осенью 1937 года. За «ошибки» каяться заставили всех, кто занимал хоть какое-то общественное положение: партийных работников, депутатов горсоветов, врачей, руководителей предприятий и профсоюзов, военных, строителей, торговых работников.
В мае 1937 года местные подразделения НКВД уже имели на руках текст «особого решения ЦК ВКП(б)» об очистке страны от «японо-германо-троцкистско-бухаринской агентуры» и действовали по-новому. Они прочесали свои архивы последних лет, обследовали показания сексотов, справки «спецчастей» предприятий, строек, госучреждений. Полученные сведения послужили наводкой для изъятия всех подозрительных.
В соответствии с «особым решением» был повышен статус начальников областных и краевых управлений НКВД: их сделали официальными уполномоченными ЦК ВКП(б). Теперь они могли арестовывать в своих наместничествах кого угодно и сколько угодно.
Кампания арестов превратилась в бедствие для тысяч граждан. Настоящая охота была развернута на последних представителей старой России: бывших государственных служащих и офицеров царской армии, участников мировой войны, побывавших в плену, выходцев из буржуазных семей. Их разделили на две основные группы, по которым шла фабрикация дел, — «эсеровскую» и «белогвардейско-монархическую организацию РОВС (Российского Общевоинского Союза)». По этим двум «делам» были арестованы большие группы людей в Новосибирске, Томске, Нарыме, Бийске, Барнауле, в Тогучинском, Ояшинском и других районах.
