Войска вторжения, численностью не более нескольких тысяч человек, грозные только за счёт своей мобильности, окружили более многочисленную, но менее мобильную армию в Эсткорте и позади неё нанесли удар по линиям коммуникации. Пару дней обсуждался вопрос дальнейшего отступления, однако Хилдвард, поддерживаемый советами и самим присутствием полковника Лонга, решил держать свою позицию. 21 ноября вторгшиеся буры уже прошли на юг до Ноттингем-Роуд, точки в сорока восьми километрах южнее Эсткорта и только в шестидесяти пяти километрах севернее важного города Питермарицбург. Ситуация сложилась серьёзная. Либо захватчики должны быть остановлены, либо второй по величине город колонии окажется в их руках. Со всех сторон приходили донесения о разграбленных фермах и разорённых домах. По крайней мере отдельные участники набега действовали с бессмысленным варварством. Разбитые рояли, разрезанные картины, забитый скот и мерзкие надписи — все поворачивает хищнической и агрессивной стороной парадоксальный характер бура[38].
Следующий британский форт за Хилдвардом в Эсткорте стоял на реке Моои, в сорока восьми километрах к югу, там командовал Бартон. Буры произвели вялый штурм, однако Жубер уже начал осознавать мощь британского пополнения и невозможность взять последовательность британских укреплённых позиций теми силами, что находились в его распоряжении. Он приказал Боте отступить с Моои и начал свой северный переход.
Произошёл перелом в ходе бурского вторжения в Наталь, тем не менее, у нас нет оснований утверждать, что его обусловил бой Уиллоу Гранжа. Решающий бой дал гарнизон Эсткорта под командованием Хилдварда и Уолтера Китчинера, противостоявший примерно 2000 захватчиков во главе с Луисом Ботой. В нем участвовали четыре роты Западного суррейского полка, Восточный суррейский и Западный йоркширский полки, Дурбанский полк лёгкой пехоты, 7-я батарея Королевской полевой артиллерии, два корабельных орудия и несколько сотен колониальной кавалерии.
Увидев, что неприятель имеет орудие на холме, на расстоянии возможного удара по Эсткорту, этот отряд 22 ноября выступил в ночную атаку, чтобы попытаться захватить его. Холм взяли без затруднений, однако уже не обнаружили там орудия. Днём буры пошли в мощную контратаку, и наши войска были вынуждены вернуться в город с небольшими потерями и ещё меньшей славой. Суррейцы и йоркширцы сражались отменно, но оказались в сложном положении при плохой артиллерийской поддержке. Конная пехота Мартина отважно прикрывала отступление, однако для британцев схватка завершилась потерей четырнадцати человек убитыми и пятьюдесятью ранеными и пропавшими без вести, что, конечно, больше, чем потеряли буры. После этого второстепенного боя у Уиллоу Гранжа буры начали отступать, пока генерал Буллер, приехав на фронт 27 ноября, не обнаружил, что враг снова занял линию вдоль реки Тугелы. Сам он отправился во Фрир, где посвятил своё время и энергию формированию армии, с которой после трех провалов намеревался пробиться в Ледисмит.
Одним неожиданным и малоизвестным результатом экспедиции буров в Южный Наталь стала травма их командира, благородного Жубера, которую он получил, когда споткнулась его лошадь. Жубер физически не смог продолжать кампанию и почти сразу возвратился в Преторию, передав командование у Тугелы в руки Луиса Боты.
Оставив Буллера формировать свою армию во Фрире, а бурских командиров возводить щит укреплений вдоль реки Тугела, мы снова вернёмся к судьбам несчастного города, который вызывал интерес всего мира и от которого, возможно, зависела судьба Империи. Абсолютно ясно, что если бы Ледисмит сдался и двенадцать тысяч британских солдат с запасами стоимостью в миллион фунтов стерлингов попали в руки захватчиков, мы оказались бы перед альтернативой — либо оставить борьбу, либо снова завоёвывать Южную Африку в северном направлении из Кейптауна. Южная Африка — краеугольный камень Империи, а далёкий Ледисмит был краеугольным камнем Южной Африки. Поэтому мужество солдат, оборонявших этот разорванный снарядами городок, и вера народа, следившего за ними, ни на миг не ослабели.
8 декабря было ознаменовано отважной операцией со стороны осаждённого гарнизона. Никаких сведений о предстоящей вылазке никуда не просочилось, за четверть часа до отправления даже задействованные офицеры не имели о ней ни малейшего представления. В десять часов отряд выскользнул из города. Их было шесть сотен, все добровольцы, взятые из Имперского полка лёгкой кавалерии, натальских карабинеров и Пограничного полка горных стрелков. Командовал Хантер, самый молодой и наиболее решительный из британских генералов. С ним были офицеры Эдвардс и Ройстон. Рядовые не знали, куда идут и что им предстоит делать, однако бесшумно крались под небом, затянутым облаками, сквозь которые время от времени проглядывала луна и освещала заросшую мимозой равнину. Наконец перед ними выросла тёмная масса — это был Ган-Хилл, с которого их поливал огнём один из огромных «крезо». Большое прикрытие (четыре сотни человек) оставили у подножия холма, а другие (сто человек из Имперского полка лёгкой кавалерии, сотня карабинеров и пограничников, десять сапёров) поползли наверх, во главе с майором Хендерсоном. Голландский часовой из сторожевого охранения спросил пароль, но его успокоил говоривший по-голладски карабинер. Они поднимались все выше и выше, тишину нарушали только иногда срывающиеся камни и звук их собственного дыхания. Многие из них оставили обувь внизу. Даже в темноте они сохраняли определённый боевой порядок, и правое крыло пошло вперёд, чтобы обойти оборону неприятеля с фланга. Внезапно раздался щелчок «маузера» и вспышка — потом ещё и ещё! «Вперёд, ребята! Примкнуть штыки!» — закричал Карри Дэвис. Никаких штыков не было, но это детали. При этих словах артиллеристы испарились, и там, в темноте, перед атакующими проступило громадное орудие, просто гигантское в таком неясном свете. Снять огромный замок! Покрыть длинный ствол пироксилином! Гоните буров, пока не закончим работу! Хантер стоял рядом, держа в руке фонарь, пока не заложили заряд, и затем с грохотом, заставившим обе армии выскочить из своих палаток, огромная пушка поднялась на лафет и завалилась назад, в орудийную яму. Рядом с ней была укрыта гаубица, её тоже взорвали. Сопровождающий «максим» ликующие победители утащили в город, куда под крики и смех вошли с первыми лучами солнца.
Один раненый, отважный Хендерсон, — не большая цена за самую стремительную и прекрасно спланированную операцию этой войны. Секретность подготовки, решительность исполнения — вот основы искусства солдата. Операция была осуществлена настолько легко, а охранение буров оказалось таким слабым, что, весьма вероятно, если бы мы одновременно атаковали все пушки, то утром буры могли бы остаться без единого артиллерийского орудия[39].
Тем же утром (9 декабря) кавалерию отправили на разведку в сторону Пепворт-Хилла. Целью, вне сомнения, являлось выяснить, стоит ли противник там до сих пор крупными силами, и ужасный рокот «маузеров» дал нам утвердительный ответ. Двое убитых и двадцать раненых — цена за эту информацию. За пять недель осады состоялось три подобных разведывательных операции, и трудно понять, какую они принесли пользу и чем следует объяснять их проведение. Гражданскому человеку трудно судить о подобных вещах, но можно присоединиться, разделив его всем сердцем, к мнению подавляющего большинства офицеров.
Солдаты регулярной армии выражали недовольство, что колониальные войска идут впереди них, и их воинское тщеславие получило удовлетворение, когда три ночи спустя им дали то же задание. Выбрали четыре роты 2-й пехотной бригады, с ними пошли несколько сапёров и артиллеристов, отрядом командовал полковник Меткалф из того же батальона. Их целью стало единственное орудие, 120-миллиметровая гаубица, на Серпрайз-Хилле. Снова осторожное продвижение в темноте, снова прикрытие оставили у подножия, и две роты бесшумно поднялись, опять их спросили пароль — стремительная атака, противник отступил, и орудие перешло в руки атаковавших.
Здесь, и только здесь, истории отличаются. По какой-то причине детонатор для пироксилина не сработал, и прошло полчаса, прежде чем гаубицу удалось взорвать. Сделали это в конце концов тщательно, однако задержка повлекла осложнения. После взрыва наши люди спустились с холма, но буры уже окружали их со всех сторон. На английские вопросы солдат буры отвечали по-английски, таким образом только фетровая шляпа и каска, едва различимые в темноте, говорили, где друг, а где враг. Сохранилось единственное письмо молодого Рейтца (сына трансваальского секретаря), который там присутствовал. По его рассказу, буров было всего восемь человек, но что-либо утверждать или опровергать в таком мраке одинаково бессмысленно. В его рассказе есть некоторые несообразности. «Мы выстрелили, — говорит Рейтц. — Они остановились, и все выкрикнули: „Пехотная бригада“. Потом кто-то из них приказал: „В атаку!“ Один офицер, капитан Пейли, пошёл вперёд, хотя уже имел два пулевых ранения. Жубер выстрелил в него ещё раз, и тот упал прямо на нас. Четыре англичанина навалились на Яна Луттига, били его ружьями по голове и кололи штыками в живот. Он ухватил двоих за горло и закричал: „Ребята, на помощь!“ Два ближайших к нему товарища застрелили двоих, а два других убежали. Потом по боковой дорожке подошло много англичан, примерно восемь сотен (на холме было двести человек, но темнота извиняет преувеличение), и мы залегли у берега тихо, как мыши. Дальше англичане убили штыками троих и ранили двоих наших. Утром мы нашли капитана Пейли и двадцать два англичанина, кто-то был мёртв, а кто-то ранен». Кажется очевидным, что Рейтц, говоря о восьми человеках, имеет в виду свой собственный маленький отряд, а не все формирование, преградившее путь отходящим пехотинцам. Насколько он знал, в ближнем бою погибло пять его соотечественников, следовательно, общие потери, по всей вероятности, были значительными. Мы потеряли одиннадцать человек убитыми, сорок три человека ранеными, и шесть человек попали в плен, однако эту цену нельзя счесть непомерной за гаубицу и боевой дух, который поднимается от таких операций. Если бы не тот несчастный запал, вторая победа была бы такой же бескровной, как и первая. «Я сожалею», — сказал полный сочувствия автор письма раненому Пейли. «Но мы взяли орудие», — прошептал Пейли, и он говорил за всю бригаду.
