Ознакомительная версия.
Замысел же усовершенствования системы чинов был на этот раз гениально прост: заставить представителей всех родов Государева двора служить «полковую службу по-прежнему», но с общеармейскими званиями. Известно, что знатнейшая молодежь начинала службу в московских дворянских сотнях с чина не выше стольника. Посему В.В. Голицын, «выборным людям сказав его великого государя указ», сразу потребовал, «чтобы они, выборные люди, объявили, в каком ратном устроении пристойнее быть стольникам, и стряпчим, и дворянам, и жильцам».
Выборные, в число которых недаром включены были регулярные командиры и представители городового дворянства, приговорили младшим чинам Государева двора служить не в сотнях, а в ротах. «Для лучшего устроения и крепкого против неприятелей стояния быть у них ротмистрам и поручикам… изо всех родов и чинов с головы беспременно, и между собой без мест и без подбора». Хотя дворяне должны были служить по-прежнему со своими рекрутами (с 25 дворов по человеку; обычно это были профессиональные военные холопы), они объединялись в роты (по 60 человек) и полки (по 6 рот) во главе со старшим ротмистром.
Дело было не в том, чтобы сделать из аристократической молодежи реальную военную силу (после Конотопской катастрофы при Алексее Михайловиче, когда в одном сражении полегли юноши почти из всех знатных родов, никто не решился бы рисковать цветом московского дворянства), а чтобы ликвидировать последний пережиток старой военной системы, мешавшей развитию не только новой армии, но и всего государственного аппарата. Никто в принципе не был против этого, но дворяне опасались лично проиграть.
Бояре доложили решение выборных царю, тот одобрил совет и предложил им всем вместе составить примерный список поручиков и ротмистров. Выборные озаботились, чтобы им был предоставлен полный список младших чинов двора, чтоб «написать на пример с головы к ротам ротмистров и поручиков». По поводу готовых списков очень беспокоились, били челом государю и боярам, что-де Трубецких, Одоевских, Куракиных, Репниных, Шейных, Троекуровых, Лобановых-Ростовских «и иных родов в те чины никого ныне не написано из-за того, что за малолетством в чины они не приказаны, и опасно им (остальному дворянству) того, чтобы впредь от тех вышеписанных и от иных родов, которые ныне в ротмистрах и в поручиках не написаны, не было им и родам их в том укоризны и попрека».
В связи с тем, что представители самых захудалых московских родов не желали попасть в командные чины, в которых не служат аристократы, выборные просили: во-первых, чтобы государь указал впредь записывать в ротмистры и поручики юношей всех родов Двора, ныне в списках не оказавшихся, «как они в службу поспеют и в чины приказаны будут»; во-вторых, указал бы великий государь представителям московского дворянства во всех службах быть «между собой без мест, где кому великий государь укажет, и никому ни с кем впредь разрядом и местами не считаться, и разрядные случаи и места отставить и искоренить».
Получив это противоречивое челобитье выборных, Федор Алексеевич выразил желание «в благочестивом своем царстве сугубого добра, лучшего и пристойного в ратях устроения и мирного всему христианскому множеству пребывания и жительства». Для реализации сего достойного стремления он собрал 12 января 1682 г. патриарха с духовенством и наличный состав Думы, объявил им челобитье выборных и поддержал его весьма красноречивой речью. Федор Алексеевич изысканно выражался в том смысле, что местничество есть покушение на христианские ценности, оно разрушает любовь, плодит злобу и вражду и вообще «всеяно» в победоносное христианство дьяволом, видевшим неизменное одоление нашего «славного ратоборства», «а неприятелям христианским озлобление и искоренение».
Бог вкладывал желание искоренить местничество в государева деда Михаила Федоровича и отца Алексея Михайловича, многократно объявлявших службу «без мест». В этих случаях россияне неизменно имели успехи в войнах, дипломатии и внутреннем управлении, но, поскольку «совершенно то не успокоено по причине бывших тогда многих ратных дел», из-за местнических споров случались тяжелые поражения. Сам Федор Алексеевич сообщил, что он «последуя предков наших государских благому намерению, всегда… попечение о том имел, как бы то… пагубное дело совершенно искоренить».
Действительно, все дворцовые мероприятия его правления, начиная с венчания на царство, военные назначения и даже объявления о крестных ходах, сопровождались указанием на их проведение «без мест», а то и угрозами желающим поместничать[277]. Участников крестных ходов он даже указал не записывать в разрядных книгах, чтобы «чинам от того между собой ссор и нелюбия не было». Нынешнее мероприятие было направлено против самой психологии местничества, сидевшей крепко и проявлявшейся в самых непредвиденных случаях.
Патриарх Иоаким, безусловно, был заранее подготовлен к такому повороту событий, поскольку произнес стройную речь от имени духовенства (а говорил всегда по бумажке; речи ведущему «мудроборцу» обычно писал знаменитый поэт и просветитель Карион Истомин). За задуманное государем «умножение любви» патриарх не находил «достойной похвалы»: духовенство могло лишь «едиными устами и единым сердцем» молить Бога о приведении столь благого намерения к исполнению. Затем государь обратился к боярам, у которых тоже был подготовлен красивый литературный ответ (придворные литераторы явно входили в моду)[278].
При общем согласии Федор Алексеевич приказал боярину князю М.Ю. Долгорукову с думным дьяком В.Г. Семеновым принести все имеющиеся разрядные местнические книги и предложил духовенству тут же их уничтожить, объявив, что отныне все будут служить без мест, старыми службами считаться не должны под страхом наказания, «а которых родов ныне за малолетством в ротмистрах и в поручиках не написано — и из тех родов впредь писать так же в ротмистры и в поручики». Духовенство торжественно сожгло разрядные книги в сенях Передней палаты, патриарх произнес увещевание нарушителям нового постановления с угрозой «тяжкого церковного запрещения и государева гнева». «Бояре же и окольничие и думные люди все единогласно отвечали: Да будет так!». В свою очередь Федор Алексеевич изволил Думу «милостиво похвалить» и перешел от декоративной части к существенному: объявил о кодификации всех дворянских родов в родословных книгах по степеням знатности.
Согласно царской речи, древняя родословная книга должна была быть пополнена именами всех не вошедших в нее родственников записанных там фамилий. Не попавшие в старое родословие княжеские и иные честные роды, служившие до сей поры в боярах, окольничих и думных людях, вместе со «старыми родами», не достигшими этих чинов, но бывшими «в посольствах, и в полках, и в городах в воеводах, и в иных знатных посылках, и у его великаго государя в близости», велено было «с явными свидетельствами написать в особую книгу». В третью книгу вносились выдвинувшиеся при Романовых роды, служившие в полковых воеводах, посланниках «и иных честных чинах» и занесенные в «десятни» (списки дворян по городам) по первой статье. В четвертую книгу — городовые дворянские роды средней и меньшей статей десятен. В пятую — попавшие в московские чины из нижних (недворянских) чинов за службы отцов и свои личные; по чину они получались выше, а по знатности — ниже городового дворянства. Таким образом Федор Алексеевич надеялся преодолеть междворянскую «нелюбовь» и созданием Палаты родословных дел внес действительно крупный вклад в сплочение дворянского сословия.
В то же время, хотя «соборное деяние» об отмене местничества было торжественно подписано «самодержавною государевою рукою», архиереями и придворными, а решение объявлено энергичным указом от 12 января 1682 г.[279], современники, заносившие в свои записки самые любопытные случаи, не сочли интересным это шумное мероприятие. Не только городские, но и дворянские летописцы проигнорировали отмену местничества, вспомнив о сем случае только в XVIII в. Даже в официальной эпитафии Федору Алексеевичу на стене Архангельского собора это мероприятие упомянуто где-то после строительства богаделен, но до обновления зданий Кремля и Китай-города. Последнее, как и отмена местничества, было в первой трети XVIII в. воспринято преувеличенно. В.Н. Татищев, например, уделив тому и другому одинаковое внимание, отнесся к массовому каменному строительству при Федоре даже с большим почтением, чем к отмене местничества, которое, по его мнению, реально искоренил только Петр I.
«В Москве, — писал дедушка русской ученой историографии о царе Федоре, — хотелось ему прилежно каменное строение умножить. И для того приказал объявить, чтобы припасы брали из казны, а деньги за них платили в десять лет, по которому (указу) многие брали и строились. При нем над кирпичными мастерами был для особливого надзора Каменный приказ учрежден и положена была мера и образцы, как (кирпич) выжигать. Не меньше надзирали и за мятьем глины, но дабы кто от своей работы не отперся — велено на десятом кирпиче каждому мастеру или обжигальщику свой знак класть. Камень белый также положен был только трех размеров, мельче которых продавать и возить было запрещено, только если бы кто специально по потребности мельче привезти заказал. Для чего учрежден был особый Каменный приказ, и для производства того камня дано было довольное число денег, на которые бы, изготовя довольно припасов, по вышеписанному для строительства в долг раздавать. Но как в прочем, так и сем добром порядке за недостатком верности и лакомством временщиков припасы в долг разобрали, а денег ни с кого не собрали, ибо многим по заступничеству их государь деньги пожаловал и взыскивать не велел. И так то (строительство) вскоре разорилось»[280].
Ознакомительная версия.
