- Да ведь гиена же, - как же так непонятный, - попробовал было возразить Коля, но с большой убежденностью в голосе подтвердил Матийцев:
- Непонятный!.. Непонятно было прежде всего то, как этот зверь очутился не только в Чир-Юрте, но даже и в Дагестане и вообще на Кавказе, раз его родина - Северная Африка... Тогда не было еще Суэцкого канала, и эта пятнистая гиена могла через Суэцкий перешеек пробраться в Малую Азию, а оттуда через Грузию в Дагестан, но вопрос, зачем же именно этому совершенно одинокому зверю понадобилось совершать такие путешествия. Что это из Ливингстон на четырех лапах?
- А может быть, это была просто гиена, убежавшая из зверинца? высказал догадку Коля.
- Убежавшая из зверинца, вы говорите... Но, во-первых, из какого же именно зверинца? Зверинцы тогда могли быть только в больших городах, а от больших городов русских до Чир-Юрта три года скакать было надо. Во-вторых, пятнистых гиен нельзя смешивать с полосатыми, которые и ростом гораздо меньше и не такие свирепые... Полосатые бывают и теперь в зверинцах, бывали, я думаю, и тогда, а что касается пятнистых, то это - совсем другая материя. Вообще вопросом о гиенах мой отец тогда начал усиленно заниматься, но к ясности в нем не пришел, и откуда взялась чир-юртская гиена, объяснить мне не мог. Но вот что произошло вскоре после охоты на гиену: исчез Зубков, муж Поли. Он получил от самого полковника Круковского отпуск на неделю, чтобы отвезти бедную Полю к родным, однако через неделю вернулся только конвой, а сам Зубков не вернулся в полк.
- Бежал к черкесам? - оживленно спросил Коля и добавил возбуждаясь: Вот это так! По-моему, это объяснимо!
- Нет, тоже необъяснимо, - спокойно сказал Матийцев. - Сбежал и бросил свой дом и огород - все хозяйство и все свое будущее. Ведь за отличие в сражениях мог быть произведенным в офицеры... Однако сбежал... Что к черкесам сбежал, - это осталось неизвестным, а говорить, конечно, так и говорили. Но ведь и о Бестужеве-Марлинском говорили, что он, будучи уже офицером, перешел на сторону черкесов, а совсем не был убит в схватке у мыса Адлер.
Дружба моего отца с Муравиным расклеилась уже, конечно, но все-таки они продолжали и после страшного происшествия в Нижней слободке жить на одной квартире, и однажды, недели через три после происшествия, вздумали отправиться на охоту, как это проделали уже однажды гораздо раньше. Тогда они вызвали неудовольствие Круковского, но теперь уже другой был у них командир полка, князь Чавчавадзе, не такой строгий, да и ни о каких шайках черкесов, на которые можно было бы наткнуться, не было слышно. Однако прежняя история с ними повторилась: их обстрелял кто-то из лесной опушки, и мой отец был ранен штуцерской пулей в плечо. Послан, разумеется, был взвод драгун на это место, но никого не нашел, а у моего отца, да и у Муравина тоже явилась догадка, что стрелял в них не кто другой, как именно этот беглый Зубков. Муравин поэтому тут же начал хлопотать о переводе в другой полк, что ему и удалось, так как он был не без связей в Питере, а мой отец вследствие этой своей раны в плечо, отчего перестал он владеть левой рукою, вышел в отставку.
Позже, впрочем, рука снова стала действовать, он же подготовился и поступил в университет, откуда выйдя, стал педагогом... Это уж профессия мирная, и ей он отдался до конца своих дней. Впрочем, большой карьеры не сделал, так как с начальством не умел ладить. Когда его попросили по возрастному цензу в отставку, он был всего только директором учительской семинарии в уездном городе на Украине.
- Ну, хорошо, - сказал Коля, - а что же все-таки его стукнуло, вашего отца?
- Я ведь сказал уже, что этот самый непонятный зверь, - несколько даже удивился его вопросу Матийцев.
- Да, вы сказали, конечно, только я понял так, что все это в целом, о чем вы рассказали подробно.
- Разве подробно? Я ведь только вкратце, а разве получилось, что подробно? Один ведь только год, даже и того меньше, одного только человека, ничем особенно не примечательного... И если я припомнил кое-что вот, в разговоре с вами, то исключительно по аналогии с тем, как меня стукнуло. Вышло как-то так, будто это стуканье у нас фамильная черта и если я когда-нибудь женюсь и у меня будет сын, то заранее можно будет сказать, что и его в этом же роде стукнет.
- Всех скоро стукнет! - сказал резко Коля, и брови при этом сдвинул, и губы после этого крепко сжал.
- Как именно стукнет? - не понял его Матийцев.
- А разве японская война не стукнула Россию?
- Стукнула, - этого отрицать не могу, - согласился Матийцев. - Между прочим, чтобы уж до конца довести аналогию: через шесть-семь лет после того, как стукнуло отца моего, стукнуло ведь и всю николаевскую Россию в Крымскую кампанию.
- Так стукнуло, что шестидесятые годы появились! - с большим подъемом подхватил Коля. - Чернышевский, Добролюбов, Некрасов, Писарев, Щедрин... И Японская кампания тоже ведь стукнула! Так стукнула, что началась революция.
- Да, началась революция.
- Ну вот, а теперь?
- Что теперь?
- Что происходит теперь, как вы думаете?
И так как Матийцев только развел недоуменно руками, Коля ответил сам на свой же вопрос:
- А теперь она продолжается, - вот что происходит теперь!
- Как же именно продолжается?
- Как?.. Путем массовых забастовок, разумеется!
- Ну да, да... Это конечно... И путем стрельбы уже не по каким-то прапорщикам Матийцевым, а по губернаторам и премьер-министрам Столыпиным, - вполне серьезно сказал Матийцев, но Коля так и вскинулся от этих слов:
- Разве наша партия стреляет в губернаторов? Это - эсеры, а совсем не мы, большевики! Однако ведь Столыпина охранник Богров убил в Киевском театре в присутствии самого царя Николая, но... все-таки честь эту оказал премьер-министру, а не царю, - вот какой ход даже и со стороны эсеров! Почему, как вы думаете?
- Не могу объяснить, - признался Матийцев.
- Потому, - понизив зачем-то голос, заговорил Коля, поблескивая глазами, - что даже они, эсеры, берегут этого дурака на троне. Революция в конце концов победит, конечно, самодержавие, но скорее всего и прочнее всего победит именно при нем, при Николае Втором, - это даже и эсеры понимают, поэтому и не делают покушений на его жизнь!.. Другой такой пешки и на заказ никто не сделает!
- Вот видите как, - а я об этом как-то даже ни разу и не подумал как следует...
Матийцев помолчал немного и спросил:
- Так, значит, забастовки рабочих?
- Разумеется... Наша партия опирается на рабочих... Помните, какие забастовки были в девятьсот пятом году? Ого!
- Помню, да... Но я-то помню, а вам-то сколько же было лет тогда?
- Все равно, сколько... Мне говорили об этом товарищи, и я читал об этом сам, так что отлично знаю. А вам известно, что Ленин еще в позапрошлом году основал большевистскую газету "Правда"? Вы видели когда-нибудь нашу "Правду"?
- Нет, не приходилось.
- Как же вы так? Наша рабочая газета, надо ее искать, а сама она в этих местах редко на глаза попадается. Вы когда уезжаете отсюда к себе на шахту?
- Едва ли я отсюда поеду на шахту к себе, - сказал, чуть улыбнувшись, Матийцев.
- Как так это? Почему?
- Да потому, что и меня ведь тоже судить должны за обвал в шахте.
- Это я знаю... И вообще теперь, конечно, с инженерством все у вас должно быть кончено... Сколько засыпало рабочих?
- Двоих забойщиков.
- А их откопали?
- Откопали, но только уж мертвых... А шахтой ведаю я, значит, меня и будут судить.
- Отсюда, позвольте, какой же вывод? - вдруг строгим тоном спросил Коля. - Значит, вы виноваты в смерти двух рабочих?
И, сказав это, он даже отшатнулся от Матийцева, точно принял его раньше за кого-то другого и только теперь понял, кто он на самом деле.
- Видите ли, - в забое было, конечно, крепление, но то оно держало породу, то есть землю над входом в забой, а то почему-то не выдержало давления и рухнуло, - вот что там случилось.
- Я не представляю, как это, я никогда не видел шахты, - сказал Коля.
- Да вы и не увидите ее по той причине, что вас туда и не пустят.
- Виноваты вы или не виноваты - вот что я хочу знать! - совсем не юношески-строгим тоном почти выкрикнул Коля.
- Виноват только потому, что всякая вина виновата... Кто-то ведь должен нести ответственность за катастрофу в шахте? Конечно, должен. А кто же еще, как не инженер, заведующий шахтой? Я и привлечен к ответственности... Но это, с одной стороны, чисто формальной. А с другой, практической, шахта ведь очень велика, и всю ее осмотреть во всех точках в начале работ я один не в состоянии. Накануне катастрофы крепление держалось. Ночью, когда не было работ, держалось. Утром, когда начали работу, держалось. А примерно в обед рухнуло. Эту катастрофу так же невозможно предусмотреть инженеру, как невозможно заранее предсказать землетрясение. Конечно, движение пустой породы подготовлялось, но ведь оно проходило скрытно, в толще земли; забой же освещается только шахтерской лампочкой. С такою же лампочкой и я хожу по шахте. Я поднимаю ее, смотрю, когда подхожу к забою, смотрю внимательно, но ничего угрожающего не вижу; успокоенно я иду дальше по штреку, и вдруг рухнуло!.. Виноват, значит, я только в том, что я не вездесущ, не всемогущ и не всеведущ. За это и понесу наказание.
