Ознакомительная версия.
Народно-имперское движение никак не собирается предлагать России восстановление «старого режима». Нас никак не устраивает тот режим, при котором восшествие на престол равнялось, почти по Сирину, «приглашением на смертную казнь». Нас никак не устраивают ни революции, ни бунты, ни цареубийства, ни положение тех царей, которым посчастливилось избежать цареубийств… Мы никак не стремимся к воссозданию «старого режима».
Нам нужен ЦАРЬ. И нам необходимо народное представительство. Нам нужно, чтобы последнее слово принадлежало ЦАРЮ и чтобы момент для этого последнего слова определял бы ОН, а никак не «глупость, предательство и прочее» – откуда бы они ни шли: из «августейших салонов» или с трибуны «глупости и измены».
Абрамовичи вольны называть все это «реакционной утопией» – пусть называют. На «монархической утопии» Россия прожила тысячу лет. На социалистической – полужива тридцать три года. И Абрамовичи, и Николаевские, и Байдалаковы прекрасно понимают, что при малейшей свободе голосования ни «частная собственность на предметы личного потребления», ни «усадебные участки» – не получат ни пяти процентов голосов русского народа или народов России. Вот поэтому и делаются попытки сорвать всеэмигрантское «объединение», а вместо объединения выставить принцип подчинения: и марксисты, и монархисты, и демократы, и тоталитаристы будут-де обязаны оправдываться перед социалистической и тоталитарной партией В. Байдалакова в том, что ризы у них – белее снега гималайских вершин. Решать же будет В. Байдалаков – подготовляя себе путь ко «всей власти».
А добрый старый либеральный русский барин – С. Мельгунов с изумительной степенью точности повторяет политический путь нашего доброго старого либерального русского барства – путь Милюковых, Набоковых, Петрункевичей и прочих: отвращаясь от «самодержавия русских царей», расчищая путь к самодержавию товарищей ЦК НТС(с). И делает это так, как если бы уроки всеевропейского тоталитаризма его не научили ровным счетом ничему.
А может быть, и в самом деле ничему не научили?
Молчание и истина[20]
Лев толстой о самодержавии, конституции, революции и погромах
О самодержавии:
если спросите у русского народа, чего он хочет: самодержавия или конституции, то 90 процентов его вам ответит, что они за самодержавие, то есть за ту форму правления, с которой свыклись. народ ждет, что царь, как отнял у помещиков крепостных, так отнимет у них и землю. если же будет конституция и у власти станут болтуны-адвокаты, живодеры и прогоревшие помещики, то он скажет, что земли ему не получить (Яснополянские записки. Т. 1. С. 85).
О конституции:
Так и у нас (как во Франции. – И. С.) конституция не будет содействовать уменьшению насилия, а скорее увеличению его (Там же. Т. 1. С. 85).
О революции:
если была бы революция, то выдвинулись бы такие люди, как Марат и Робеспьер, и было бы еще хуже, чем теперь (Там же. Т. 1. С. 86).
О погромах:
они (черная сотня. – И. С.) противодействуют насильственному разрушению существующего порядка. не верю, что полиция подстрекает народ. Это и о Кишиневе и о Баку говорили. Это грубое выражение воли народа. народ видит насилие революционной молодежи и противодействует ей, а ей нужны волнения (Голос минувшего. III, 26).
И, наконец, о расстреле гапоновской рабочей демонстрации на площади Зимнего дворца 9 января 1905 года:
Царская власть – это известное учреждение, как и церковь, куда не пускают собак. К царю можно обращаться по известным, строго определенным формам. все равно как во время богослужения нельзя спорить со священником, так и всякое обращение к царю, помимо установленного, недопустимо. Как же он будет принимать рабочих электрического завода? После них придут депутаты приказчиков, потом «Московских ведомостей» и т. д. Царь не может выслушивать представителей петербургских рабочих (Яснополянские записки. Т. 1. С. 81).
В предыдущем номере «Нашей страны» были приведены мысли Льва Толстого о самодержавии, конституции и погромах. О философии Льва Толстого можно придерживаться самых разнообразных точек зрения. Но сейчас, после конституции и революции, никто в мире не может оспаривать истинно потрясающей точности толстовских пророчеств. В самом деле: была конституция. И у власти стали: «болтуны и адвокаты» (Керенский), живодеры (Терещенко[21]), «прогоревшие помещики» (князь Львов[22]) и, наконец, «такие люди, как Марат и Робеспьер» (Ленин и Троцкий). И народ «земли не получил» – от него отняли и ту, которая у него была.
Об общественной стороне деятельности Льва Толстого можно придерживаться самых разнообразных точек зрения. Есть точка зрения, которая считает Льва Толстого «голосом мировой совести». Были и другие: продался-де человек масонам. Теоретически мыслима и третья: Лев Толстой в свое время занимал на литературно-общественном рынке то же место, какое сейчас занимает Бернард Шоу. Интересно было бы знать: какие мысли записывает Бернард Шоу «не для печати»? Может быть, и он понимает действительность несколько иначе, чем это сформулировано в его печатных выступлениях? Может быть, и у него где-то записаны пророчества о будущем английского пролетариата под славным водительством английской рабочей партии? Очень многие великие люди мира сего действуют почти по евангельскому завету: Богу – Богово, карманное – в карман. Лев Толстой знал, чем кончится наша конституция и наша революция, – сейчас в этом не может быть никакого сомнения. Он знал, что девяносто процентов русского народа стояло за самодержавие – и не только против республики, но даже и против конституции. Лев Толстой знал, почему именно эти девяносто процентов стоят за самодержавие, ибо эти девяносто процентов знали, что «царь, как отнял у помещиков крепостных, так отнимет у них и землю», то есть что «самодержавие» – и в глазах девяноста процентов народа и в глазах самого Толстого – стояло за народ, а не за «помещиков и фабрикантов». Все это Лев Толстой знал.
Знал это не он один. Это знали, я бы сказал, все разумные люди России. Это, по толстовской статистике, знало все крестьянство. Это же знал и Лермонтов:
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет.
Знал это Тургенев, давший первые литературные портреты прогоревших революционных помещиков. Знал это Достоевский, предсказавший будущую и конституцию и революцию почти с такой же точностью, как и Лев Толстой. Знал это Розанов («революция делается мошенниками»). Знал это и А. Белый:
Люди, вы ль не узнаете Божией десницы?
Сгибнет четверть вас от глада, мора и меча.
Знал это и Герцен: в некоторые светлые минуты своей жизни он проговаривался о будущем царстве социализма. Знали это и Лесков, и Столыпин, и Менделеев, и Павлов. Все это знали все первые мозги России. Знали все это и ее последние свинопасы. Ничего этого не знал ни один русский профессор философии, истории, литературы, черной магии и красной магии. Если у вас есть возможность где-нибудь разыскать труды нашего покойного светоча общественных наук профессора Новгородцева[23] – найдите, прочитайте и подумайте: это есть сплошной идиотизм. Профессор Новгородцев в 1916 году закончил свой пудовый «труд», где черным по белому было доказано, что социализм умирает, – труд был выпущен в свет уже после русской революции. Но и это бы еще ничего. В 1922 году, уже в эмиграции, этот труд был переиздан, и в предисловии к эмигрантскому изданию наш маститый ученый гордо подтверждает научность своих методов и точность своих предсказаний: социализм умирает. А в 1922 году Европа была социалистической сплошь. Если вы вспомните пророчества и деяния профессора Милюкова, то, оставаясь на почве прозаической реальности и называя вещи своими именами, вы едва ли найдете для его пророчеств и деяний более подходящий термин, чем тот же идиотизм. Если вы соберете в некое целое прогнозы эмигрантской профессуры об эволюции советской власти – то вы, вероятно, согласитесь с моим кощунственным выводом: в области «общественных отношений» никто не говорил и не делал больше глупостей, чем профессура общественных наук… Так было – так будет.
Теперь поставим вопрос в несколько другой плоскости. Свои диагнозы и прогнозы Лев Толстой сделал и в те годы, когда русское самодержавие травили со всех сторон. И когда он сам, Лев Толстой, только что выпустил свое знаменитое «Не могу молчать». Вопрос заключается в следующем: почему вот обо всем этом Лев Толстой все-таки смог промолчать? Его настоящие мысли о самодержавии, конституции, революции и погромах были зафиксированы только в «Яснополянских записках», в, так сказать, стенгазете Ясной Поляны – в печати они опубликованы не были. Представьте себе гипотетический случай: в те годы, когда на самодержавие выливали всю грязь, какая только залежалась на профессорских кафедрах, партийных митингах, газетных фельетонах, в сумасшедших домах интеллигентских вечеринок и в публичных домах прогрессивной печати – вот выступает «голос мировой совести» и говорит то, что знает: что народ стоит за самодержавие и против констит уции; что самодержавие стоит за народ, а не за помещиков; что никаких погромов самодержавие не устраивало; что гибель самодержавия приведет к керенщине «болтунов-адвокатов» и к террору «Маратов и Робеспьеров», – то, как вы думаете, какой резонанс имел бы «голос мировой совести» в тогдашнем, еще не совсем социализированном мире?
Ознакомительная версия.
