изобилием институциональных ограничений власти. Первым и наиболее важным из них является, конечно, суверенность народа: современный руководитель считает себя первым министром, то есть первым среди слуг народа, а не господином народа.
Руководитель обращается к страстям людей, будь эти люди низки или благородны, невежественны или информированы, и должен делать много унизительных вещей, чтобы быть избранным или переизбранным. В результате современные лидеры редко правят: они реагируют, организуют, рулят, но при этом институционально ограничены в возможности действовать, а потому им затруднительно оставить свой личный отпечаток на народе, которым они якобы управляют. Более того, в самых передовых демократиях главные вопросы относительно общественного управления уже решены, и это еще больше сужает и без того узкие политические различия между политическими партиями в Соединенных Штатах или в других демократиях. Не очевидно, что те честолюбивые натуры, которые в прежние времена стремились бы стать господами или государственными деятелями, так же охотно пойдут заниматься демократической политикой.
Но в первую очередь во внешней политике демократические политики могут еще достичь определенной степени признания, невозможной практически в любой из остальных областей общественной жизни, ибо внешняя политика традиционно является ареной важных решений и столкновения больших идей, даже если масштаб таких столкновений сейчас уменьшается благодаря победе демократии. Уинстон Черчилль, проведший свою страну через Вторую мировую войну, показал умение господствовать ничуть не менее великое, чем у государственных деятелей додемократических времен, и за это получил признание всемирного масштаба. Война Америки в Персидском заливе в 1991 году показывает, что политик вроде Джорджа Буша, непоследовательный и ограниченный во внутренних вопросах, может тем не менее создать в мире новую реальность, пользуясь своим конституционным мандатом на власть как глава государства и главнокомандующий. Хотя из-за многих неудачных президентств за последние десятилетия блеск этой должности сильно полинял, такой успех президента, как победа в войне, приносит широкое публичное признание, абсолютно недоступное самому преуспевающему промышленнику или предпринимателю. Так что демократическая политика будет по-прежнему привлекать к себе людей, которые хотят получить признание выше, чем у других.
* * *
Рядом с постисторическим миром существует огромный исторический мир, и он продолжает манить к себе определенные личности именно потому, что остается царством борьбы, войны, несправедливости и нищеты. Орд Уингейт ощущал себя оппозиционером и чужаком в Великобритании между двумя войнами, но добровольно пошел помогать евреям в Палестине организовать армию, помогал эфиопам в борьбе за независимость с Италией и погиб подобающей смертью в 1943 году в авиационной катастрофе в дебрях бирманских джунглей, сражаясь с японцами. Режи Дебре смог найти выход своим тимотическим стремлениям, полностью невозможный в процветающей Франции среднего класса, сражаясь в джунглях Боливии бок о бок с Че Геварой. Наверное, для здоровья либеральных демократий полезно, что третий мир существует и поглощает энергии и амбиции подобных людей. Другое дело — хорошо ли это для самого третьего мира.
Помимо экономического царства и политической жизни, жажда признания все чаще находит отдушины в таких чисто формальных видах деятельности, как спорт, альпинизм, автогонки и тому подобное. Спортивное соревнование не имеет «смысла» или целей иных, кроме как сделать одних победителями, а других — проигравшими, — иными словами, удовлетворить желание быть признанным в качестве высшего. Уровень или вид соревнования совершенно произволен, как и правила спортивных игр.
Рассмотрим такой спорт, как альпинизм, которым занимаются почти только жители процветающих постисторических стран. Чтобы сохранять форму, альпинисты должны неустанно тренироваться, мышцы торса и плечевого пояса у скалолазов развиты так, что при неосторожности могут оторвать сухожилия от кости. В ходе подъема восходители в Гималаях должны выдержать атаки дизентерии и снежных бурь в тесных палатках в предгорьях. Процент жертв при подъемах выше четырех тысяч метров весьма значителен; каждый год около дюжины людей погибают на таких пиках, как Монблан или Маттерхорн. Короче говоря, альпинист воссоздает для себя все условия исторической борьбы: опасность, болезни, тяжелую работу и, наконец, — риск насильственной смерти. Но цель уже перестала быть исторической и стала чисто формальной: например, быть первым американцем или немцем, поднявшимся на вершину Канченджанга или Нанга Парбат, а если это уже достигнуто, быть первым, кто поднимется без запаса кислорода, и так далее.
Для большей части постисторической Европы Кубок мира заменил военную конкуренцию в качестве главной отдушины для националистического стремления стать первыми. Как однажды сказал Кожев, его цель — восстановить Римскую империю, но на этот раз — в виде многонациональной футбольной команды. И, наверное, не случайно в одном из самых постисторических штатов США, Калифорнии, так распространены весьма рискованные виды отдыха, не имеющие иной цели, как вытряхнуть участника из комфорта буржуазного существования: скалолазание, скайдайвинг, полеты на дельтапланах, марафонский бег, бега «железных людей» и так далее. Потому что там, где невозможны традиционные формы борьбы вроде войны и где всеобщее материальное процветание снимает необходимость в борьбе экономической, тимотические личности начинают искать иные виды бессодержательной деятельности, которые принесут им признание.
У нас в Соединенных Штатах утилитарные традиции мешают даже изящным искусствам стать чисто формальными. Художники любят убеждать себя, что они не только привержены эстетическим ценностям, но еще и социально ответственны. Но конец истории будет означать (в числе прочего) конец искусства, которое может считаться социально полезным, и потому сползание художественной деятельности в пустой формализм традиционных японских искусств.
Таковы отдушины для жажды признания в современных либеральных демократиях. Тяга быть признанным выше других не исчезла из жизни людей, но место и степень ее проявления изменились. Такие личности ищут признания не тем, что завоевывают чужие народы и земли, но пытаются победить Аннапурну, или СПИД, или технологию рентгеновской литографии.
Фактически единственной формой жажды признания, недозволенной при либеральной демократии, остается та, которая ведет к тирании. Демократическое общество привержено утверждению, что все люди созданы равными, и господствующий Этос для них — этос равенства.
Хотя президентские гонки или подъем на Эверест могут привлечь некоторые честолюбивые натуры, есть иная широкая область современной жизни, предлагающая жажде признания более ординарное удовлетворение. Это — общественность, то есть общественная жизнь в масштабе более скромном, чем вся страна.
И Токвиль, и Гегель подчеркивали важность общественной жизни как средоточия гражданственности в современном государстве. В целом в современных национальных государствах гражданственность для широких масс ограничена выборами представительной власти раз в несколько лет. Правительство далеко и безлично в системе, где число прямых участников политического процесса ограничено кандидатами, соревнующимися за выборную должность, и, быть может, еще их избирательным штабом и журналистами, которые сделали политику своей профессией. Это составляет резкий контраст с маленькими республиками
