Жители всех поселений в окрестностях Монсегюра, по существу, исповедовали альбигойское вероучение и даже не стремились скрыть свои убеждения. Да им и нечего было скрывать: они вели чистую жизнь на земле, испокон веков принадлежавшей их предкам.
Церковь не могла относиться безучастно к таким вопиющим и вызывающим нарушениям ее предписаний.
В конце мая 1242 г. в замок Авиньоне, расположенный недалеко от Монсегюра, прибыли одиннадцать путешественников, в которых безошибочно узнавались инквизиторы. Впрочем, они и не скрывали своих намерений — их целью было покарать жителей городка за ересь. Главой инквизиторов был Гийом Арно, хорошо известный своей неумолимостью и жестокостью. С ним находились его помощник Стефан и новый инквизитор Рамон Писатель. Доминиканцы рассчитывали организовать в Авиньоне инквизиционный трибунал, приурочив его к празднику Вознесения.
Должность прево Авиньона исполнял Рамон д'Альфаро. По своим убеждениям и вере он имел основания опасаться стать первой жертвой трибунала.
Альфаро приходился незаконным сыном Гийометте, внебрачной дочери Раймунда VI, и, следовательно, племянником Раймунду VII, который и поставил его на должность. Накануне он был у дяди, и, по-видимому, родственники обсуждали зверства инквизиции на землях Юга.
Альфаро послал гонца к барону Мирпуа. Он предложил уничтожить ненавистного Гийома Арно и поживиться за счет имущества доминиканцев. Барон-разбойник, застоявшийся в преддверии настоящего дела, горячо одобрил его инициативу и обещал прислать добровольцев.
Когда отряд в двадцать пять человек двигался к месту ночлега инквизиторов, им встречались группы вооруженных горожан, у которых, очевидно, были те же намерения. Такое проявление общественного темперамента не оставляло шансов доминиканцам; их участь была так или иначе предрешена. Граф Раймунд в любом случае оказался бы обвинен в подстрекательстве, не будь даже замешан в деле его родственник.
Пробуждение двенадцати инквизиторов, спавших в одной комнате, оказалось ужасным. Разъяренные головорезы Мирпуа с тяжелыми палицами и секирами не знали пощады. Перед гибелью клирики запели, сбившись в кучу, Те Deum, но конец наступил быстро. Альфаро вырезал язык у мертвого Гийома Арно.
Жестокое убийство инквизиторов не пошло на пользу графу, но, как ни странно, не повлекло за собой никакого возмездия, если не считать церковного отлучения. Впрочем, эта процедура, многажды повторенная, потеряла злободневность.
Иннокентий IV, избранный понтификом в конце 1243 г. после почти двух лет «беспапья», был другом доминиканцев. Он усилил строгость трибуналов и объявил новую войну ереси. Как видный юрист, он знал цену словам. Такое грубое выражение, как «пытка», он заменил оборотом «умаление членов» и вполне успокоил таким способом угрызения совести, если они у него имелись.
Катары, предвидя новые утеснения, потянулись к Монсегюру. По-видимому, замок оказался слишком мал для того, чтобы дать приют всем верующим. Поэтому некоторые из них построили у подножия стен замка на скалах, нависших над пропастями, отдельные хижины, где в уединении и безмолвии погружались в молитву. Другие поселились в деревне под горой.
Castrum montis securi, «Замок неприступной горы» — называли римляне Монсегюр. Он был одной из самых мощных романских крепостей, гордо возвышающейся над провансальской равниной — первая ступень на пути к небесам, к которым стремились альбигойцы. Над башнями замка развевался красно-желтый флаг катаров.
Когда говорят о Монсегюре, самым распространенным эпитетом является «неприступный».
Однако историческая реконструкция опровергает сложившееся убеждение. По сравнению с другими южными твердынями замок не производит того впечатления мощи, которое характерно для замков Фуа, Кабарет, Кверибус и др. Он невелик, невысокие стены растянуты в странный пятиугольник. Неприступна, скорее, гора Фавор, вершину которой он венчает. Последние исследования показывают, что Монсегюр был далеко не самой сильной пиренейской крепостью. Если бы целью альбигойцев являлось выстоять во что бы то ни стало, целесообразнее было бы укрепиться в каком-нибудь в другом месте. Учитывая, что крепость была построена Арно де Бакаллариа, учеником известного по всей Окситании военного инженера де Динара по приказу Эсклармонды де Фуа, непонятно, почему она не оказалась более мощной твердыней. Возможно, крепость не столько фортификационное, сколько культовое сооружение? А может быть, его владелица надеялась на неприступность подступов к священной горе?
Расположение Монсегюра на горе Фавор действительно способствовало обособленности от остального мира. Низины, глубокие долины и пропасти, над которыми даже днем клубился серый туман, отрезали замок от равнин и дорог. Огромные деревья, древние и могучие, с густыми темно-зелеными кронами, подавляли своим величием и словно парили над окружающим миром. Влажная сумеречная мягкость, царившая под пологом леса, сглаживала остроту пней, бревен, замшелых камней. Бурелом и колючие заросли изломанного кустарника образовывали естественные баррикады, не преодолимые для чужаков. Местные жители, напротив, чувствовали себя здесь свободно и без затруднений передвигались в местах, известных им с детства.
После убийства инквизиторов Гийома Арно и его семерых приспешников всем стало очевидно, что Монсегюр должен быть разрушен.
Но было легче сказать это, чем сделать.
Католическое духовенство и чиновники-французы втайне организовали «вооруженное братство» для уничтожения Монсегюра, этого болезненного нарыва на теле завоеванной страны. Братство было хорошо вооружено и состояло из людей, стойких в католической вере и опытных в военном деле. Но, несмотря на скрытность замыслов, враги альбигойцев не смогли утаить свои планы полностью: они жили в окружении местных жителей, чей глубоко запрятанный патриотизм нашел выражение в передаче тайных сведений землякам, не покорившимся завоевателям.
Тогда «братство» вышло из тени и принялось открыто угрожать Монсегюру. Но катары тоже имели сторонников, и их было немало, несмотря на свирепость инквизиции. Для помощи защитникам замка по всей стране проходил сбор денег, оружия и продовольствия. В Монсегюр пробирались Совершенные, туда шли трубадуры, знатные дамы, убежденные катарки, покинув богатые удобные жилища, прибыли в замок с запасами зерна и меда.
В 1244 г. наступил финал: армия крестоносцев, десятикратно превышающая число защитников крепости, окружила подножие горы. До осады катарские отшельники жили на лесистом восточном склоне Фавора. Увидев приближение неприятельских отрядов, они переселились под стены замка, а потом перебрались внутрь.
Осажденный замок состоял прежде всего из донжона, в первом этаже которого был зал площадью приблизительно пятьдесят квадратных метров, где проходили религиозные обряды катаров; к этому залу примыкало просторное помещение площадью более пятисот квадратных метров, где размещались склады, конюшни, фехтовальные залы и комнаты защитников крепости.
В замке образовалась ужасающая теснота и скученность. Места не хватало, поэтому многие поселялись в пещерах Сабарте. О. Ран, перед Второй мировой войной посетивший пещеры, писал: «И сейчас еще в этих гротах и нишах можно увидеть места, где когда-то были балки. Тут стояли жилища, от которых огонь и время оставили только почерневшие известняковые стены, несколько полусгнивших или обугленных поленьев да еще местами, где огонь и сила разрушения оказались бессильными, — рисунок или надпись».
Появлялось множество проблем, которые неминуемо возникают, когда большое количество людей собирается на малой замкнутой территории. Ни о каких удобствах не приходилось и мечтать. Продовольствие было на счету, вода расходовалась только на питье. Но сотни людей, собравшихся за стенами замка, вдохновляла на подвиг и поддерживала не земная пища, а несокрушимая воля и преданность своим убеждениям. Невзирая на все лишения, они готовы были защищать Монсегюр, последний оплот своей веры.
Видимо, французское золото купило несколько местных горцев, которые хорошо знали все подходы к замку и сумели провести к нему добровольцев из французского войска. Осажденным больше неоткуда было ждать помощи. Однако Мирпуа и Перелла не сидели сложа руки. Они предприняли ночную вылазку, которая хоть и не увенчалась успехом, показала, что дух катаров по-прежнему стоек.
Дюран, епископ Альби, был одним из тех мужественных прелатов, которые составляли славу воинствующей церкви. Человек энергичный, предприимчивый, способный инженер, специалист по осадным машинам, он горел желанием помериться силами с неприступной горой и толстыми стенами, защищавшими еретиков.
Но какой бы мощной ни была осаждающая армия, она не могла лишить осажденных помощи извне уже потому, что действовала во враждебной стране. Сочувствие всего населения было на стороне сражающихся за свои убеждения земляков.
