Получив известие о разрешении отъезда, Шагин-Герай сильно закручинился: отчасти это могло быть следствием его разочарования, если он думал этой просьбой обратить на себя внимание Двора; но больше всего причиной его грусти были, кажется, огромные долги, с которыми у него не было средств расплатиться, а также «ожидание отзыва из Константинополя с посланным от него» и «усумнение его, получит ли он желаемый отзыв»: было опасение, что он не будет впущен во владения турецкие. Но разрешение от Блистательной Порты последовало, и 27 января 1787 года Шагин-Герай, «переехав границу, вступил в область турецкую, расположась начально в лежащей на берегу Днестра деревне Атаках», как доносил об этом коллежский советник Вельяминов, которому поручено было окончательно выпроводить из русских пределов злополучного отставного хана.
Крымские и турецкие историки, уже из одного пренебрежения к личности Шагин-Герая, не считают нужным распространяться о конечной судьбе его[167], кратко заявляя, что он «в 120 году (1787) выехал из гяурских стран и прибыл в бо-гохранимые владения падишахские; там он был сослан и заточен на остров Родос и в шеввале (июль—август) того же года казнен чрез нарочито командированного с этой целью мубашира» («Гюльбюн-и ханан»). Только у Васыф-эфенди есть небольшая заметка насчет удаления Шагин-Герая из России в Турцию, под 1201 годом (1786—1787): «Вследствие того, что враги веры и Державы — московитяне овладели Крымской областью, они уничтожили и писанный на воде ханский титул Шагин-Герая, а самого приютили и водворили на житье в одном месте у себя, назначив ему некоторое содержание. В эту-то пору от него и пришли к Порогу Счастья бумаги с его человеком, по имени Ахмед-эфенди. В них заключалась просьба его к Высокой Державе дать ему убежище в своих богохранимых владениях. А человеку его были поверены еще некоторые обстоятельства, относящиеся к тому же письму его, и когда он был спрошен, то открыл следующий секрет: “Крымский генерал, — подтвердил он, — в надежде получить касающийся правительства предлог, в том только и проводит время, что оскорбляет и унижает упомянутого хана, так что теперь пишет ему бумаги, порицая его действия и говоря: “Если ты желаешь порвать связи с пределами России и направить свои вожжи во владения Высокой Державы, то со стороны русских тебе полное на это соизволение”. Смекнув, что его хотят извести, он и послал меня сюда с письмом; а сам в ожидании ответа на свои писания, потихоньку отправился прямо в Польшу”. Государственные люди собрались несколько раз советоваться по этому делу, и каждый высказывал свое мнение с заключением. Наконец признали за лучшее пригласить хана в богохранимые падишахские владения и водворить его где-нибудь подобно членам его рода. На этом основании тотчас из Счастливого Порога была послана к упомянутому хану бумага, заключающая в себе приглашение, в котором, сообразно требованиям времени и обстоятельств, расточалось столько предупредительностей, долженствовавших вызвать в нем душевное успокоение и примирение. Кроме того, один из капыджи-баши высочайшего двора, Исмаил-ага, назначен был мигмандаром (го-степриимцем), которому было поручено взять хана из Хоти-на и доставить в Букурешт, а оттуда в Адрианополь; для того же, чтобы заботиться об охране его и оказывать ему всяческий почет и внимание во время дороги, был командирован один из высокопочтенных губернаторов, каушанский комендант Исмаил-паша. На почтовых станциях и местах остановки, приходившихся на пути его следования, были заготовлены необходимые припасы и продовольствие — частью было отправлено натурой, частью же передано деньгами. В эту пору к Счастливому Порогу опять пришло послание вышеупомянутого хана, в котором он высказывает свой страх и опасение вследствие ходящих в народе на его счет разговоров, а также выражает и заявляет он необходимость искать себе безопасного прибежища у Его Величества (султана). Эта его просьба также была принята с благосклонностью и признана уместной, и ему дано было понять, что дело покровительства может осуществиться. Тогда же хотинский комендант и другие лица писали, что мигмандар прибыл в Хотин; что хан с полной безопасностью переправился на хотинскую сторону и остановился в приготовленном для него конаке в Бот-баши».
Пример эмиграции Шагин-Герая не единственный: переселение в Турцию претендентов на властное положение среди азиатских народцев, ныне подданных России, совершалось даже еще недавно на наших глазах, в лице двух Шамилей — старика-отца[168] и старшего сына его Казы-Мухаммеда[169]. Не религиозное, во всяком случае, тяготение к мусульманской державе увлекло Шагин-Герая пуститься на последнюю и пагубную для него авантюру, как влекло оно старого фанатика Шамиля, а скорее фальшивый расчет еще играть какую-нибудь политическую роль под сенью оттоманского полумесяца, когда не удалось этого под верховным покровительством и руководством России, как это случилось и с Казы-Мухаммедом. С другой стороны, нет ничего невероятного в том, что Порта отнеслась так снисходительно, даже ласково и предупредительно к ненавистному для нее прежде Шагин-Гераю, как об этом повествует современный историк Васыф-эфенди. Но тем непонятнее становится обстоятельство, что такое расположение, с которым Шагин-Герай был встречен на османской почве, вскоре сменилось гневом турецкого правительства, покончившего с Шагин-Гераем, как с каким-нибудь преступником, предав его смертной казни. О причине такой немилости Порты к человеку, утратившему всякое политическое значение, можно только догадываться по некоторым данным, которые находим у одного из позднейших турецких историков, Ата-бея. Надо думать, что Шагин-Герай, побывавший в Петербурге и все время обращавшийся с русскими людьми образованного класса — генералами, офицерами, дипломатическими резидентами, невольно развил в себе потребность в образованном обществе. Очутившись же на острове Родосе, он, естественно, стосковался и стал искать развлечения в сближении с проживавшими там немногими европейцами, как, например, с членами французского консульства. Сношения его с ними, о которых имеется свидетельство, легко могло возбудить подозрение Порты: она могла усмотреть в этих сношениях, бывших делом простой житейской общительности, какие-нибудь серьезные затеи Шагин-Герая и поспешила избавиться от него. Варварский же способ расправы, примененный к нему турками, не составлял ничего необыкновенного там, где самый крайний произвол не имел себе ограничений ни в условиях правосудия, ни в чувстве гуманности.
Ата-бей пишет, между прочим, следующее о конечной судьбине Шагин-Герая: «В 1201 году (1787) он, выйдя из стран российских, бесстыдно прибыл в богохранимое высокое государство и был сослан и заточен на остров Родос. В шеввале того же года (июль—август), когда комендант означенного острова Гази-Хасан-бей, объезжая, по поручению, острова Архипелага, осведомился у родосского наиба[170], известного поэта Сюмбуль-заде Вегби-эфенди[171], о том, что будет ли Шагин-Герай казнен по высочайшему фирману, то оказалось, что он, показуя низость своей презренной натуры, в этот раз бежал, чтобы спастись, в родосское консульство французского государства. Упомянутый наиб, узнав об этом, написал в консульство бумагу с просьбой о выдаче его правительству. Но так как нельзя было добиться удовлетворения этой просьбы, то пришлось предпринять какие-нибудь насильственные меры против консульства. Когда там узнали об этом намерении, то и выдали вышеупомянутого эфенди проклятого изменника, который и был казнен. Голова его была отослана в Порту, а гнусный труп его был брошен в один ров, находящийся внутри крепости, и зарыт там».
Ата-бей до того простирает свою ненависть к памяти Шагин-Герая, что усматривает чуть не чудо в судьбе самой могилы его. Он рассказывает, что во времена султанов Селима III (1789-1807) и Махмуда II (1808-1839) на острове Родосе построены были каменные казармы. Возле одной из них сделаны отхожие места, и вот яма для этих мест совершенно случайно вырыта была как раз там, где было погребено тело Шагин-Герая. Автор присовокупляет, что в бытность его на острове Родосе по делам службы ему показывали это место некий Хаджи-Хафиз-ага и другие сведущие люди.
Высказав затем мнение, что причиной гибели Крымского ханства были бесконечные кровавые распри, происходившие между членами властвовавшего рода, питавшими друг к другу зависть и ненависть, Ата-бей в заключение приводит касыду[172], написанную вышеупомянутым поэтом Сюмбуль-заде Мераши Вегби-эфенди по случаю казни Шагин-Герая. Эта касыда в 84 стиха носит заглавие «Тайярэ» («Летучая») и построена на сравнении Шагин-Герая с птицей благодаря лексическому значению его имени — «сокол». Излагая вкратце деяния хана и обстоятельства его казни, Вегби подобрал всевозможные ругательные эпитеты и сравнения для попрания памяти злополучного Шагин-Герая, вся вина которого заключается лишь в том, что он был последний из царствовавших Гераев и сделался невольным свидетелем и разве только отчасти виновником события, подготовленного целой предыдущей историей и, хотя крайне неприятного для Оттоманской Порты, тем не менее все-таки неотвратимого.
