Ознакомительная версия.
Пройдем к колыбели младенца-императора. Задача автора более чем трудная: что рассказать о мальчике, ставшем самодержцем в возрасте двух месяцев и пяти дней и свергнутого с престола, когда ему исполнился один год три месяца и тринадцать дней? Ни многословные указы, за него подписанные другими, ни военные победы, одержанные его армией, сказать о нем ничего не могут — младенец он и есть младенец, лежит в колыбельке, спит или плачет, сосет молоко и пачкает пеленки. Подданные могли лицезреть государя всего пару раз во время больших праздников. Тогда принаряженного младенца с цепью ордена Андрея Первозванного и с голубой лентой этого ордена подносили к окну второго этажа Зимнего дворца, и он мог видеть набережную, заполненную народом. Посол Финч, часто игравший в карты с правительницей, описывал 3 февраля 1741 года, как ему удалось увидеть российского государя без официальных церемоний: «Рядом с комнатой, в которой мы играли, находятся апартаменты малютки-царя. Ему случилось крикнуть, и это дало мне повод спросить о Его величестве. Великая княгиня чрезвычайно любезно отвечала, что если я желаю взглянуть на него, она сделает мне честь и вынесет его. Так она и сделала, и я имел счастье поцеловать его руку. Без лести, это один из прелестнейших младенцев (beautiful chidren), когда-либо мною виденных. Особенно красива верхняя часть лица: замечательно красивые глаза, общий вид здоровый, как у фермерского ребенка» [319].
Сохранилась гравюра, на которой мы видим колыбель, окруженную аллегорическими фигурами Правосудия, Процветания и Науки. Прикрытый пышным одеялом, на нас сурово смотрит пухлощекий младенец. Вокруг его шейки обвита тяжеленная, как вериги, золотая цепь ордена Андрея Первозванного — едва родившись, наследник стал кавалером высшего ордена. Такова была судьба Иван Антоновича: всю свою жизнь, от первого дыхания до последнего, он провел в цепях. А французский посол маркиз де ла Шетарди удостоился в августе 1741 года даже положенной по протоколу аудиенции у годовалого императора. Единственным исключением в церемониале было то, что послу, явившемуся в указанный час во дворец, пришлось подождать полчаса, пока — редкостная ситуация в дипломатической практике — «царь проснется». «Тогда я, — продолжал свой отчет Людовику XV Шетарди, — был введен в парадную опочивальню правительницы, она держала у себя на руках царя с возложенным на него орденом (как на упомянутой гравюре. — Е.А. ). Двери опочивальни закрылись, и при аудиенции находились лишь обер-гофмаршал и барон Миних. Вид незнакомого лица нимало не смутил спокойного настроения царя, и когда по окончании своей речи я представил ему три письма, которые Ваше величество мне прислали, правительница протянула руку, которою она поддерживала этого государя спереди, и взяла письма». После этого посол имел встречу с самой правительницей [320].
Но вот, пожалуй, еще один живой документ, который дает представление о подлинной жизни маленького императора Ивана. Это — систематическая опись императорских покоев 1741 года. Пройдя через множество комнат и зал, мы попадаем в спальню Ивана. Здесь всем командовала старшая мамка царя Анна Юшкова, не отходившая от младенца ни на шаг. Ночевала она в соседней комнате, рядом жила и тщательно выбранная из множества кандидаток кормилица Екатерина Иванова со своим сыном — молочным братом Ивана, а также фрейлина Бина Менгден, сестра Юлии. Младенца, как известно, сразу после рождения отобрали у роженицы и поместили в покоях, соседствовавших с царскими. И как только императрица испустила дух, Анна Леопольдовна побежала в спальню сына и воссоединилась с ним, как ей казалось, навсегда.
У царя было две дубовые колыбели, оклеенные снаружи парчой, а внутри зеленой тафтой. Колыбели специально строил лучший мастер Адмиралтейства. На маленьких скамеечках лежали мягкие подушечки, покрытые алым сукном. Не менее красивы были и маленькие кресла — малиновый бархат, золотой позумент. Первый трон императора был пока на колесах — кресло с высокой спинкой и ножками. Вряд ли именно на нем он принимал письма Людовика XV из рук маркиза де ла Шетарди, скорее всего, на этом троне он принимал кашу. Мебель, убранство комнат — все это было произведениями искусства выдающихся мастеров. Особенно великолепны были вышитые золотом и серебром обои. Оконные и дверные занавеси подбирались в тон обоям, которые были всех цветов радуги: зеленые, желтые, малиновые, синие. Пол также обивали красным или зеленым сукном, заглушавшим все шумы и скрипы. До чудесной опочивальни царя мог долетать лишь нежный перезвон часов, да легкое шуршание платьев служанок и фрейлин, которые сдували каждую пылинку с младенца — повелителя жизни миллионов подданных.
Возможно, императора возили и посмотреть на невиданные подарки, прибывшие из Персии, — огромных слонов и верблюдов. 10 октября 1740 года петербуржцы высыпали на улицу, чтобы поглазеть на удивительное зрелище — в столицу вступало посольство персидского шаха Надира. К этому времени Надир достиг вершины своего могущества — к его ногам пала Индия, империя Великих Моголов. Разграбив Дели, он вывез оттуда сказочно богатые трофеи и частью их решил поделиться со своим великим северным соседом, который, как и Надир, воевал с турками.
Огромный красочный караван прошел по Невскому проспекту. Посол, в расшитых золотом одеждах, гарцевал на великолепном коне, следом величественно вышагивали четырнадцать слонов — живые подарки царю Ивану. Бесконечная вереница мулов и верблюдов везла подарки и припасы посольства. Но это было не все посольство. Вступление персидского каравана в Астрахань вызвало панику в столице — шестнадцатитысячное посольство весьма напоминало армию под прикрытием пальмовой ветви мира. С трудом удалось уговорить персов сократить посольство в четыре раза, но и так оно осталось огромным. Но еще невероятнее оказались подарки, нет, сказочные дары персидского шаха: бесценные восточные ткани, сосуды изящных форм, оружие, конская сбруя, усыпанные драгоценными камнями, редкой красоты сапфиры, алмазы, рубины.
Вероятно, правительница Анна и девица Менгден забросили спарывать позумент с жалких камзолов Бирона и его сына и начали перебирать камни от Надира — если это подарок, то сколько же дивных богатств в его столице Мешхеде! Посольство Надира прибыло в столицу России уже после свержения Бирона, хотя в путь отправилось наверняка еще при нем.
Любопытно, что за год до описываемых событий французский посланник Шетарди, узнав о назначении Бирона регентом, тотчас вспомнил Надир-шаха и поразился схожести судеб этих двух людей, почти одногодков. До какого-то момента их жизненные пути совпадали просто удивительно. Надир в Персии, как и Бирон в России, был чужестранцем, тюрком из племени афшаров, беглым рабом из Хорезма. Он сумел полностью подчинить своему влиянию шаха Тахмаспа II Сефевида. Затем хитростью, силой и коварством он добился низложения своего повелителя и провозглашения шахом восьмимесячного сына Тахмаспа Аббаса III, при котором он стал регентом. Прошло четыре года регентства. Надир решил вступить на престол сам. Для этого были устроены грандиозные выборы, где комедия публичных отказов Надира занять престол сменялась тайными интригами и убийствами тех, кто всерьез принял отставку временщика. Наконец, после долгих уговоров Надир согласился, конечно — нехотя, только ради блага и интересов государства! — занять трон. Вскоре Аббаса III и его отца Тахмаспа умертвили. Династия Сефевидов перестала существовать, а через несколько лет нож убийцы не миновал груди и самого Надира.
Любопытно, что Надир-шах, посылая посольство в Петербург, надеялся получить согласие русских на брак с Елизаветой. До Мешхеда и Дели докатилась слава о голубоглазой красавице-цесаревне, дочери Петра Великого. Именно ее он предполагал ослепить блеском золота и сиянием бриллиантов и сапфиров. И это была не шутка. 17 октября 1741 года правительница писала в Дрезден Линару: «Персидский посол со всеми своими слонами получил аудиенцию, так же как и турок. Говорят, что одна из главных целей его миссии — сосватать принцессу Елизавету сыну Надир-шаха, и что в случае отказа он пойдет на нас войной. Терпение! Это будет всего лишь третий противник, и упаси нас Господь от четвертого. Не принимайте всерьез эту просьбу перса, я не шучу, этот секрет стал известен от фаворита посла» [321].
Но не довелось посланнику шаха увидеть огромных очей Елизаветы — Остерман не допустил. Из-за этого цесаревна была в гневе и велела передать Остерману, что он забывает, кто она и кто он сам — бывший писец, ставший министром благодаря милости Петра Великого, ее отца, и что Остерман может быть уверен: ничего она ему не простит! Как мы знаем, Елизавета действительно не простила Остерману обиды. Конечно, дело не в том, что цесаревна рвалась в гарем Надира. Она рвалась к власти! Ее час приближался, она уже почувствовала свою силу, и это ясно проявилась в ее гневе.
Ознакомительная версия.
