Дед Кондрат вдруг заплакал и пошел в землянку.
- Ты чего это? - спросил его сын.
- Кабы весточку с родимой сторонки-то... - скривившись, пробормотал старик.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
С первыми теплыми днями цинга начала валить новоселов одного за другим. Заболели бывшие еще недавно такими здоровяками братья Бормотовы. У Пахома из распухших десен выпадали зубы. Тереха еле волочил ноги, лицо вздулось, побагровело. Сама не своя ходила Пахомова жена Аксинья.
Анга при всем своем желании вызволить переселенцев из беды не могла всех их накормить соленой черемшой и мороженой ягодой. Запасы ее кончались. Из последнего давала она блюдце черемши больной Тимошкиной жене или семьям Егора и Федора.
Анга посылала Дельдику с бормотовскими бабами за Додьгу, на болота, искать под снегами клюкву, или в лес по бруснику. Приезд маленькой гольдки пришелся кстати. Дельдика теперь хозяйничала за отяжелевшую, располневшую Ангу, ходившую последний месяц, была ей во всем старательной и услужливой помощницей. Как раньше русские бабы обучали Ангу хозяйничать, так теперь сама она обучала всему этому Дельдику.
Однажды Егор позвал Барабанова ловить сазанов подо льдом.
Федор охотно согласился рыбачить. Все утро мужики провели на льду неподалеку от поселья. Возвращаясь в обед домой, рыболовы заметили вдали, на снегах, движущуюся черную точку.
- Кто-то едет снизу, - вымолвил Егор.
- Гольд на собаках, - отозвался Санка.
- Видишь, что ль?
- Нет, не вижу, - ответил парнишка, - а шибко быстро бежит.
Точка скрылась за торосами, и переселенцы разошлись по землянкам. Немного спустя Егор вышел еще раз поглядеть, кто же все-таки едет.
Из торосников, которые тянулись верст на пять, на простор гладкого снега вылетела собачья упряжка. Псы мчались во всю прыть, направляясь наискось к землянкам.
"Какой-то гольд к нам торопится, - подумал Егор. - Не от Ивана ли?"
Поравнявшись с кузнецовской землянкой, ездок в шубе соскочил с нарт, завернул их за дужку прямо на поселье и густо рявкнул на собак:
- Кой!
Псы свернули в сторону и снова рванули нарты. Судя по низкому, густому голосу, ехал русский.
На косогор взлетела дюжина огромных золотистых псов. Тут-то Егор разглядел седока. Упряжкой правил здоровенный курносый поп в мохнатой китайской шубе.
- Торо! - воскликнул поп, втыкая палку в снег.
Нарты остановились.
- Батюшка, свет ты наш, отец родной! - выбежав из землянки, восклицал прослезившийся Барабанов.
- Заходите в жило, батюшка, - приглашал Егор, осторожно подступая к упряжке, - а мы управимся с собаками.
- Умеешь разве? - спросил его поп.
- Да как-нибудь.
- Нет уж, давай я сам, - возразил священник и стал укладывать упряжку на снег.
Из всех землянок выскочили переселенцы и обступили попа. Он возился с собаками, изредка поглядывая на собравшихся. Сермяги, рваные шапки, лапти, куртки "крестьянского", еще в России катанного сукна, бледные лица, всклокоченные бороды, лихорадочно блестевшие глаза, худенькие полуодетые ребята, девочки-подростки, строгие и молчаливые, как взрослые бабы, темнолицые изможденные женщины с нахмуренными бровями, вот-вот готовые безудержно зарыдать или заговорить о своих бедах, - все это уже было знакомо попу, не впервые видел он нужду, голод и болезни переселенцев.
- Как поселье-то назвали? - весело, густым басом спрашивал он, приглядываясь к лицам мужиков.
- Да еще без названия живем, - угодливо ответил Федор. - Так Додьга и Додьга прозываем.
- Сами-то с Урала, слыхал?
- Оттель, батюшка.
- Ну вот и поселье-то Уральским надо называть.
- Да так и зовем! - сказал Егор.
Управившись с собаками, священник подозвал Кузнецова, которого сразу отличил как мужика крепкого и покладистого.
- Веди к себе, богатырь, - вымолвил он. - У тебя стану. Как зовут-то тебя?
- Егором, батюшка.
- В честь святого Георгия-победоносца, - улыбнулся поп.
- Он у нас округ гольдов и китайцев побеждает, - прыснул Илюшка Бормотов.
Все с недоумением посмотрели на парня, словно спрашивая его, зачем он нарушает торжественность минуты.
- Уймись, ты! - Агафья ткнула Илюшку под ребро так, что у того дыхание перехватило. - Нетёс!
Мужики вошли в землянку Кузнецовых. Бабы захлопотали. Запылала печь. Переселенцы тесно уселись на лавках. Поп, отдохнувши, помолился, бабы тихо плакали, мужики хмурились. Всем им молитва напомнила о родине. Только ребятишки, позабывшие церковную службу, слушали попа более с любопытством и страхом, чем с благоговением.
Амурский "наездной" увидел в этот день всех переселенцев. Когда к Кузнецовым пришла Анга, поп бойко заговорил с ней по-гольдски, как природный гольд. Жизнь здешнюю он знал не хуже Бердышова, но был разговорчивее его и отвечал охотно на любой вопрос. Он знал, как чистить и корчевать тайгу, советовал крестьянам приглядывать по окрестностям места под заимки, объяснял им, когда и как лучше пускать палы, понимал толк в хлебопашестве, в охоте и рыболовстве; священник был знаком с большинством амурских торговцев, знал, когда, в каких селениях и какие бывают цены на товары, сам разбирался в мехах, как заядлый пушнинник. Он меньше всего говорил о божественном и более толковал о хозяйственных делах, ободрял мужиков, уверял, что тайги и дичи страшиться не следует, что здешний край - золотое дно и что тут только лодыри не разбогатеют.
На следующий день поп отслужил молебен в землянке Кузнецовых, помолился об исцелении болящих, покропил водой стены и самих хозяев, потом обошел все землянки, сараи и скотники, освящая строения, кропя коров, коней и птицу.
Анга заказала себе отдельный молебен с водосвятием и по совету Дарьи попросила попа прочесть молитву за путешествующих, чтобы Иван благополучно вернулся из города.
Вечером поп крестил "дорожного", родившегося на плоту, сына Силина и "амурскую", родившуюся на Додьге, дочь Пахома. Крестным Феклина "дорожного" стал Федюшка, а крестной - Анга, выполнявшая все обряды с особенным усердием. Приезд попа ободрил больную Феклу - в эти дни она стала выходить из дому.
Несмотря на то, что, по сути дела, поп помощи переселенцам не оказывал, приезд его подействовал на них благотворно. У них побывал свежий человек, который, хотя и наскоро, но все же вошел в беду каждого, выслушав всех, дал много полезных советов и своими молебнами доставил крестьянам торжественные минуты, которых они давно уже не испытывали. Они верили, что теперь им станет лучше, и от этого, казалось, чувствовали себя поздоровей.
Помочь цинготным поп был не в силах, но обещал походатайствовать в городе, чтобы на Додьгу прислали фельдшера.
Между прочими делами поп, как оказалось, имел из города поручение от пароходной конторы договориться с мужиками о поставке дров для пароходства. Он объявил цены на дрова, условился, какая семья и сколько подряжается выставить сажен, а в довершение всего роздал небольшие задатки.
Наутро, благословив на прощанье всех жителей Додьги, поп укатил на своих собаках дальше, объезжать приход, разбросанный на сотни верст.
- Вот те и поп! - печально усмехнулся дед, глядя на реку, где батюшка помахивал палкой и покрикивал на собак. - Да это не поп, а жиган. Эх, Сибирь, Сибирь!.. - жаловался старик. - Попы - и те торгованы...
Ничто не радовало старика на новоселье. Здешняя жизнь казалась ему ненастоящей, словно она только снаружи была подделана под российский лад, а в сердцевине оставалась чужой и непонятной. Здесь все было не так, как привык он видеть и понимать на родине. Он вырос и состарился на пашне, политой потом его отца и деда, и настолько привык за свои шестьдесят лет к родной природе, что только ее и считал настоящей. Видя, что тут слой перегноя тонок и близка глина, он не верил, что здесь земля будет долго родить хлеб. Снега тут таяли поздно, лето было жарче, чем на родине, зима студеней и ветреней; почва, где ни ступал дед на берег, все лето оставалась мокрой; приметы погоды не сходились ни с одним праздником; леса были завалены гниющим буреломом и заболочены; травы росли быстро и, превращаясь в дудки, не годились на корма; богатства края - рыба, меха, леса - не радовали деда, словно он видел их в сказке или на картинке, а не наяву.
Здешние жители, как и все сибиряки, по его мнению, поголовно были жиганами и варнаками.
- С чего бы им иначе сюда идти? - говорил дед. - Либо сами убежали, либо сослали их на каторгу.
И, наконец, даже здешний "наездной" священник, о существовании которого дед слыхал прежде и которого ожидал он с нетерпением, оказался таким же варнаком. Более всего поп допытывался, добывают ли переселенцы меха и подрядятся ли заготовлять дрова для пароходства, и менее всего поминал про бога.
Молодые мужики не заметили в священнике того, что увидел дед. "Откуда им знать... И этим довольны - много ли им надо? - думал Кондрат. Молодым-то кто помахал кадилом, тот и поп".
