Пока я буду находиться в кабинете, никакой милицейский генерал не посмеет меня выкурить отсюда. Тем более генерала не пускал ко мне начальник охраны прокуратуры Сергей Борисович Гриднев.
— Сидите! — говорил Гриднев генералу. — Надо будет — вас пригласят!
И тот сидел.
А мне важно было передать два документа, находившиеся у меня в сейфе, Катышеву. Кроме того, мне надо было подписать два международных поручения для Карлы дель Понте и также передать их. Нужно, чтобы эти документы сегодня же ушли в Швейцарию. Если я их передам другому заму, они могут навсегда застрять в этом здании и никуда не уйти.
Позвонил Степашин.
— Юрий Ильич, надо переговорить. Приезжайте ко мне. У меня находится Путин.
Я понял: Степашин делает шаг очень продуманный, он выманивает меня из кабинета, чтобы его генерал опечатал кабинет вместе с документами. Документы, особенно те, что были получены от Карлы дель Понте, — вот главное, что интересовало сейчас кремлевских «горцев» и тех, кто им служил.
Тем временем появился Катышев, и у меня немного отлегло от сердца: Михаил Борисович будет следовать букве закона и не станет юлить и прятать бумаги, чтобы покрыть чьи-то грязные делишки.
…Через некоторое время я уехал к Степашину. Генерал МВД вместе с Хапсироковым незамедлительно опечатал мой кабинет.
Все, моя собственная дверь захлопнулась у меня за спиной.
Степашин сказал мне, что утром президент пригласил к себе Строева и объявил: против Скуратова возбуждено уголовное дело, поэтому так или иначе, раз дело возбуждено (замечу, по совету Чубайса), Генпрокурор будет отстранен от должности.
— Вам надо дождаться конца расследования и не делать резких движений, Юрий Ильич, — сказал Степашин.
— А на каком, собственно, основании возбуждено уголовное дело? спросил я. — Ведь Росинский не имел права возбуждать его, у него нет на это полномочий. Это незаконно. Не-за-кон-но. Правовая сторона нарушена…
Степашин постарался успокоить меня:
— Юрий Ильич, кабинет ваш все равно опечатан, поэтому не думайте ни о чем, поезжайте на дачу, отдохните там немного, придите в себя. Мы же с Владимиром Владимировичем будем способствовать, чтобы расследование прошло быстро и объективно.
Я уехал. Завернул на городскую квартиру, забрал там Лену и отправился на дачу.
В голову невольно — и не в первый уже раз — пришла мысль о том, что из прокуратуры уходит информация. Через какие-то щели — видать, неплохо оплаченные, — она просачивается наружу.
Я уже вел серьезный разговор с Пал Палычем Бородиным, — и разговор этот больше подходил на допрос, по моему указанию готовились допросы дочерей президента, крупных чиновников, чьи имена у всех на слуху, были произведены выемки документов в Кремле — дело принимало для «семьи» угрожающий оборот. И вот мы у себя в прокуратуре приняли решение об аресте Березовского. Повторяю — об аресте. Уже практически выписан ордер на его задержание.
Но… произошла утечка. Информация о Березовском попала в Кремль. Березовский этого боялся страшно, и в Кремле этого боялись, поэтому, когда Березовский летел в Москву, его остановили в Киеве и в Москву не дали воздушного коридора. Пока не рассосется ситуация.
И рассосаться она могла, только если уберут меня.
Я понял: в Кремле состоялось серьезное обсуждение и была выработана линия поведения, разработана тактика действий. Идея возбудить уголовное дело и одним махом выломать мне руки и лишить возможности действовать принадлежала, повторяю, Чубайсу. Чубайс вообще был одним из самых активных участников этой акции. Как и Березовский.
Была создана комиссия Совета безопасности по изучению моего морального облика. Хотя накануне я обратился с заявлением о возбуждении уголовного дела в связи с вторжением в мою частную жизнь и в связи с оказанием давления на прокурора, производящего предварительное расследование по фактам коррупции среди высших чиновников. Дело было возбуждено.
Вскоре состоялось первое заседание «моральной» комиссии, где Макаров заместитель главы кремлевской администрации, — устроил мне допрос в присутствии пяти или шести человек, кое-кто из них принимал участие вообще в подготовке кампании по устранению меня от должности… Положение было, мягко говоря, интересным. Я сказал Макарову:
— Ведется следствие, оно установит, откуда взялась пленка, как была сделана запись и так далее. Все эти вопросы составляют предмет уголовного расследования. А так я не понимаю назначения вашей комиссии. Что это за комиссия по изучению морального облика? Без документов любой разговор будет беспочвенным. Напишите официальную бумагу в Генпрокуратуру, начальнику главного следственного управления Катышеву, он вам даст официальный ответ, и мы будем говорить, имея на руках официальный документ с фактами. А так это не разговор. Вы — не партком, чтобы проводить подобные разборки.
Очень активное участие во всех играх продолжал принимать Хапсироков. Дня за два до возбуждения против меня уголовного дела он поехал к Демину. Демин вел коллегию и, когда Хапсироков приехал, передал ведение своему первому заму Носову, а сам вышел к Хапсирокову посовещаться.
Надо полагать, Демин неспроста бросил важное заседание коллегии. Ведь не для того лишь, чтобы переговорить с Хапсироковым? Ну кто такой Хапсироков, чтобы ради него оставить заседание коллегии Главной военной прокуратуры?
Никто!
А потом Хапсироков, приехав на Большую Дмитровку, пытался выяснить в одном из управлений: как возбуждается уголовное дело в отношении прокурора? Вот оно, сюжетное колечко… Замкнулось.
Начали активно искать девочек — участниц видеосъемки, так называемых заявительниц, и оказывать на них давление. Первое их заявление было датировано 18 марта, последующие 25-м, 26-м и 27-м числами. Выходит, с 18 марта Путин и Степашин совершенно незаконно проводили оперативно-розыскные действия, занимались доследственной проверкой… В то же время Путин встречался со мной, дружески пожимал руку и говорил, как он мне сочувствует. Интересно было бы узнать, что у него самого в этот момент происходило в душе.
К моменту возбуждения уголовного дела Путин занимал два кресла директора ФСБ и секретаря Совета безопасности РФ и, как вычислили аналитики, на него была возложена вся ответственность за решение «проблемы Скуратова».
Путин — выходец из Питера, оттуда был вынужден уехать в Москву, это произошло после провала Собчака на губернаторских выборах. В Москве он стал заместителем Бородина и уже из-под мохнатого крыла Пал Палыча пустился в высокий полет.
Бордюжа к той поре был уже отстранен от своей должности. Мне только в очередной раз осталось пожалеть бедного Николая Николаевича.
Демин тем временем побывал у своего заместителя по следствию генерала Яковлева, взял у него бланки процессуальных документов, связанных со следствием, в том числе и постановление о возбуждении уголовного дела…
— Зачем бланки-то? — вполне резонно спросил Яковлев. — Давайте, мы вам все сделаем.
Демин объяснил это просто:
— Нужно для одной студентки-практикантки.
Теперь понятно, для какой студентки-практикантки понадобились бланки.
Вскоре стали известны еще кое-какие детали того, как против меня было возбуждено уголовное дело. Оказывается, ночью сотрудники ФСБ привезли Росинского в Кремль к Волошину, успешно заменившего Бордюжу в кресле главы администрации.
Тот продемонстрировал Росинскому пленку и дал проект постановления о возбуждении уголовного дела. Проект был совершенно безграмотный. Неведомо, кто мог его сочинить — вероятно, какой-то оперативник из МВД или ФСБ. В кабинете, кроме Волошина, находились Степашин и Путин.
— Берите материалы и идите в кабинет Татьяны Борисовны Дьяченко, сказал Росинскому Волошин. — Он не занят. Если у вас возникнут какие-то трудности, имейте в виду, здесь находятся два заместителя Генерального прокурора России, они вам помогут.
Позже Росинский рассказывал Катышеву, что видел у подъезда две машины с номерами «АК», приписанными к прокуратуре. Скорее всего, это были машины Чайки и Демина. Ясно, что кремлевская администрация не пошла бы на возбуждение уголовного дела, если бы Чайка и Демин высказались против, но мои замы поддержали Волошина, и в результате возникло уродливое, с правовыми перекосами уголовное дело. Потом Степашин сказал мне:
— Не будьте так строги к Чайке и Демину. Им самим было предложено возбудить уголовное дело, но они отказались.
Не мог возбудить это дело Росинский, не имел права. Таким правом обладают только прокуроры субъекта Федерации — в данном случае, прокурор Москвы Герасимов, а также заместители Генерального прокурора. Росинский не мог возбудить дело не только против меня, а даже против рядового следователя в «лейтенантском» чине. Но, видать, придавленный своим собственным компроматом, — голубого цвета, — Росинский сделал то, чего не имел права делать.
