Но он опять затянул старую песню: "Я проходил мимо ваших солдат. Вы уже набрали детей. Когда их убьют, кого вы призовете в армию? Младенцев?" В ответ я швырнул ему шляпу под ноги. Как в прежние времена, когда он приводил меня в ярость. Но тогда он тотчас бросался ее поднимать, а теперь остался недвижим. И смотрел на меня с иезуитской улыбкой. Я сказал презренному хитрецу: "Вы не солдат. Вы не знаете, что такое душа солдата. И вам не понять, что такое привычка презирать человеческую жизнь, когда это нужно. И что для меня эти двести тысяч человек!"
Потом он будет спекулировать этой фразой. Запишите, Лас-Каз: она вырвалась... это был гнев... я хотел любой ценой его разозлить... Но ничто не могло пробить его спокойствия. Он был в себе уверен. И я сказал тогда: "Единственная ошибка, которую я совершил, - это женитьба на вашей эрцгерцогине. Я попытался влить молодое вино в старые мехи... Но берегитесь: если эта ошибка будет стоить мне империи, то под ее развалинами погибнет весь мир!"
Я посмотрел на шляпу на полу. Он так и не поднял ее. Я понял - это война! И преспокойно сам поднял свою шляпу. Комедия окончилась.
Уже уходя, он сказал: "Да, вы не изменились, сир... Европа и вы никогда не придут к взаимопониманию. Ваши мирные договоры всегда оказывались лишь перемириями, а неудачи только с новой силой толкают вас к войне. Теперь с вами будет воевать вся Европа".
"Только не забудьте, если вы и вправду решили со мной воевать, что мне от Дрездена куда ближе до Вены, чем вашему императору до Парижа".
Он молча поклонился. В приемной он сказал Бертье - сказал громко, чтобы я услышал: "Ваш повелитель попросту сошел с ума".
И тесть вступил в войну против меня. Первые двести тысяч австрийских войск присоединились к коалиции. Счастье, как говорят на моей родине, "не уставало показывать мне свою задницу".
Собираясь проучить "дедушку Франца", я хотел быть спокоен за тыл. В этой ситуации мог ли я оставить у себя за спиной самого великого интригана? Присутствие Фуше в Париже стало невозможным. Я велел привезти его ко мне в Дрезден. "Поручаю вам генерал-губернаторство в Пруссии - я принял окончательное решение упразднить это гнусное королевство, как только его разгромлю". В глазах мерзавца было написано: "Но для этого вам надо его разгромить, во что я не очень верю... да и вы тоже!" После чего он поблагодарил меня за оказанную честь и удалился.
Вскоре я узнал, что убрал его из Парижа вовремя. Оказалось, по дороге ко мне он остановился в лагере у Ожеро, и оба будущих предателя имели беседу, о которой мне донес осведомитель. "К несчастью, мы хорошо научили сражаться наших врагов, теперь они умеют нас бить, - сказал Фуше. - Боюсь, что эта война покончит со всеми нами". А позже я узнал, что осведомитель передал мне эти слова... по приказу Фуше! Он все надеялся меня образумить. Призывал отказаться от войны и заключить унизительный мир!.. Его бледно-голубые, начисто лишенные блеска, глубоко посаженные мертвенные глаза... я буду помнить их до могилы...
Я разбил русско-австрийскую армию при Дрездене. Насмешка судьбы: на моей стороне сражались три немецких короля, а против меня - два бывших французских генерала, Бернадот и Моро. Моро был блестящий генерал. Он приехал из Америки и по представлению предателя Бернадота стал советником у русского царя... И как только началось сражение - первым ядром он был смертельно ранен. Ему ампутировали обе ноги, но спасти его не удалось... Так что Моро совершил длинное путешествие за своей смертью. И я тогда подумал: "Моя звезда! Опять?.." Но вскоре я буду завидовать даже его мучительной смерти, ибо он нашел ее на поле чести...
Однако тогда, во время Дрезденской битвы, я имел право вновь поверить в свою судьбу. На рассвете князь Шварценберг, еще недавно воевавший со мной против русских, а ныне командовавший войсками моих врагов, дал сигнал к началу сражения. Закончилось оно только к девяти вечера. Тридцать тысяч австрийцев и русских было убито, новые союзники потеряли большую часть артиллерии, весь обоз. Я разгромил их!
Погода в тот день была ужасная - шел чудовищный ливень! Когда я вернулся во дворец, на мне не было сухой нитки. Саксонский король рискнул заключить меня в благодарные объятия, и в ответ на него обрушился целый поток воды. Вода была всюду - в мундире, в сапогах. Моя треуголка превратилась в бесформенное месиво. "Человек, упавший в реку, был бы куда суше", - сказал мой камердинер. Я страшно продрог и чувствовал себя настолько истощенным, что не смог принять даже любимой ванны. Я рухнул в постель и велел не будить меня, что бы ни случилось...
На следующий день надо было преследовать врага и добить его, но я не мог! Началась какая-то странная болезнь. Мучительно болело все тело, я совершенно обессилел, даже начал думать, что меня отравили... С трудом я вернулся к жизни... Уже тогда я должен был окончательно понять: судьба стала преследовать меня повсюду, она лишила меня даже результатов завоеванной мною победы...
Едва оправившись от этой странной болезни, я должен был... спасать своих маршалов! Они вдруг стали совершенно беспомощны... Макдональд был разбит в Силезии, и я избавил его от гибели, примчавшись из Дрездена на помощь. Удино потерпел поражение на пути в Берлин, я заменил его Неем... Но и Ней был разбит изменником Бернадотом, и я должен был спасать уже его... Союзники прозвали меня "Бауценский курьер". Не забыли свою кровь под Бауценом! Все эти "малые битвы" уничтожали мою армию, в то время как враг получал новые и новые подкрепления. К тому же в тылу появились отряды немецких партизан, и действовали они по образцу варварской России. Король вестфальский Жером вынужден был оставить свою столицу - туда уже готовились вступить русские войска...
Мне следовало немедля идти на Берлин и занять его, но маршалы настаивали, чтобы я остался на Рейне. Они опасались длинных переходов, устали от своих бесконечных поражений. А я настолько обессилел во время странной болезни, что у меня не хватало энергии их переубедить. И я отошел к Лейпцигу... Там и состоялась главная битва. Это побоище тысячекратно описано моими врагами, как "битва народов". Да, против меня сражались все народы Европы - мои вчерашние союзники. Так что точнее было бы назвать эту битву "предательством народов". Предатель Бернадот, предатель "дедушка Франц", пруссаки со своим трусливым королем и русские с "моим братом Александром". У меня было сто шестьдесят тысяч, у врага в два раза больше. Но я побеждал и с меньшими силами! Итак, полмиллиона человек сошлись под стенами Лейпцига. Невиданная битва - сражение будущего! Судьба Европы!
Перед битвой я почувствовал мучительную резь в животе. Хотели вызвать врача, но я запретил. Моя палатка была слишком хорошо видна отовсюду, на нее смотрела с надеждой вся армия! Нет, пока я на месте, каждый будет на своем посту... Я приказал, чтобы никто не входил в палатку, и опустился на кровать, корчась от боли. Наконец она поутихла. С трудом я сел на коня... И боль прошла! Волей я сумел победить ее!.. Но меня не покидала мысль: болезнь, не давшая мне довершить разгром... и эта острая боль в день решающего сражения - что это? Предчувствие? Конец?..
Битва началась счастливо. Удино с Виктором опрокинули пруссаков, Мортье и Лористон вынудили отойти Кленау, Макдональд был великолепен против австрийцев. И поляки с Понятовским превосходно держались, а Ожеро, Мармон и Ней были достойны всяческих похвал... Но сокрушить противника до конца не удавалось. Время шло, пульс боя лихорадило... Опять русские! Они стояли насмерть и заставили отступить в беспорядке мою конницу. Они не дали развить начавшийся великий успех...
Так закончился первый день. Вечером я произвел в маршалы бесстрашного Понятовского... И, хотя превосходство в этот день было на нашей стороне, я был печален - потери оказались ужасны! Я не имел права терять стольких солдат. Еще немного - и я останусь без армии!
Ко мне в плен попал австрийский генерал Мерфельд. Я приказал вернуть ему шпагу и отпустил, поручив передать моему тестю: "С некоторых пор я желаю покоя под сенью мира. Я думаю теперь о счастье Франции так же горячо, как прежде думал о ее славе". Но союзники, к моему удивлению, не откликнулись на предложение мира. Теперь я понимаю - они уже знали, что должно случиться: подлость победит отвагу.
Наступил последний день битвы. И это случилось! В разгар сражения саксонцы, находившиеся в центре, внезапно повернули против меня пушки. И тотчас мне изменила вюртембергская кавалерия... Оказалось, Бернадот подослал к ним своих людей - уговаривал вспомнить, что они немцы. И уговорил... Они доказали, что они - продажные немцы, позор Германии! Забыв, что такое рыцарство, они стреляли в спину вчерашним товарищам...
Но это был не конец несчастий. Беды продолжились и закончились катастрофой... Сапер, который должен был взорвать мост после отступления всей армии, услышал невдалеке случайные выстрелы и принял их за условный сигнал. Мост взлетел на воздух. Четыре корпуса, двести орудий - половина моей армии и артиллерии - остались добычей противнику. И началась бойня русские, немцы, австрийцы, шведы навалились на беззащитных солдат. Храбрец Понятовский, пытаясь наладить переправу, бросился на коне в реку. И остался там навсегда...
