Важно подчеркнуть, на территории, оккупированные русскими войсками, шведы не претендовали. Конечно, недоразумения и мелкие стычки в местах соприкосновения русских солдат и шведских случались. Тем не менее объективные причины для развязывания русско-шведской войны отсутствовали. Отсутствовали до конца октября. И, смею утверждать, они бы и не возникли вовсе, не сбеги Иван Неронов из поморского монастыря в Москву. Никон, политик трезвомыслящий, нуждался в Литве, как и в коронных землях, занятых шведами, года на два, на период, пока русский народ привыкал бы к новым церковным обрядам. Потом, разумеется, Москва вернула бы Варшаве «великое княжество», чтобы реанимировать пошатнувшееся европейское равновесие. И Стокгольму по дружбе порекомендовала бы ограничиться самым необходимым, а на основе прочего и Литвы возродить независимое государство, лояльное Швеции и России.
Напомню, 20 (30) сентября Арсений Грек отрапортовал об изготовлении первого тиража «Служебника», который через месяц патриарх, обнаружив серьезные изъяны, отправил на доработку. Примерно тогда же ему сообщили об оплошности братьев Кандалакшского монастыря. По горячим следам Неронова не поймали. Где затаился вождь «боголюбцев», что затевает, глава русской церкви понятия не имел, зато нисколько не сомневался, что рано или поздно соперник возобновит борьбу с ним. И, скорее всего, в атаку ринется в момент развоза по приходам главной богослужебной книги. Повторимся еще раз. Никон, увы, в мудрость русского мужика не верил и считал, что верноподданническое чувство простых смертных надо чем-то подпитывать. Смоленском и Украиной «собинный друг» царя подкупал население городов и деревень в 1654 г., Великим княжеством Литовским — в 1655 г. Что будет отвлекать прихожан от агитации Неронова в первой половине 1656 г., когда священники зачитают им «Служебники» нового образца, а впечатление от прошлых побед перестанет быть ярким и воодушевляющим?
Знаменитый «Потоп» Карла X Густава, перекрывший русским полкам дорогу на запад, сузил Никону поле для маневра до двух направлений — северного и южного. Впрочем, война за Крым с могущественной Османской империей выглядела форменной авантюрой. Значит, сражаться предстояло за Ингермонландию и выход на просторы Балтики, то есть с дружественной Швецией за ревизию Столбовского договора 1618 г. Триумф русского оружия на Неве, в Эстляндии и Лифляндии, безусловно, заглушил бы нравоучительный глас Неронова и всех бойцов-проповедников, уже им рекрутированных.
В воскресенье 7 (17) октября в Москву торжественно въехало австрийское посольство Аллегретто Аллегретти, в воскресенье 28 октября (7 ноября) 1655 г. — шведское Густава Бьелке. И посредников, и союзников приняли с подобающим «великим почетом». Далее, как и полагалось, изолировали на отведенных каждому подворьях до возвращения в столицу Алексея Михайловича. А затем разразился скандал. 29 ноября (9 декабря) шведы упрекнули хозяев в том, что те закрыли границу у Пскова, вынуждая курьеров скакать в объезд, через Нарву. Алмаз Иванов сослался на неведение, и, определенно, не лукавил. По крайней мере, в отписках октября — ноября 1655 г. псковские воеводы Иван Хилков и Меркул Крылов ни о каком гонце, выпровоженном ими обратно, за кордон, не сообщали. Напротив, 9 (19) ноября 1655 г. приняли Самуила Бока с двумя сопровождающими, который вез Бьелке корреспонденцию от Карла X Густава. По обыкновению, псковичи по прошествии двух-трех дней отправили трех шведов к Москве под охраной пристава Демида Воинова, а стрелец Захар Руковишников помчался вперед, чтобы предупредить о нарочном столичное начальство. Опять же по правилам, Воинову надлежало возле Москвы притормозить до получения позволения пересечь линию Земляного вала. Обыкновенная пустая формальность, но не в ноябре 1655 г.
Руковишников вручил воеводский рапорт главе Посольского приказа 23 ноября (3 декабря), тот доложил о нем С.Г. Куракину, блюстителю царского трона в отсутствие царя, после чего собралась Боярская дума. И, «слушав сей отписки, боярин князь Гри-горсй Семенович Куракин с товарыщи, доложа великаго государя святейшаго Никона… приговорили свейского гонца на дороге до государева указу остановить и давать ему и с людми корм и питье по указу и писать о указе ко государю». 26 ноября (6 декабря) в Тверь и Торжок полетело строгое предписание: шведов задержать. Торжок Самуил Бок миновал благополучно. Боярский, вернее, патриарший вердикт он выслушал в Твери 30 ноября (10 декабря). Отдых шведов на постоялом дворе два стрельца мгновенно превратили в домашний арест. И просидела троица под караулом, «сердитуя», почти месяц, пока Москва 21 (31) декабря не включила «зеленый свет».
Задержка Бока — первая антишведская акция на высшем уровне. Зачем Никон помешал приезду курьера, не вполне понятно. Предлог, использованный патриархом (надо снестись с монархом), имевшим необъятные полномочия, смехотворен. Владыка не пустил Бока в Москву по другой причине. И она как-то связана с решением идти на шведов войной, которое еще, правда, предстояло обговорить с Алексеем Михайловичем. Не боялся ли Никон, что в сумке гонца есть что-то, способное затруднить беседу с августейшим питомцем? Так или иначе, а к 23 ноября (3 декабря) 1655 г. патриарх свой выбор сделал, и Иван Неронов мог поздравить себя и товарищей. Психологическое давление на «собинного друга» в течение двух лет увенчалось успехом. Главный оппонент «ревнителей благочестия» совершил-таки роковую ошибку, рискнув биться сразу на два фронта, увлекая Россию в явно несправедливую и ненужную ей войну, какими бы красивыми фразами она ни обосновывалась.
Кстати, в те осенние дни отец Иоанн жил очень близко от Никона, возможно, даже наблюдал за терзаниями верховного пастыря. На досуге беседовал с Ванифатьевым, а еще «со многими христолюбцы и духовною братию». И никто не донес о нем святейшему «великому государю», в том числе и сам Алексей Михайлович, по приезде в Москву известившийся от любимого духовника о конспиративном житье прежнего казанского протопопа. Царь пожалел проповедника, естественно, не подозревая о страхах Никона. Ведь владыка обосновывал вторжение в Прибалтику в высоком штиле — защитой «православных подданных шведского короля, у которых нет ни духовенства, ни церквей», страдающих от притеснений протестантов. Молодой государь не спорил и собирался по весне идти на Ригу.
Между тем Неронов также готовился к кульминации поединка с патриархом. 25 декабря (4 января) он постригся в монахи в соборной церкви Данилова монастыря Переславля-Залесского. Архимандрит обители Тихон нарек инока Григорием и поручил под опеку старца Феофана. До первой декады февраля чернец Григорий не покидал Москву, менял жилища, общался «многих градов з духовными братиями», наверняка, поздравил Ф.М. Ртищева, 12 (22) января пожалованного в окольничие и главой приказа Большого дворца, после чего вдруг сорвался с места и поспешил на родину, в «пустыню ко Всемилостивому Спасу, рекомую Игнатьеву». И поразительное совпадение. 30 января (9 февраля) 1656 г. архиепископ Псковский Макарий и епископ Коломенский Александр получили в типографии для распространения по приходам каждый по пятьдесят «Служебников». 7 (17) февраля 1656 г. печатников посетили сразу пять архиереев. Митрополит Новгородский Макарий взял двести экземпляров, архиепископы Вологодский Маркел, Рязанский Мисаил, Суздальский Иосиф — по сто, архиепископ Тверской Лаврентий — пятьдесят. А самым первым отличился митрополит Ростовский Иона, забравший свои сто штук из партии, забракованной Никоном, как раз накануне 26 октября (5 ноября) 1655 г. Вместе с ним за пятьюдесятью «Служебниками» явился человек из Троице-Сергиевой лавры.
Реформа стартовала, и Григорий Неронов, сбивая новым именем шпионов патриарха со следа, похоже, торопился опередить преосвященного Маркела, дабы к возвращению архиепископа попытаться настроить вологожан на нужный оппозиционный лад. А кто смущал умы на Рязанщине, в Тверском крае, в окрестностях Ростова и Суздаля? Не те ли самые «духовные братья», навещавшие изгоя в московских кельях Ванифатьева и других добрых людей высокого ранга?! Никон в феврале 1656 г. обладал скудной информацией об активности нероновцев, если вообще обладал. Но драматизм ситуации ощущал, и потому 24 февраля (5 марта), в первое воскресенье Великого поста, воспользовался традиционным преданием анафеме всех еретиков и государевых изменников для проповеди «о разности… в крестном знамении» с порицанием тех, кто уклоняется от троеперстия.
В исторических трудах под влиянием автора «Истории русской церкви» Макария Булгакова часто с этим днем связывается первое публичное проклятие высшими иерархами — патриархами московским и антиохийским — поклонников двоеперстия. Однако очевидец события — Павел Алеппский — зафиксировал обычную церемонию оглашения архидиаконом и певчими анафемы «всем еретикам и… на всякаго, кто изменяет или изменил царю». Ничего нового в нее не привносилось ни клиром, ни Никоном, ни Макарием, которые, кстати, никаких грозных заявлений не делали. Да и в проповеди патриарх всея Руси не столько осуждал противников реформы, сколько призывал их одуматься. Стоит обратить внимание и на дату — 24 февраля (5 марта). «Служебники» едва попали в руки приходских священников, а раскольническая деятельность «боголюбцев» в епархиях еще не развернулась в полную силу.
