Лицо его стало грустным и в то же времяна немотразилась какая то тревога. И он тихо сказал:
— Жоржик, право, не стоит вспоминать… мне это больно… если бы ты все знал, — он на минуту умолк и, махнув рукой, закончил: — может быть, ты не судил бы меня так строго… Но, если бы ты знал, до чего я ненавижу Клышко!..
Так мы все более и более отдалялись друг от друга…
На другой день ко мне явился Квятковский с очень нежным письмом от Красина, в котором он просил меня провести вступление нового директора в должность. Я проделал все необходимые формальности и, к великой радости Клышко, Квятковский стал директором. В первом же заседании правления Квятковский предложил принять на службу своего друга А. А. Винокурова, который впоследствии и был назначен заведующим коммерческим отделом.
Про этого alter ego Квятковского скажу только, что это был пьяница и развратник и на редкость наглый малый. И Квятковский стал быстро оперяться. Сперва он держал себя очень подхалимовато со мной и с другими членами правления, заискивая note 235во всех. Но, опираясь на влияние Красина, все время инспирируемого Клышко, он стал поднимать нос и начал вести политику разложения аппарата и деморализации служащих, для чего он повел своеобразную агитацию. Вместе с Винокуровым он стал проводить в жизнь идею создания встреч сотрудников на нейтральной почве. Я ему указал на существование клуба. Но он возражал, что клуб, организованный исполкомом, представляет собою нечто вроде ассамблей, устраиваемых в "институтах для благородных девиц", а он имеет в виду такие собрания, где сотрудники могли бы спокойно и без всяких стеснений обмениваться мнениями…
Я много не спорил и только сказал, что лично я не войду в этот клуб. И клуб этот стал существовать. По пятницам в каком то лондонском кабачке начались собрания этого "клуба". После первого же собрания мне стало известно, что там происходило свирепое пьянство, что несколько человек, в том числе Ясвоин, информатор Клышко, допились до мертвецкого состояния и по окончании этой оргии — около пяти часов утра — остались ночевать в этом притоне. Тем не менее Квятковский стал усердно просить меня побывать хоть на одной пятнице, говоря, что именно мое отсутствие, отсутствие моего "нравственного влияния" и вызвало с непривычки "такие эксцессы"… Он так влипчиво приставал ко мне, что я согласился побывать там в ближайшую пятницу.
Как раз в пятницу я был занят рядом неотложных дел и мог попасть на эту ассамблею лишь около одиннадцати часов вечера… Меня встретили Квятковский, Винокуров и другие радостными восклицаниями.
— Спасибо, Георгий Александрович, что вы – таки note 236приехали, а то мы уж были в отчаянии, думали, что вы так и не приедете… У нас тут правило: все мы товарищи без всяких чинов…
Я оглядел поле битвы. Ассамблея расположилась в трех комнатах второго этажа этого притона. В большой комнате, стоял стол, весь заставленный бутылками и частью наполненными, частью недопитыми стаканами. Скатерть была уже изрядно залита вином, стояли какие то закуски. За столом в непринужденных позах сидели сотрудники. Все говорили сразу, громко, явно пьяными голосами. Ко мне подошел некто Левенбук, недавно принятый в "Аркос" по инициативе Красина. Он кинулся ко мне с распростертыми пьяными объятиями, от которых я с трудом устранился.
— А, вот он, terrible Solomon, xa-xa-xa! — заплетающимся языком сказал он. — А мы здесь просто, по товарищески… как друзья беседуем… Здесь нет начальства!.. здесь все равны… К чорту всяких директоров!.. Здесь Запорожская Сечь, xa-xa-xa!..
Квятковский, который мог пить три - четыредня подряд и оставаться, что называется, ни в одном глазу, подмигивал Левенбуку, который этого не замечал. Он продолжал свои "товарищеские" приветствия, все время пересыпая их — свобода, так свобода, чорт возьми! — площадной руганью… Квятковский и Винокуров бросились наводить порядок, старались угомонить Левенбука и других, ползших ко мне с аналогичными фамильярными приветствиями, пересыпанными русской аттической солью…
Кое - как вся эта изрядно намокшая публика была приведена к порядку. Меня усадили. Стали предлагать выпить чего-нибудь.
note 237— Я не пью, — решительно заявил я. — И не буду пить, мне строго доктора запретили…
— Ах, terrible Solomon не хочет пить, xa-xa-xa! — продолжая сыпать на все стороны самую невозможную площадную ругань, бросился ко мне вновь Левенбук с большим стаканом виски, — так мы его заставим… Товарищи, я предлагаю привести его к одному знаменателю… Напоим его!..
— Александр Александрович, — обратился як Квятковскому, — если вы его не уймете, я сейчас же уйду…
Я не буду подробно описывать это "невинное" препровождение времени. Квятковский и Винокуров оттащили его. Другие, хотя тоже изрядно пьяные, но не потерявшие еще памяти, тоже стали успокаивать его. И Квятковский начал деловую часть ассамблеи.
— Так вот, товарищи, будем обсуждать программу наших встреч во внеслужебное время. Кто желает взять слово?
— Я! — крикнул Левенбук. И он начал говорить о том, что "наши собрания должны быть душа на распашку"… чтобы каждый мог смело, кого угодно, "матом крыть", мы-де не институтки… и т. д.
После него говорил Квятковский. Говорил долго… Говорил о свободе на этих ассамблеях…
— У нас, — живописал он, — нет ничего недозволенного, у нас все можно: пейте, хотите танцевать — танцуйте, хотите девочку — сделайте ваше одолжение, здесь имеется отдельная комната со всеми удобствами… милости просим… xa-xa-xa!..
Публика ржала от восторга… Я пробыл в этой note 238"Запорожской Сечи" около получаса… Мне удалось незаметно встать. Я быстро спустился в вестибюль, взял свою верхнюю одежду и бежал…
На другой день мне стало известно, что ассамблея окончилась, как и следовало ожидать, тем, что все, кроме Квятковского и Винокурова, лежали влежку на полу… Клышко не принимал участия в этих ассамблеях, но знал о них и хитро подсмеивался над их результатами. Вскоре, по моему настоянию, они были прекращены. Сдружившийся со мной Силаев передавал мне, что вся эта история с ассамблеями была затеяна Квятковским и Клышко со специальной целью попытаться напоить и меня до безобразия, чтобы затем скомпрометировать меня участием в какой-нибудь скандальной истории, которую, конечно, не трудно было бы устроить…
Квятковский вел свою линию. Он сдружился с Крысиным и Половцовой. Последняя вскоре, по-институтски обидевшись на какую то резолюцию Красина на ее доклад, подала в отставку, думая просто разыграть сцену. Но отставка ее была принята и она ушла из "Аркоса" и сделалась агентом советского Красного Креста.
Мои отношения с Красиным становились все более и более натянутыми. Теперь уже и Квятковский стал настраивать его против меня. Делал он это осторожно, часто бывая у Красиных, у которых я, в виду наступившего между нами охлаждения, бывал лишь изредка, когда уже совсем было неловко отказываться от приглашения.
Квятковский же не пропускал случая поговорить на мой счет и деликатно наговаривал на меня, чему способствовала его старинная дружба с Красиным, а особенно, с его женой, Любовью Васильевной Красиной, тоже другом моей юности… Помню, как Красин, узнав, очевидно, от Квятковского о моем note 239отрицательном отношениик ассамблеям и моим настояниям прекратить их, ибо это компрометировало нас в глазах англичан, со злой насмешкой назвал меня "Савонаролой", желающим обратить живую жизнь в монастырь… А ведь сам Красин почти не пил и гнушался безобразных пьяных сцен. Вообще с ним происходило что то неладное. Появилась в обиходе, их домашней жизни какая то нелепость, комичное подражание какому-то "высшему стилю". Граф Витте в своих мемуарах с удивлением отмечает, что когда он обедал и завтракал у Рузвельта, президента С. - Штатов, то все блюда подавались президенту первому, согласно установленному этикету. Вот и у Красина стали следовать этому обычаю, и Красину всегда подавалось первому (а затем его жене), хотя бы за столом среди приглашенных были почтенные дамы. И сидели за столом Красины друг против друга в креслах, тогда как все остальные сидели на обыкновенных стульях… Очевидно, введшие это в домашний обиход Красины не подозревали всей глубины пошлости и комичности этого подражания…
Квятковский часто жаловался мне на то, что в правлении "Аркоса" нет председателя, нет директора - распорядителя. Председательствование на заседаниях велось по очереди каждым членом правления, и каждый директор являлся распорядителем в отведенной ему части общего дела. Квятковский постоянно сетовал на это. И нередко на эту же тему шли в моем присутствии разговоры и у Красиных. Я понимал, куда гнет Квятковский, и молча выслушивал его сетования, не подавая никаких реплик.
