Другими словами, жители Эдинбурга в случае необходимости готовы были защищать свою церковь и от своего короля. И такая необходимость вскоре возникла. Когда молодой Яков VI принял бразды правления, он считал, что пресвитерианство оскорбляет его представления о его собственном божественном праве на власть. В итоге он решил внедрить верных епископов в церковь Шотландии, которая и так уже к тому моменту была структурой достаточно сложной. Переместившись в 1603 году в Англию и обратившись к примеру англиканства, Яков VI начал действовать в этом направлении еще активнее.
В 1617 году он вернулся в Эдинбург, намереваясь завершить начатое. Еще до его прибытия королевская резиденция Холируд огласилась стуком молотков и визгом пил; это трудились высланные вперед английские рабочие. Орган доставили морем. Плотник, сопровождавший инструмент, говорил потом, что турки, державшие его когда-то в плену, относились к нему лучше, чем теперь шотландцы. Ходили слухи, что в королевской часовне установят позолоченные статуи апостолов и патриархов. Даже преданные королю шотландские епископы посчитали, что он зашел слишком далеко, и написали об этом; папистская бутафория так и не появилась. Приехав в Эдинбург, на следующий же день Яков VI отправился в часовню на службу, проводившуюся согласно англиканскому ритуалу, с мальчиками-певчими, стихарями и органной музыкой. Когда пришло время причастия, король велел встать на колени. Повиновались не все, даже один из епископов остался сидеть. Яков сказал, что пока смотрит сквозь пальцы на их проступок, но в будущем они должны будут подчиниться.
Вскоре приказ преклонять колени во время причастия распространился уже на весь город. Преподобный Дэвид Колдервуд оставил нам записи о том, что последовало за объявлением этого приказа в соборе Святого Жиля. Многие прихожане отказались подчиниться. На заседании церковной сессии купец Джон Инглис объявил, что ни он, ни другие старейшины или главы гильдий не будут больше подавать хлеб и вино для причастия.
— Вы знаете, что прежде мы готовы были это делать, но с последними нововведениями этого делать уже не хочется. Человек не может участвовать в службе, которая противоречит его убеждениям.
Преподобный Уильям Стратерс, один из священников церкви Сент-Джайлс, перебил его:
— Джон, мы были о вас лучшего мнения, но теперь знаем, что вы представляете собой на самом деле.
Бартл Флеминг присоединился к спору, чтобы поддержать Инглиса:
— Вы думаете, люди будут участвовать в службах, идя против совести?
Стратерс обратился и к нему:
— Бартл, мы были о вас лучшего мнения. Теперь вы для нас никто. Сидите смирно, Бартл. Чем тише вы сидите, тем умнее это выглядит с вашей стороны.
Возвысил голос третий прихожанин, Джон Мейн:
— Странно. Вы велите нам поддерживать службу, вне зависимости от того, правильна она или нет.
Второй священник собора, преподобный Патрик Галлоуэй, оскорбился на его слова:
— Сэр, бросьте. Достаточно я от вас вытерпел за этот день. Говорю вам, вы самый настоящий анабаптист!
Галлоуэя поддержал Стратерс:
— Сэр! Разве вы не знаете обязанностей главы гильдии? Ну-ка, перечислите их.
Мейн ответил:
— Да, сэр, полагаю, что знаю.
— И в чем они состоят? — спросил Стратерс.
— Подавать на столы хлеб и вино, — ответил Мейн.
— Так почему же вы этого не делаете? — спросил Стратерс.
— Потому что вы покинули дело Христово. Вы, видно, считаете, что мудрее Христа, если думаете, что можете улучшать причастие так, как вам заблагорассудится.
Тут уже третий священник собора не смог сдержаться:
— О, какое богохульство! Ужасное богохульство! Если вы согласны подавать вино и хлеб, почему оставили нас?
Мейн отвечал:
— Пока вы были на стороне истины, мы были с вами.
Обстановка накалялась. Стратерс решил подчеркнуть свое служебное положение (здесь Колдервуд добавляет, что Стратерс выглядел при этом весьма горделивым и надменным) и напомнил Мейну, что само слово, которым называется должность главы гильдии, по-гречески означает «слуга», и, следовательно, главы гильдий являются слугами церкви.
Затем Стратерс с насмешкой продолжал:
— Мы ничего не знаем. Надо пойти в лавку Джона Мейна, купить там книг и поучиться у него… Нам скажут, что нам делать. — Он обернулся к Флемингу и напыщенно заявил: — Вы будете подавать хлеб и вино. Вы думаете, что очень умны. Вот бы у нас было столько же ума, сколько, по вашему мнению, имеется у каждого из вас в отдельности!
Флеминг ответил просто:
— Мы подавали вам прежде, когда вы еще не поставили себя выше нас — а теперь обслуживайте себя сами.
Галлоуэй вышел из себя. Он схватил реестр старейшин и глав гильдий и завопил:
— Это я сохраню! Все будет доложено его величеству королю! Пока у нас есть король, мы не потерпим подобного.
Он приказал писцу устроить перекличку и выяснить, кто согласен подавать хлеб и вино во время причастия, а кто нет. Когда очередь дошла до Мейна, тот отказался отвечать. Галлоуэй набросился на него с обвинениями.
Мейн оставался спокоен:
— Теперь мы знаем, кто наши гонители.
Бальи Александр Клерк присоединился к Галлоуэю:
— Придержите язык. Было сказано слишком многое. Я приказываю вам замолчать, сэр.
Мейн отвечал:
— Здесь вы не можете приказывать мне замолчать.
— Что, сэр?! — с вызовом спросил бальи, поднимаясь со своего места и возвысив голос. — Я приказываю вам замолчать.
— Здесь вы не можете приказывать мне замолчать, — повторил Мейн.
— Что? — снова спросил Клерк. — Как это не могу? Приказываю замолчать.
— Сэр, здесь вы не обладаете законным правом приказывать мне замолчать. Вы здесь всего лишь член церковной сессии. Вы над нами не властны.
— Что? — возмутился Клерк. — Я объясню вам: я гораздо больше, чем просто один из членов церковной сессии. А вы — коварный плут, вы — болван. Я вас в тюрьму упеку, сэр.
Мейн парировал:
— Все это я перенесу, все, что вы можете со мной сделать, и более того, сэр. Но молчать я не буду.
— Бога ради, Джон, придержите язык, — сказал Клерк.
Колдервуд заключил:
— На сем заседание завершилось.[162]
Увы, даже тем шотландцам, что согласны были преклонять колени, это не всегда удавалось хорошо, настолько они отучились от католических обычаев. На Пасху 1622 года пасторы Эдинбурга, прежде чем причащать прихожан, сами должны были встать на колени, чтобы принять хлеб причастия. Галлоуэй из собора Святого Жиля так и сделал и оставался на коленях еще минуту во время молитвы. Ему было уже немало лет, и, поднимаясь, он вынужден был опереться о стол, на котором стояло все, приготовленное для причастия. Случайно он опрокинул стол и разлил вино. Таинство пришлось начинать заново. Словом, коленопреклоненная поза для шотландцев не годилась.[163]
* * *
Глухой ропот, поднявшийся еще при Якове VI, был всего лишь прелюдией к настоящей буре, которая разыгралась после его смерти в 1625 году. Наследник Карл I, даже будучи рожден в Дунфермлине, ничего о Шотландии не знал. После единения корон его еще ребенком отправили в Лондон, и он вырос настоящим англичанином. Став монархом трех королевств Британских островов, он хотел, чтобы те вправду объединились. Для него это означало, что Шотландия и Ирландия должны стать более похожими на Англию.
Политика Карла I не была одинакова для всех королевств. В Шотландии он, хотя бы вначале, проявлял добрую волю. По его мнению, санкционированная Богом королевская власть (этой идеи он держался еще более твердо, нежели его отец) облекала такие национальные институты, как парламент и церковь, достоинством, требовавшим соответствующего выражения. Таким образом, в Эдинбурге следовало создать настоящий парламент, чтобы законы Шотландии не приходилось больше обсуждать в тесной, вонючей старой ратуше. Рядом с ратушей, за собором, стояли уже давно перенаселенные дома служивших там священников, выходившие задними окнами на кладбище, спускавшееся к Каугейту. В 1632 году все это снесли, чтобы освободить место под новое здание парламента под крышей из датского дуба. Зодчим нового парламента стал великий мастер Эдинбурга Джон Скотт. Внутри здания нашлось место и для судов. Теперь собор избавили от вторжений и более не оскверняли присутствием судейских. Внутренние перегородки снесли, и собор опять стал церковью для одного прихода. Два других приписали — один к церкви Трон, другой — к церкви Богоматери на другой стороне Каугейта. После этого собор оказался пригоден для того, чтобы повысить его статус до кафедрального и поставить над ним назначенного королем епископа, что также повысило статус самого города, который перестал быть просто бургом.[164]
