Ознакомительная версия.
Между тем, роль мастера в заработке и судьбе рабочего была колоссальна: «Мастер – это такой человек, который кого хочешь сделает счастливым»[303]. Особенно велика была его власть по отношению к новичкам: на Путиловском заводе в 1890-е годы чернорабочие поступали на работу за взятку мастеру: гусь, петух, кадка масла[304]. Играли роль и земляческие связи: «Мастера из рабочих – большие патриоты, так что они приглашают в свои мастерские только тех рабочих, которые доводятся им земляками. В Петербурге есть завод, где в целом отделе работают исключительно два уезда Тверской губернии – Старицкий и Новоторжский, откуда происходят два начальника»[305].
Раздражала рабочих и часто была причиной волнений и забастовок грубость мастеров. «Правда» и «Луч» перед Первой мировой войной почти в каждом номере описывали конфликты рабочих с мастерами. Приведем только некоторые из них. На арматурно-электротехническом заводе акционерного общества «мастер Эруст забыл, что у рабочих есть имена: на провинившихся рабочих он начинает кричать, причем выпускает такие ругательства, что даже стены краснеют. Рабочих он называет не иначе, чем черт, сволочь, мерзавец и т. д., но рекорд на первенство побил токарный мастер Шванецкий, известный рабочим других заводов своей прежней деятельностью. Сломает рабочий сверло, за это на него сыплятся бесцензурные ругательства…». Забастовку и демонстрацию на ряде заводов вызвало самоубийство рабочего завода Нового Лесснера Я. Л. Стронгина, несправедливо обвиненного мастером Лаулем в краже меди из цеха[306].
Многие волнения и забастовки на заводах были связаны именно с недовольством рабочих произволом мастеров. Слова петиции рабочих Николаю II 9 января 1905 г. (события эти, как известно, были спровоцированы произволом мастера патронной мастерской Путиловского завода): «Над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам, которые должны терпеть свою участь и молчать», – относятся, несомненно, прежде всего, к мастерам, столкновения которых с рабочими были повседневными.
В результате подавляющее большинство квалифицированных рабочих не стремилось повысить свой статус на производстве, считая это безнадежным, а должность мастера одиозной и презираемой. Наблюдатель заводской жизни начала века писал: «За десять лет жизни среди рабочих мне лишь очень редко приходилось встречать таких, которые не мечтали переменить профессию». Но мечты эти сводились к чему-то несвязанному с заводом: «домишко в городе, торговля, возвращение в деревню»[307].
Как показал Л. Хаимсон, с начала XX века в требованиях забастовщиков все чаще звучит протест против некорректных форм обращения со стороны заводской администрации. «Упоминание о грубом обращении в требованиях и жалобах участников конфликтов означало многое: жалобы на грубое отношение мастеров и других представителей администрации предприятий, включая применение физической силы и употребление мата, на сексуальные посягательства по отношению к работницам, на отказ в перерывах на обед или отлучку в уборную, и общие жалобы на то, что с ними обращаются как с "детьми", "рабами", "крепостными", "вещами". Рабочие требовали "вежливого обращения", а именно на "вы", а не на "ты". Рабочие возражали против обращения к ним в той форме, какую использовали господин к слуге, помещик – к крестьянину…
Отмеченные явления свидетельствуют о росте протеста против остатков патриархальных и полукрепостнических отношений между верхами и низами даже модернизирующихся слоев русского общества… Остановимся еще на одном любопытном психологическом аспекте требований "вежливого обращения", требования к мастерам "обращаться культурно", как принято в цензовом обществе. Вместе с тем это и требование установить социальную дистанцию. Требование равенства, но также и самостоятельности[308]».
Психологическая агрессивность, не имевшая выхода в возможности повышения социального статуса на производстве, находила два взаимосвязанных выражения: стихийное насилие и пьянство или выливалась в разнообразные формы социальной борьбы.
Вся повседневная жизнь промышленного рабочего с детства была проникнута насилием. По воскресеньям на рабочих окраинах шли кулачные бои. Они были обычны на Малой Охте (охтинские плотники против крючников Калашниковской пристани, солдат, фабричных стеклянного и фарфорового заводов), на Невской заставе (село Александрово против Фарфорового), на Выборгской стороне (меднопрокатный и трубный завод против деревенских), за Нарвской заставой (Балтийская сторона против Петербургской)[309].
Обычное сообщение «Петербургского листка» за 1903 год: «Между молодежью Большой Охты и Песков уже давно существует вражда, постоянно происходят драки. Охтинская молодежь отправляется в город не иначе как группами. 12 января в воскресенье на Большой Охте раздался крик: "Братцы, песковские пришли на Охту, наших бьют!" Толпа охтинцев бросилась на выручку нескольким парням, которые подверглись нападению сорока песковских».
Любимым зрелищем обитателей района, прилегающего к Обводному каналу с севера, были драки извозчиков со столярами на Измайловском проспекте. Большим событием в Ротах, в частности, стали похороны любимого бойца – Мишки-пузыря[310]. На другом берегу Обводного канала были популярны бои на «трех бревнышках»[311]. Основным занятием путиловцев на досуге были, по словам мемуариста, «заливка несладкой жизни» и драки. Кулачные бои здесь шли улица на улицу в районе Горячего поля и на даче Лаутеровой[312].
Статистика преступности в Петербурге была пугающей – в 1900 г. в Петербургском окружном суде в убийстве обвинялось 227 человек, в разбое – 427, нанесении телесных повреждений – 1171, изнасиловании – 182, краже – 2197. В 1913 г. перед судом предстали 794 убийцы, 1328 разбойников, 929 опасных драчунов, 338 насильников и 6073 вора. Но и на этом фоне поражал рост хулиганства – беспричинных преступлений – за тринадцать лет число хулиганов выросло почти в четыре раза: с 2512 до 9512.
В 1910 г. в Петербурге (население около 2 млн человек) произошло 510 убийств, 989 случаев разбойного нападения, 4245 краж, 46 690 случаев мелкого хулиганства – больше чем в какой-либо другой европейской столице. И динамика была, что называется, положительной. Число убийств, например, за первые десять лет века увеличилось в 3 раза, и большая часть из них не имела мотива.
К тому же, из всех столиц Европы Петербург был самым пьяным городом. Недаром Достоевский хотел назвать свой ненаписанный роман из жизни Петербурга «Пьяненькие». Ежегодно в полицию попадал за пьянство один из 23 жителей. В Берлине – один из 315, в Париже за десять лет вытрезвлялось в полиции 1415 человек. В то же время в одной только Спасской части Петербурга с 1905 по 1910 гг. принудительному вытрезвлению подверглось 47 785 человек. В среднем петербуржец выпивал полтора ведра водки в год. Большего всего пили на рабочих окраинах и вокруг рынков.
В Петербурге водку продавали в сотнях казенных ренсковых погребов (распивочно и на вынос) и в не меньшем количестве трактиров, торгующих крепкими напитками. Самыми пьяными улицами города считались Щербаков, Апраксин и Спасский переулки, в каждом из которых выпивку предлагали десятки разнообразных заведений, заполненных клиентами с утра и до поздней ночи.
Еще один бич столицы – беспризорность. Множество детей использовались преступными синдикатами как сборщики милостыни, проститутки, воры. Десятки тысяч детей на окраинах оставались на весь день без присмотра родителей. У многих не было отцов; матери работали по тогдашним правилам по 10–12 часов на фабриках, в прачечных или в услужении.
В начале XX века на заводах появляются поточные линии, для работы на которых квалификация не играет прежней роли. Поэтому все больше женщин находят места в промышленности. В результате на Выборгской стороне, за Невской и Нарвской заставами уже не редкость семьи, где работают оба родителя.
Городские власти создавали для беспризорников приюты и детские дома, но население Петербурга увеличивалось слишком быстро (за первые пятнадцать лет ХХ века – с 1,5 до 2 млн), чтобы проблема беспризорности, детской преступности и нищенства могла быть эффективно решена.
В любом мегаполисе мира есть так называемая красная, или фронтовая, зона. Она примыкает к крупным транспортным узлам, расположена невдалеке от центра. Здесь кончается район банков и офисов, дорогих магазинов и ресторанов. Зажиточные горожане предпочитают селиться от нее подальше. Но и рабочий класс здесь редок – фабричные окраины в стороне от красной зоны. В этом квартале селятся люди без корней – случайный, наплывной, рисковый народ. Тут – сомнительные бары, дешевые гостиницы, воровские малины, притоны наркоманов. Путеводители советуют обходить это место стороной. Такой была нью-йоркская Гринвич-виллидж, берлинский Кройцбург, одесская Молдаванка, московская Марьина Роща. В Питере фронтовой зоной с середины XIX века считалась Лиговка от Коломенской и Боровой до рельсового пути Николаевской железной дороги, от Невского проспекта до Волкова кладбища, периферия Петроградской стороны и Васильевского острова, Выборгская сторона.
Ознакомительная версия.
