Когда Генрих Гейне, со времени Французской революции 1830 года «француз поневоле» с глубокой ностальгией по родине, захотел объяснить своим новым землякам бедственное положение немцев, от которого напрасно надеялся спастись в Париже, он показал им во многих журнальных статьях помимо прочего типично немецких героев сказок и легенд. В появившемся в 1837 году под заголовком «Стихийные духи» немецком переводе к сожалению не хватает написанного два года назад в Париже, то есть упоминания о легенде Киффхаузена. Гейне проявил себя тогда как стопроцентный немецкий романтик: "Здесь скрыто намного больше, чем просто сказка о том, что император Фридрих, старый Барбаросса, жив; когда его слишком сильно осадили священники, он якобы скрылся в горe, называвшейся Киффхаузен. Говорят, что он скрылся там со своей свитой, но однажды он не вернется, чтобы спасти немецкий народ. Эта гора находится в Тюрингии, недалеко от Нордхаузена. Я часто там бывал, и однажды зимней ночью задержался в тех местах больше часа и много раз прокричал: «Приди, Барбаросса, приди!» И сердце жгло мою грудь, и слезы катились по щекам". Это все еще звучит как пронемецкое умиление, но эти чувства Гейне с его критическим разумом строго держал под контролем. Несколько строк раньше он писал своим французским читателям: «Французы давно переросли средневековье, он созерцают его в спокойствии и могут наслаждаться его красотой с философской и творческой беспристрастностью. Мы, немцы, глубоко застряли в нем: мы все еще боремся с его отравляющими последствиями; следовательно, мы не можем так благосклонно им восхищаться. Напротив, мы должны зажечь в нас пристрастную ненависть, чтобы наши раздробленные силы не были изувечены».
Написанный в это время шедевр Гейне «Романтическая школа» является плодом подобного сознания. Конец главы XVI возникшей в 1844 году «Германии, или Зимней сказки», этого расчета с реакционными современниками и реакционной традицией, еще более четко демонстрирует, насколько основательно поэт преодолел аполитичную немецкую романтику. Преследуемый по политическим причинам, сдружившийся с живущим уже несколько месяцев в Париже Карлом Марксом, поэт мог очень хорошо представить себе, как бы отнесся вернувшийся Барбаросса к актуальным проблемам домартовского периода. А в конце соответствующего диалога с историческим привидением, самодовольно бродящим по залам своего подземного дворца, поэт расправляется с собеседником без церемоний:
«Эй, Барбаросса» – крикнул громко я, –
«ты лишь мираж из старой сказки,
иди же спать, мы разберемся без тебя!»
Уже в июне 1844 года силезские ткачи с их голодным восстанием, первым волнением только возникшего немецкого рабочего пролетариата, возбудили у Гейне сострадание и патриотическую ярость, а также доказали ему, что обращение к собственной силе у народных масс может снискать больший резонанс, чем отсылки к полу-земному, полу- божественному спасителю, все равно, зовут его Барбаросса или Рюбецаль. Классическую форму этому опыту дал лишь в 1871 году, году Французской Коммуны, француз Евгений Потье во второй строке «Интернационала».
Германии 1871 год принес упоение после образования рейха (конечно, не императором Германии, но все же «немецким кайзером»), и в этой связи легенда Киффхаузена получила в «национально ориентированных» кругах большую популярность. В хоре поэтов, чествовавших Вильгельма I как «освободителя Барбароссы», звучала лира и Карла Герока, прелата и придворного проповедника из Штутгарта. В его очень часто цитируемом тогда стихотворении «К празднику мира» он провозгласил:
Нет «римской империи», возникла немецкая,
Это означает не войну, а мир стране.
Но не националистическое отчуждение легенды Киффхаузена дало повод расширить «двойную биографию» императора Фридриха II вплоть до основания рейха в 1871 году, а одновременное открытие исторической наукой «истинного» легендарного императора.
В попытках связать новую империю Гогенцоллернов с традицией средневекового царства историк Георг Фойгт в 1871 году выдвинул фигуру Фридриха II на первый план своего конъюнктурного исследования легенды Киффхаузена. Не слишком отличающиеся друг от друга тезисы Фойгта о том, что немецкая легенда об императоре зародилась в Италии и что ее важнейшие элементы попали в Германию вместе с пророчествами францисканских иоахимитов, разожгли научный спор, растянувшийся на многие десятилетия, на результатах которого базируется этот экскурс. В то время, как легенда о Барбароссе должна была послужить мещанским воинствующим союзам и безумным покорителям мира в качестве дополнительного аксессуара националистической шумихи вокруг Киффхаузена, в кабинетах ученых была восстановлена – практически без привлечения общественности – фигура двуликого легендарного императора, который во времена темных ожиданий конца света и национальной нужды был одновременно Антихристом и Спасителем, каким когда-то стал исторический Гогенштауфен.
Здесь лишь вкратце описывается, как вырос этот легендарный образ из истории, являясь во времена Фридриха Смелого и Лже-Фридрихов еще политическим фактором, как он затем на протяжении 14 века наполнился революционным содержанием, приобретя вес в реальной политике и в конце концов послужив новым политическим целям в качестве «императора на выбор». Через сто лет после основания империи Бисмарком имеет смысл вспомнить о старой почти забытой народной легенде о Фридрихе II, сицилийском Гогенштауфене.
Попытка вытеснить «узурпатора» Барбароссу из легенды Киффхаузена и водворить на свое законное место средневекового героя была бы бесперспективна. Оба имеют свое место в нашей национальной истории.
