Опустел стольный город.., v-Князп и бояре, и весь род, малн и велиции» устремились навстречу печальной процессии с телом Александра. Не так надеялся встретить его осиротелый теперь народ! Митрополит «с чином церковным» остановился в Боголюбове, приготовившись встретить тело Александра со свечами и фимиамом кадильным. Бесчисленное множество народа покрыло окрестности. Скоро показался стяг почившего князя. Неудержимый плач раздался кругом… Вот и печальное шествие… Волны народа неудержимо ринулись навстречу. «От множества народа изгнетаахуся людие, хотяще прикоснутся честнем теле его, бысть же плач велий, и кричание, и туга, яко же несть такова бывала, токмо и земли трястися»396. 23 ноября совершалось торжественное отпевание в соборном храме. Пение надгробных песен заглушалось нередко вздохами и едва сдерживаемыми рыданиями осиротелой семьи и народа. «И бысть тогда чудо дивно, памяти достойно»: эконом Севастьян, приблизившись к гробу, хотел было разогнуть руку усопшего, «да вложить митрополит грамату душевную». Но блаженный князь «яко жив» сам простер руку, чтобы принять «свиток грехов прощения» и затем снова сложил крестообразно руки на
груди. «Ужас велик» объял присутствовавших, «яко от раки отсту-пиша». «Се же слышавше, братие, кто не дивится о сем, яко телу бездушну сущю, привезену от далних мест во время зимы? тако прослави Бог угодника Своего, иже много тружшеся за землю Русьскую, и за Новгород, и за Псков, и за все великое княжение живот свой отдавая, и за православную веру*398. В глубоком благоговении приблизившись ко гробу, подняли его и с пением понесли уже как инока из храма, где покоились славные предки Александра, в иноческую обитель Рождества Богородицы, где и положили в соборной церкви.
Как жил святой и благоверный князь и при жизни «распаляшеся божественным, небесным желанием», так и скончался. Приняв схиму, он последовал не одному только обычаю времени. «Это было,- по словам одного из его жизнеописателей,- изволение святого сердца его, во всю жизнь преуспевавшего в стремлении к Богу,- это было венцом его постоянного, верного, разумного служения Богу. То истинно ангельское спокойствие, с каким после принятия ангельского образа совершил он последнее прощание со своими приближенными и со всеми, кто мог быть при одре его,- та последняя просьба, с какой он обратился к окружавшим одр его с невольными слезами и рыданием: «Удалитесь и не сокрушайте души моей жалостию»,- служат живым свидетельством, как искренни были его обеты, как живо было стремление его к Богу, Которому он посвятил себя у врат смерти на всю вечность, приняв, наконец, и схиму».
Позволим привести здесь следующие, проникнутые теплым чувством размышления, которые внушила тому же благочестивому жизне-описателю св. князя его блаженная кончина: «Так рановременно по суду человеческому, и благовременно по намерениям Промысла Божия, так свято пред очами Божиими и человеческими, кончилась жизнь св. Александра Невскаго!.. Кончилась?.. Нет! Кончилось видимое общение св. князя с любившим его народом; но вместе с ним началась бессмертная жизнь имени его в благодарной памяти народной, передававшей из века в век славу подвигов героя Невскаго. Кончилось предопределенное ему время подвигов; но вместе с тем началось нескончаемое время его наград и воспарившему к небу его духу, и успокоившемуся от трудов телу,- наград, которых не заменила бы самая продолжительная жизнь со всеми ее радостями… О, ведомы ли были блаженному духу твоему, отец отечества своего, спасавший его в самую тяжкую годину от самого тяжкого горя,- ведомы ли были духу твоему те рыдания и слезы, с какими народ твой принял весть о кончине твоей, с какими принял он драгоценное сокровище - останки твои и предал их земле? Немало огорчений среди непрерывных, тяжких и в высшей степени благотворных трудов испытал ты со стороны неразумных чад твоих - твоего народа: теперь утешился бы дух твой, если бы нуждался в земных утешениях; теперь увидел бы ты, как ценили тебя, как любили тебя, ангел-хранитель добраго народа русскаго!.. Владимир твой ждет своего князя с радостными вестями… Не ту весть вещает ему первосвятитель Кирилл: «Чада моя милая! Зайде солнце земли Русския». Посмотрел бы ты, как народ принял эту горькую истину, как первосвятитель передал ее. Народ как будто не понял,- он, может быть, не хотел понять слов своего архипастыря… Как, без сомнения, и святитель желал бы объяснить их не так! Но уже все кончено: народ должен узнать свое горе! «Благоверный великий князь преставился»,- говорит со слезами святитель; но у народа в ответ нашлось только два слова, в которых вылилась вся скорбь, вся туга сердечная по тебе, защитник земли Русской! «Уже погибаем!»- Пришел и самый мрачный день скорби и сетования, когда, пораженный печалию, престольный град твой вышел сретить и принять на могильный покой святые останки твои… В дни ожидания святого тела народ успел припомнить все доблести, все подвиги, все благодеяния князя, который с ангельскою добротою, неусыпностию и терпением трудился во благо его… И приникал ли свыше блаженный дух твой, благодетель своего родного края, к умилительному зрелищу, какое было у твоего гроба, когда, в торжественном шествии во Владимир, толпы, беспрестанно возрастая, спешили хоть прикоснуться к святому телу твоему, к честному гробу твоему; когда рыданиями народными, каких дотоле не бывало, заглушалось пение погребальное; когда собственными слезами певцов прерывалось пение?.. Ведомо ли, наконец, тебе то, что переходит из века в век, вместе с памятью твоих доблестей и подвигов,- трогательное выражение всей скорби по тебе, всей любви к тебе, какое читаем мы, отдаленные потомки облагодетельствованных тобою прапрадедов наших, в письменах свидетелей твоей кончины: «Отца человек может забыти, а добра господина не может оставити; аще бы лзе, и в гроб бы лег с ним». Мы, по крайней мере, знаем теперь чувства своих предков к тебе, и разделяем их, отдавая предкам и честь, и славу, и искреннюю признательность за их добрые чувства!..
За тебя же, слава не только царства русского, но и святой Церкви Христовой, радуемся мы, не столько припоминая ту честь, какую воздал тебе народ твой, сколько с благоговением приникая к
славе, какую достойно воздал тебе Господь! С радостию припоминаем явныя знамения прославления твоего на небе, так видимо отражающегося на покоющихся среди нас нетленных останках твоих. В славе твоего, просиявшаго нетлением, тела, мы прозираем вечную славу твоего духа, блаженствующаго в обителях Отца небеснаго, и благословляем святейшее имя Господа, дарующаго верным рабам Своим вечную славу в воздаяние за их труды, являющаго и другим эту славу еще во времени, в ободрение в труде угождения Ему. Благословляем и твое святое имя, благоговея пред множеством твоих подвигов и трудов, а еще более - пред высотою и чистотою святой души твоей, всегда бодрственной, всегда всецело Богу преданной, умевшей каждое из дел жизни возводить в достоинство жертвы и служения Богу!»
Сурова, полна тяжких, самоотверженных трудов была жизнь Александра. Без сомнения, ясное представление его многострадальных подвигов внушило историку следующие сроки: «Имя Святаго, ему данное, гораздо выразительнее Великаго; ибо Великими называют обыкновенно счастливых*402. Это суждение вызывает некоторое недоразумение. Если под счастьем разуметь одни громкие успехи, отсутствие неудач и страданий, беззаботное наслаждение всеми утехами жизни, то, конечно, в жизни св. Александра Невского мы немного найдем такого счастья. Его жизнь, скорее, есть жизнь скорби. Но справедливо сказано, что «скорбь» и «радость» - близки между собой, как две родные сестры, и можно полагать с уверенностью, что если в его жизни было много скорби, происходившей главным образом от сострадания к своему народу, то, с другой стороны, были и радости. Не худшее ли из бедствий в жизни составляют терзания нечистой, преступной совести? Но его праведная жизнь служит ручательством, что он не испытывал горечи этого бедствия, часто удручающего людей, по-видимому пользующихся всеми житейскими благами. Скорее, напротив - он должен был испытывать радость безупречно исполненного долга, радость незапятнанной совести, радость чистой души, далекой от всякой низости, радость святой жизни, всецело отданной на служение Богу и ближним. «Это,- по словам знаменитого писателя,- конечно, едва ли то, что люди собственно называют радостью; это не веселость легкомыслия, которая подобна кратковременному мерцанию апрельского солнца над мелководным потоком; это не смех безумцев, который подобен «треску шипов под горшком»: таких радостей мало в жизни человека, который понимает истинный смысл жизни. Но истинно сказал один великий учитель Церкви: Crede mini, res severa est verum gaudium (Верь мне, суровая жизнь есть истинна радость)»403, и из этого источника всего истинно доброго и благородного и всего истинно великого он мог почерпать с избытком новые
