Российское государство в еще большей степени полагалось на косвенное налогообложение: прямые налоги давали лишь небольшую долю поступлений (в 1900–1913 годах — около 7 %). Противодействие представленных в Государственной думе деловых кругов означало, что налога на прибыль не будет. Таким образом, государственные расходы оплачивались преимущественно из прибыли казенных предприятий (чистая сумма поступлений от железных дорог в 1913 году составила около 270 миллионов рублей), а также налогов на потребление предметов первой необходимости, например керосина, спичек, сахара и водки. Важнейшим из налогов на потребление, несомненно, являлся акциз на водку и спирт, торговлю которыми государство монополизировало в конце девяностых годов XIX века. Чистый объем налоговых поступлений от казенной винной монополии примерно в 2,5 раза превышал таковой от эксплуатации казенных железных дорог, а валовая сумма поступлений от винной монополии (900 миллионов рублей в 1913 году) составляла более 1/4 государственных доходов. Историк экономики Александр Гершенкрон справедливо отметил, что суммарное налоговое бремя увеличилось с 12,4 % национального дохода на душу населения (1860) до 16,9 % (1913). Однако он ошибся в том, что это негативно сказалось на уровне жизни. Напротив, отмечалось увеличение дохода от налогов на потребление {714}.
В Германии положение осложнялось наличием федеративной системы. Союзные государства фактически пользовались монополией на прямое налогообложение, и попытки Бисмарка изменить расстановку сил в пользу имперского центра неизменно проваливались {715}. На самом деле имперский центр осуществлял чистые трансферты союзным государствам: в девяностых годах XIX века они составляли в среднем 350 миллионов марок в год. Хотя союзные государства (и муниципалитеты) могли модернизировать свою налоговую систему путем введения налогов на прибыль {716}, в девяностых годах имперский бюджет по-прежнему почти целиком зависел от старых акцизов и ввозных таможенных пошлин (они приносили 90 % доходов). По словам Бюлова (вторившего Бисмарку), центральное правительство напоминало “бродягу, совершенно нежеланного гостя, который в поисках пропитания упрямо колотит в двери [союзных] государств” {717}. Таким образом, имперский центр был сильно ограничен в финансировании себя (и, следовательно, армии и флота) за счет косвенных налогов. Таким образом, пошлины росли по мере увеличения военных расходов, но социал-демократы настолько успешно эксплуатировали недовольство населения по поводу “дорогого хлеба” из-за “милитаризма”, что правительство вскоре было вынуждено рассмотреть введение налогов на имущество на федеральном уровне. Вопреки предположениям консерваторов, увеличение расходов на армию и флот было на руку СДПГ, сделавшейся, по сути, партией тех, кто страдал от регрессивного налогообложения {718}. На правом политическом фланге, напротив, экономические интересы шли вразрез с партийными, и состав коалиций менялся. Так, многие из деловых групп (например, Союз промышленников), в 1912 году поддержавших введение прямого налога, в 1913 году сочли итог чересчур прогрессивным. Еще важнее то, что одновременно шли дебаты по конституционным вопросам между партикуляристами и сторонниками централизации империи, а также между защитниками монарших прерогатив и сторонниками расширения полномочий парламента. В этих условиях экономические интересы нередко переплетались с конституционными вопросами. Наконец, в этом споре были поставлены под вопрос исторически сложившиеся фундаментальные позиции партий (антипруссачество Партии католического Центра, антимилитаризм СДПГ, антисоциализм национал-либералов и “государственничество” Консервативной партии). Таким образом, история германской внутренней политики до 1912 года во многом характеризуется бюджетным тупиком. Союзные государства отвергали призывы имперского правительства делиться своими доходами от прямых налогов. Министерство финансов тщетно пыталось контролировать расходы конкурирующих ведомств. Все чаще правительство было вынуждено обсуждать финансовые вопросы с рейхстагом. А парламентские партии расходились во мнениях по налоговым вопросам. Ошеломляющая победа социал-демократов на выборах 1912 года и последовавшее введение двух прямых налогов для финансирования военного закона 1913 года нередко расцениваются историками как ярчайшие свидетельства этой тупиковой ситуации. При этом мнения о том, наступил ли для Германской империи “переломный момент”, избрала ли она “тупиковый путь” или оказалась в “латентном кризисе”, расходятся {719}. Конечно, к выборам 1912 года обстановка изменилась: показательно, что депутат от СДПГ охарактеризовал ситуацию как “великое выступление народа против увеличения косвенных налогов” {720}. Национал-либералы даже присоединились к Партии католического Центра, леволиберальной Прогрессивной партии и СДПГ, призывавшим к введению к апрелю 1913 года федерального “налога на все виды собственности” (резолюция Бассермана — Эрцбергера, названная так по именам лидеров Национал-либеральной партии и Партии Центра). Национал-либералы решились даже поддержать резолюцию СДПГ о том, что новый налог нужно вводить ежегодно, а также резолюцию прогрессистов за сокращение налога на сахар и их же призыв к принятию законопроекта 1909 года об увеличении налога на наследство {721}. Второй заметной переменой стала готовность Партии Центра и социал-демократов одобрить увеличение ассигнований на военные нужды. Что касается Партии Центра, то показательно превращение Маттиаса Эрцбергера из противника колониальных трат в сторонника расходов на ВМФ, а в случае социал-демократов перемену можно проиллюстрировать следующим осторожным заявлением 1912 года: “Мы, социал-демократы, как и прежде, не проголосуем за выделение на военные цели ни денег, ни людей. Однако если… мы убедимся, что косвенный налог может быть заменен прямым, то мы желаем проголосовать за такой прямой налог”. События 1913 года также можно рассматривать как кульминацию битвы за уменьшение финансовой зависимости имперского центра от союзных государств. Конечно, Бетман-Гольвег не сомневался, что резолюция Бассермана — Эрцбергера повысила политические ставки. Союзные государства оказались перед выбором: согласиться на предложенный правительством имперский налог на прирост капитала (Vermögenszuwachssteuer) или
спровоцировать такой поворот политического курса империи (и, следовательно, союзных государств), который необратимо усилит раскол между буржуазными партиями и может привести к положительному исходу лишь в том случае, если масштаб влияния на правительство и его курс радикальных элементов увеличится (а это будет означать разрыв с политическими традициями империи и всех входящих в нее государств).
На это министр финансов Пруссии (после консультаций с лидерами консерваторов) возразил, что отмена монополии союзных государств на прямое налогообложение явится “губительным шагом по пути к парламентаризму”: важно, чтобы “Пруссия оставалась Пруссией”. Категоричнее высказался саксонский король Фридрих Август III, усмотревший в налоге на прирост капитала орудие “унитаризма”. Когда мера была наконец одобрена (вопреки голосованию представителей Саксонии в бундесрате и с помощью национал-либералов и социал-демократов в рейхстаге), страсти не улеглись. По словам консерватора графа Вестарпа, Германская империя вступила на путь превращения в “демократическое унитарное государство”. Оппозиционные партии объявили случившееся “разгромом при Филиппах” и (с горькой иронией) “концом света” {722}.
