На этот скепсис Клаузевица следует смотреть со снисхождением, поскольку в течение его жизни и в соответствии с полученным им опытом сложилось так, что — редкий случай — война возникала не по вине Пруссии или немцев. Пруссия его времени и царская Россия, которой он одно время служил, стали жертвами французской агрессии, против которой они и защищались.
Поиск им сущности войны и ее соотношения с политикой открывает нам новые актуальные интеллектуальные перспективы, независимо от того, относиться ли к войне, вместе с Клаузевицем, как к вечному, все вновь возникающему феномену, или же питать надежду на победу и искоренение зла благодаря лучшему пониманию этой ужасной болезни человечества подобно тому, как мы преодолели полиомиелит. Заслуга Клаузевица перед пользующимися дурной славой ограниченными моралистами заключается в том, что после выхода его труда в 1832 г. он был использован теми, кто хотел узнать, как вести войну наиболее эффективно с успехом для своей стороны[398]. Но подход Клаузевица плодотворен также и для тех среди нас, кто с его помощью хочет понять, как локализовать войну и насилие, сделать их более цивилизованными, а в идеальном случае — избавиться от них.
Методология Клаузевица
Позволим себе несколько слов о методологии Клаузевица, которые не являются оригинальными, но, тем не менее, указывают на то, что сегодня еще должны были бы сделать военные историки и теоретики. Совершенно в традиции Вегеция и других перечисленных выше исследователей Клаузевиц действовал в рамках историко-эмпирического подхода к познанию войны. И этот подход состоит в следующем: подобно натуралисту Клаузевиц изучал столько войн, сколько было ему известно (но преимущественно недавние для него, начиная с Тридцатилетней войны), и искал образец, который бы напоминал о себе вновь и вновь. К ужасу тех педантичных историков, которые считали возможным изучать события только когда после них минет не менее 30 лет, Клаузевиц не придерживался этой точки зрения в отношении прошедших войн. Для сбора «банка данных» о прошлом он использовал события, имевшие место в его жизни. И особенно важные и обширные сведения для анализа предоставил Клаузевицу его собственный опыт участия в борьбе с Наполеоном (на стороне России!) во время его похода в Россию в 1812 г. Такой подход — детальное изучение событий, не упускающее из виду ничего, — лежит в основе исследований о войне во всех западных странах, за исключением Германии, где после 1945 г. лишь немногие (как, например, покойный Вернер Хальвег, а также члены плодотворной рабочей группы по военной истории) находили мужество применять такой аналитический метод. (Официальной немецкой военной историографией с 1957 г. такой подход был, правда, отклонен как неисторический и не совсем корректный с этической точки зрения.)
Однако такой методический подход позволил Клаузевицу еще раз в свете новых событий полностью переосмыслить свои основные теоретические положения. В результате книга «О войне» состоит как бы из двух частей: более ранней, в которой Клаузевиц показывает, как изменилась война в эпоху революционной Франции и стратегии Наполеона, и более поздней, в которой он неожиданно осознал, что наряду с большими войнами отныне существуют и малые, ограниченные по целям и последствиям. В центре большой войны — а также и в написанных раньше разделах книги «О войне» — всегда находится наполеоновское сражение на уничтожение. В соответствии же с другими разделами такое сражение, полная победа над противником и его покорение не является однозначно неизбежным. В этой связи он написал в 1827 г.: «Я смотрю на первые шесть частей, уже переписанные начисто, лишь как на довольно бесформенную пока массу, которая, безусловно, должна быть еще раз переработана. При этой переработке двойственность метода ведения войны будет очерчена резче, с уделением ей большего внимания»[399].
Постоянно приводит в смущение то обстоятельство, что Клаузевиц из первых шести частей книги смог переработать только первую и в какой-то степени вторую. Отсюда в 3–6 частях наполеоновское генеральное сражение описывается как единственный и довлеющий кульминационный пункт всех войн. Соответственно, именно эти части представлялись более предпочтительными для полководцев всех наций, руководивших войнами во второй половине XIX — начале XX в., и для стратегии Советского Союза и Варшавского пакта. А после «возрождения» Клаузевица в среде американских военных положения его теории о сражении на уничтожение оказались идеально подходящими для ведения войны в Персидском заливе в 1991 г.[400] Такая концентрация внимания на ранней части труда Клаузевица оказалась ошибкой. Это видно из того, что все фанатичные приверженцы сражения на уничтожение — от Мольтке и Фоша до Колина Пауэлла и Нормана Шварцкопфа — оказались в опале. Между тем в конце своей жизни Клаузевиц осознавал: война закончена только тогда, когда у противника — в течение длительного времени — подавлена воля. Такое иногда происходит в результате длительной военной оккупации, как это попытался сделать Советский Союз после Второй мировой войны. Как верно установил Клаузевиц: «Наконец, даже на окончательный, решающий акт всей войны в целом нельзя смотреть как на нечто абсолютное, ибо побежденная страна часто видит в нем лишь преходящее зло, которое может быть исправлено в будущем последующими политическими отношениями»[401].
Далее он пишет о том, что значит обезоружить государство (на этом и строится дефиниция Клаузевица относительно цели всех военных усилий): «…Пока же мы будем различать три элемента… Это — вооруженные силы, территория и воля противника. Вооруженные силы противника должны быть уничтожены, т. е. приведены в состояние, в котором они уже не могут продолжать борьбу… Территория должна быть завоевана, потому что она может явиться источником новых вооруженных сил. Но даже после достижения того и другого нельзя считать, что война (враждебное напряжение и действие враждебных сил) прекратилась, пока не сломлена воля противника, т. е. его правительство и союзники не принуждены подписать мир или народ не приведен к покорности, потому что даже в то время, когда мы вполне овладеем неприятельской страной, борьба может снова возгореться внутри страны или при содействии союзников врага извне. Конечно, такой случай может иметь место и после заключения мира, но это лишь доказывает, что не всякая война приносит с собой полное решение и окончательную развязку»[402].
Принимая во внимание демонстрируемое Клаузевицем впечатление о силе сопротивляющихся, в любом случае надо отдать ему должное, что он в волевом противостоянии (для него это тоже являлось войной) видел и важность убеждения, разъяснительной работы, того, что сегодня можно назвать борьбой за сердца и души населения и руководства противника. Но победа в борьбе за сердца и души гарантирована только тогда, когда противника можно убедить, что после заключения мира ему будет лучше, чем прежде, и новым сложившимся status quo он будет удовлетворен в течение длительного времени. (Добавим: Еще за век до Клаузевица это осознавал выдающийся испанский практик военного дела Санта Круз де Марсенадо, соответствующие труды которого были устремлены в перспективу[403]. Однако труды его, по всей видимости, не были известны Клаузевицу.)
Важнейшие идеи Клаузевица
Обратимся еще раз к тем великим урокам, которые извлекает Клаузевиц в процессе изучения войны. Среди них мы найдем скорее человеческие и социальные, а не тактические и технические факторы, многие из которых оказывают свое воздействие и по сей день. Это неудивительно, поскольку многое из того, как строить мосты, транспортировать войска и грузы, использовать оружие, осаждать крепости за прошедшие после Клаузевица почти двести лет благодаря развитию техники и технологий претерпело сильные изменения. Однако неизменными остались человек и динамика человеческого общежития, в которой находится все общество, в том числе и вооруженные силы, а также между полководцами и солдатами. Таким же образом труды Платона и Аристотеля, посвященные людям и политике, в наши дни намного актуальнее, чем рекомендации Вегеция о ведении войны.
Оригинальна и плодотворна и Клаузевицкая дефиниция войны: «Война есть не что иное, как расширенное единоборство. Если мы захотим охватить мыслью как одно целое все бесчисленное множество отдельных единоборств, из которых состоит война, то лучше всего вообразить себе схватку двух борцов. Каждый из них стремится при помощи физического насилия принудить другого выполнить его волю; его ближайшая цель — сокрушить противника и тем самым сделать его неспособным ко всякому дальнейшему сопротивлению.
