После конференции я, конечно, смогу выкроить минут 40–50. Если это устраивает Вас, я охотно побеседую с Вами. Что касается дня приема, могу сообщить Вам об этом дополнительно приблизительно дня через два по окончании конференции.
Готовый к услугам И. Сталин.
_________________
20.1.32 г.»[258]
Таким образом, в 1932 году официального посвящения в гуманитарные вожди непосредственно главным вождем не состоялось. Марр, не скрывая обиды, написал Сталину из Ленинграда, где он жил и трудился, ответную записку на бланке «Института народов Востока». И она сохранилась в архиве Сталина. Это было странное по стилю, да и по смыслу послание:
«Ленинград, 26.1.32.
Многоуважаемый Иосиф Виссарионович!
Премного благодарен за ответ. Ваше предложение, конечно, вполне устраивает. Я буду ждать. Могу себе представить, как Вам дорога каждая минута, когда я потерял представление о времени, точно в первобытном обществе, не различавшем еще утра и вечера иначе, как по производству, связанному с тем или иным отрезком времени без представления еще об его длительности. У Вас, однако, время расходуется на дело, на строительство, а у меня на отвлекающие от и теоретического, и практического технически и общественного научного дела беспрестанные разговоры в комиссиях, подкомиссиях, совещаниях и т. д.
С неизменным уважением и товарищеским приветом — Марр .
Адрес: 7-я линия, д. № 2, кв. 17 (тел. 5-48-43).
Тел. Авт. В-1.70.82 (только 7 и 8 в Москве. Институт народов Востока, Берсеневская наб., 120)»[259].
Неясно, переписывались ли они позже, но на копии письма Сталина Марру, чьей-то рукой сделана приписка: «Письмо ак. Марра (с приложением) переданы т. Поскребышеву. 22.III.32». В это время А.Н. Поскребышев — очередной личный секретарь Сталина. О каком письме идет речь, кто его передал, а главное, о каком «приложении» здесь говорится, выяснить не удалось. Не исключено, что в марте Марр еще раз попытался напомнить о себе запиской и посылкой вождю одной из своих новых работ. Возможно, его просьба была связана с назревавшими изменениями в руководстве Академии наук СССР и ее советизацией? Быть может, Марр просил аудиенцию в связи с поднятым им еще в 1930 году вопросом о всемирном универсальном алфавите? Точно ответить на эти вопросы сейчас невозможно. Так или иначе, но вождь академика не принял. Как я уже отмечал, в журнале регистрации посетителей кремлевского кабинета Сталина фамилия Марра ни разу не упоминается[260]. Вскоре, так и не дождавшись приема, в 1934 году, прожив семьдесят лет, Марр умер.
* * *
Высокопарный тон письма Марра Сталину не только преисполнен чувством собственного достоинства и даже какой-то ходульной величавости, но оно еще написано не очень вразумительно с точки зрения общепринятого документописательства. Напомню, пишет крупнейший российский специалист в области языкознания, а его конструкции русских предложений способны смутить не только грузина-вождя, ревниво относящегося к неродному русскому слогу, но и коллег-языковедов. Смысл, кажется, ясен, но стиль витиеватый и путанный демонстративно тормозит понимание, причем так, что читатель не сразу осознает, каким образом одной-двумя фразами его закидывают из сталинского настоящего в какую-то самую далекую прорву прошлого, затем, как головой в грядку, вновь сажают в бытие настоящего, но, не дав укорениться и там, швыряют в будущее. В нескольких строчках письма перемешаны времена и субъекты: и вчера, и утро, и завтра, и минута; вождя, автора, древнейшего примата, для которого, между прочим, время оказывается «неразличимо». В этом письме, в его стилистике, как и в большинстве научных трудов, содержится загадка личности Марра, его литературного стиля и квинтэссенция яфетической теории. В нем итог магии его исторических построений и фантастических по своей смелости языковых и семантических реконструкций. Марр действительно жил в своем, особо преувеличенном интеллектуально и эмоционально мире. Его верная ученица и научный последователь О.М. Фрейденберг вспоминала о первой встрече: «Я поняла в тот день, что ум у него отвлеченный и дальнозоркий и что очень близко лежащих перед ним предметов он без очков не видит»[261]. Да, но если даже очень пристально вглядываться в пустоту, то и «очки» не помогут. Что же видел Марр в неоглядной научной дали, в ее «яфетических зорях» (выражение Марра) и в своих ближайших политических окрестностях? Проследуем за амплитудой его взгляда.
И все же странно, что Сталин так холодно отстранил от себя в 1932 году пусть самовлюбленного выскочку, но все же академика, не раз доказавшего свою преданность новой власти, которому искренне не раз рукоплескала и старая императорская, и новая советская академия. Думаю, уже тогда, приняв политическую услужливость старого академика и поняв, что некоторые его выводы могут быть использованы в тогдашней политической доктрине, Сталин плохо понимал или совсем не понимал его научную концепцию в целом, не воспринимал его литературный стиль и тем более его невыносимо высокомерный тон. В своих устных выступлениях Марр нередко говорил о себе в третьем лице и в превосходных степенях. Говорить о себе как о «нем», о «Сталине» все чаще позволял себе и вождь. Марр, объявив себя марксистом, позволял себе в печати не соглашаться с Ф. Энгельсом по одному из самых фундаментальных вопросов исторического материализма, по вопросу о времени возникновения классов и классового общества. В 1929 году Марр опубликовал такой пассаж: «Лингвистические выводы, которые делает яфетидология, заставляет ее самым решительным образом сказать, что гипотеза Энгельса о возникновении классов в результате разложения родового строя нуждается в серьезных поправках, но, само собою разумеется, поправку эту должен сформулировать не лингвист, а социолог или, точнее, социолог совместно с лингвистом»[262]. Если даже учитывать, что к тому времени советская власть существует всего лишь двенадцать лет, это все же очень дерзкая фраза. Не только потому, что «гипотеза Энгельса» «нуждается в серьезных поправках», но и потому, что эти поправки должен внести не иной «великий теоретик-марксист», а совместно с лингвистом некий «социолог». Уж не Сталина ли (социолога!) и себя (лингвиста!) имел в виду наш академик? Сталин отважится на критику некоторых взглядов Энгельса (в частности, на русскую дипломатию) только спустя несколько лет. А «гипотезу Энгельса» Сталин припомнит Марру в 1950 году. Но, несмотря на огромное самомнение и даже дерзость, старый академик, заявивший, что он наконец-то создал новое «марксистское» учение о языке и мышлении, был полезен для новой сталинской власти и, чем черт не шутит, возможно, действительно способен дать то, что обещает. Как известно, Сталин требовал советского превосходства и приоритетов во всем. Но здесь произошла заминка, из-за которой Сталин, возможно, и отказался в 1932 году от прямых контактов с Марром. Причиной мог стать все тот же всемирный алфавит.
* * *
Вскоре после письма Марра к Талю с предложениями начать работу над внедрением нового универсального алфавита, в печати началась дискуссия, сам факт которой свидетельствует, что ее инициировали сверху. Открылась дискуссия статьей Врубеля, одного из верных учеников Марра, которого он рекомендовал Талю как специалиста, «способного приспособить» аналитический алфавит для китайской письменности. В ответ появилась большая статья ведущего специалиста по латинизации алфавитов народов СССР Н.Ф. Яковлева: «В книге 7–8 нашего журнала опубликована статья т. Врубеля „Унификация и латинизация“, где автор ставит вопрос о практическом применении так называемой „яфетидологической транскрипции“ или „аналитического алфавита“… Это одно из немногих определенных высказываний сторонников аналитического алфавита, в котором они пытаются доказать практическое превосходство аналитического алфавита над новым алфавитом, принятым у восточных народов СССР. Теперь, на основании высказываний яфетидологов Врубеля, Дмитриева-Кельда (дискуссия по вопросу об алфавите, организованная Ниязом и Иннарвосом {17}) и самого создателя аналитического алфавита акад. Н.Я. Марра, мы можем попытаться разобраться в этом вопросе. Для этого, прежде всего, посмотрим, что представляет собою так называемый аналитический алфавит.
Аналитический алфавит был создан акад. Н.Я. Марром задолго до революции. Можно смело утверждать, что составлен он был первоначально для отдельных языков: армянского, грузинского и абхазского, без оглядки на практическое его применение или хотя бы на теоретическое значение как единой универсальной, пригодной для обслуживания всех языков мира, транскрипции. Этот алфавит построен на следующей научной концепции истории звуков речи. Звуки речи развивались, согласно Н.Я. Марру, от сложных, но еще не расчлененных в своей первобытной сложности („диффузных звуков“) африкат — к простым звукам современных языков: мгновенным („сильным“ по Марру), длительным („слабым“ по Марру). Исторически, таким образом, наиболее сложные африкаты являются и наиболее древними „доисторическими“ звуками. Их „расщепление“ в ходе развития языка дает новейшие „простые“ звуки (по Марру, сначала сложные и неразложимые звуки).
