Отзвуком этой трагедии стало поверье, бытовавшее среди шведов, занявших крепость, еще в середине XVII века. Бабочек-поденок, появляющихся летом из личинок и живущих всего один день, в этих краях называли «русскими душами».
В июне 1612 года перед трехтысячным войском Эверта Горна капитулировали после короткой осады еще две русские крепости — Копорье и Яма, а в следующем месяце пал Гдов. Однако вновь устоял Псков, отказавшийся сдаться на почетных условиях, предложенных Эвертом Горном. Осада шла вяло, иностранные наемники целыми отрядами бросали позиции и уходили в Финляндию, недовольные полугодовой задержкой жалованья, а к началу августа в шведском лагере разразилась тяжелая эпидемия некоей загадочной болезни, которую Эверт Горн называл «сильным жаром с потом». Петардированию городские ворота не поддавались: они были забраны железом, а с тыльной стороны завалены землей. В обороне Пскова, вероятно, имелись слабые места, и какие-то из ворот, использовавшиеся горожанами для вылазок, были укреплены не столь тщательно, но фельдмаршал упустил единственную возможность, предоставленную ему судьбой. В шведский плен попал больной псковитянин, который под пыткой мог рассказать о незащищенных воротах, но он производил впечатление смертельно больного, и ему позволили умереть без дополнительных мучений. А на следующий день умирающий сбежал. Тайны псковских ворот не открылись перед фельдмаршалом и в следующем, 1613 году, когда он решил выведать о них с помощью военной хитрости. Во время переговоров с русским воеводой Осипом Кокоревым генерал завел в его присутствии «диспут» со шведским полковником Робертом Мууром, обсуждая конструкцию и защиту городских ворот. Встреча, по традиции того времени, вероятно, сопровождалась обильными возлияниями, что может стать единственным разумным объяснением примененной тактики. Но коварный расчет на то, что разгоряченный Кокорев бросится поправлять собеседников, понятия не имеющих об особенностях русского фортификационного искусства, не оправдались. Псков не удалось взять ни в 1612, ни в 1613 годах.
Псковская неудача в какой-то мере компенсировалась взятием не менее мощной Ивангородской крепости, которая капитулировала 4 декабря 1612 года. Эверт Горн приступил к осаде Ивангорода в августе, постепенно перерезая пути снабжения русских. Для этого вблизи города было выстроено три шанца, а пространство между ними патрулировали отряды кавалерии. Блокада становилась все плотнее, вскоре горожан отрезали от реки, из которой они вылавливали рыбу. Начался голод, жители толпами побежали из города. Но на пути несчастных встали шведские заградотряды, гнавшие беглецов назад. Они должны были, по словам Эверта Горна, «помочь остальным подъесть» запасы продуктов.
Однако Ивангород не думал сдаваться. 15 октября глазам шведов предстало неожиданное зрелище. Защитники Ивангорода сделали вылазку, они едва переставляли ноги и с трудом удерживали в руках сабли и мушкеты. «Мужчины и женщины, все, кто мог, выползли наружу», — сообщал пораженный мужеством ивангородцев Эверт Горн. Атаку отбили, русских вновь загнали в крепость. Они были слишком ослаблены, чтобы на равных сражаться в открытом поле. Нападавшие были «распухшими как огромные древесные стволы», с явными признаками «нотебургской болезни», то есть цинги, констатировал фельдмаршал. Эверт Горн решил, что русские продержатся еще максимум месяц. Но город простоял значительно дольше.
Оборона Ивангорода произвела большое впечатление на шведских военачальников. Губернатор Нарвы Филипп Шейдинг писал канцлеру Акселю Оксеншерне 18 декабря 1612 года, восхищаясь защитниками русской крепости, которые «вели себя мужественно до последнего, на зависть любому народу, сильно страдая от нужды и голода». Эверт Горн, докладывая Делагарди об успешном завершении блокады Ивангорода, рекомендовал перейти от насилия к убеждению, добиваясь подчинения русских шведской короне: «Хотя нам и удалось вытащить их наружу из-за страшного голода, подумалось мне, что поскольку мы не можем овладеть этой страной без большой военной силы, следует расположить их к себе добрыми делами и хорошим отношением. Надо показать московитам, что мы не стремимся уничтожить их страну, а хотим лишь ее объединения».
К завершению 1612 года огромная территория на северо-западе России была «объединена». Большинство городов и крепостей — одни добровольно, другие силой — присоединились к договору Новгорода с Делагарди, принеся присягу на имя Карла Филиппа. Оставался лишь один очаг сопротивления — Псков. Но к середине 1613 года из-под шведской власти вышли две уже захваченные крепости, Тихвин и Гдов, показывая пример неповиновения остальным городам. Толчком к восстанию стало появление в мае 1613 года в новгородских пределах шеститысячного русского войска, в основном казаков, посланного правительством Михаила Романова для изгнания шведов. В истории тихвинского переворота и последующей обороны крепости от шведов смешались мужество и предательство, религиозная мистика и безудержный разгул, характерные для всего периода российской Смуты.
Тихвин в начале семнадцатого века представлял собой два укрепленных монастыря, мужской и женский, разделенных рекой, и посад, расположенный на стороне мужского монастыря. Город был окружен рвом и земляным валом с деревянной стеной. Оборонительные сооружения Тихвина позволяли шведскому гарнизону из ста двадцати солдат чувствовать себя в безопасности и не бояться набегов казачьих шаек, рыскавших в округе. Но враг ударил изнутри! В конце мая тихвинские жители, до сих пор клявшиеся в преданности королевичу Карлу Филиппу, подняли восстание. Часть солдат перебили по постам, остальные сдались. Вскоре в крепость вступили обещанные подкрепления — четыреста казаков, — о чем горожане заранее договорились с царскими воеводами. Последний очаг сопротивления — дом тихвинского воеводы Ивана Лакумбова, где ставленник Делагарди заперся с несколькими шведами и упорно отбивал атаки, — пал после обстрела из пушек и затинных пищалей (тяжелых крепостных ружей). Воевода с женой пытались бежать, выбросившись из окна светлицы на крышу конюшни, но там их схватили и посадили в тюрьму. Над крепостью подняли флаг, грубо сшитый из кусков некрашеного льна: красный крест на белом поле. Похожие хоругви, правда куда более изящные, были у непобедимых польских гусар, так почему бы не попытаться снискать расположение Неба с помощью такой уловки? Горожане стали готовиться к осаде, углубляя рвы и изготавливая тарасы — деревянные клети, в которые насыпалась земля. Шведские отряды, находившиеся поблизости от Тихвина, попытались с ходу взять крепость, но после нескольких безуспешных приступов отступили.
План московитов был для Делагарди ясен: они хотели перерезать главную линию снабжения Новгорода, шедшую из Ладоги по реке Волхов. Шведский наместник отправил под Тихвин все имевшиеся в его распоряжении силы, свободные от гарнизонной службы по крепостям. Своих наемников не хватало, и пришлось нанять полторы тысячи запорожских казаков полковника Сидора, прежде служивших у гетмана Ходкевича. Общие силы шведов составили три с половиной тысячи человек. Впрочем, что это были за воины — оборванные, полуголодные, озлобленные очередной задержкой денежного довольствия! Они могли поднять мятеж и перейти на сторону врага в любой момент. Наибольшие сомнения вызывала тысяча солдат из полка голландца Юхана Монихофена, только что прибывшего из Финляндии. Эти головорезы, набранные по притонам Европы, еще не успели прославиться в сражениях с врагом, но зато смогли навести ужас на население шведских городов своими пьяными загулами и грабительскими рейдами по домам обывателей. В Нючепинге они убили бургомистра и нескольких слуг герцога Юхана, а в Стокгольме вызывающие вели себя в присутствии самого короля. Их следовало повесить, но войск не хватало: полк Монихофена спешно отрядили в Россию.
Возглавлявшие осаду полковники Роберт Муур и Дэниэль Хепберн решились на штурм. Часть сил они расположили возле женского монастыря, несколько отрядов поставили против мужского монастыря, на другой стороне реки Тихвины. Осада пошла по всем правилам военного искусства. Артиллерийские батареи прикрыли плетеными корзинами с землей, солдаты взяли в руки топоры и лопаты. Одни вели к стенам ходы для закладки мин, другие принялись изготавливать деревянные башни, поставленные на колеса, — туры, которые можно было придвигать к стенам для штурма. Позже, возвратясь домой, ветераны красочно описывали землякам огромные «турусы на колесах», участвовавшие в сражениях. Эти снаряды выглядели в глазах мирных обывателей столь неправдоподобно, что соответствующее выражение даже вошло в русский язык как синоним беспардонной лжи.
Ежедневно обе части города обстреливали калеными ядрами в надежде вызвать там большой пожар. 17 августа после сильной артподготовки шведы пошли на штурм женского монастыря. Со стен на нападавших лилась известь, слепившая глаза, опрокидывались чаны с калом, летели бревна и камни. Но монастырь не устоял. Некий Гаврилка Смольянин перешел в разгар сражения со своими людьми на сторону шведов, остальных защитников женского монастыря охватила паника, люди побежали в поле, становясь легкой добычей противника. Основные силы осажденных — 700 казаков — были изрублены, лишь нескольким десяткам удалось бежать на другую сторону реки, под защиту стен мужского монастыря. Но паника перекинулась и в этот последний оплот обороны. Часть казаков принялась седлать коней, чтобы покинуть крепость, но другие встали на их пути, рассекая саблями седла и грабя своих недавних товарищей. Потасовка едва не перешла в кровавое побоище, но воеводам удалось примирить стороны и внушить мужество трусам. Обороняющиеся поклялись стоять до конца, а к царским войскам послали гонцов с просьбой о помощи. В конце августа подошло около полутора тысяч казаков, которые начали строить острог — крепость из вбитых в землю кольев — неподалеку от Тихвина.
