- Это ты, Гужон? - проворчал он и отвернулся, чувствуя, что он лежит в удобной теплой постели, но где - понятия не имел. Наконец его веки понемногу приоткрылись и то, что Фанфан увидел перед собой, оказалось песком! Правда потом, подняв глаза, он увидел две босые ступни, а выше стройные, дочерна загоревшие ноги!
- О-о! - простонал он, пытаясь подняться и сесть. Маркитантки у них в отряде вроде не было? Но тут он вытаращил глаза и даже присвистнул: какая красивая девушка! И даже больше чем красивая - потрясающая! На ней было что-то вроде полуразорванного платья, едва достигавшего колен, и все равно столь ослепительной красавицы он в жизни не видел! Она все ещё держала в руке маленький глиняный кувшин, из которого, видимо, и поливала его голову морской водой, чтобы привести в чувство. В чувство однако она привела не только голову, но и все остальное, так что ошеломленный Тюльпан торопливо прикрыл стыд обеими руками, ибо осознал, что наг как Адам!
- Это ты? - спросил он.
- Ага. Ты был весь в крови, так что я тебя раздела, чтобы вымыть. У тебя все тело в шрамах.
- Это от камней и скал, - сказал Тюльпан. - Я несколько раз с них срывался. Давно я здесь?
- Когда час назад я вернулась с моря, где ловила рыбу, - показала она на небольшую лодочку, вытащенную на песок, - ты здесь уже спал, или лежал без сознания.
- Точно без сознания! Я уже три дня и три ночи ничего не ел! Только мышь как-то поймал - не особое лакомство! Ты позволишь, я надену штаны, а то как-то мне перед тобой неудобно?
Она кивнула, улыбаясь - и улыбка эта показала безупречные белые зубки и очаровательные ямочки на щеках - а потом направилась к своей лодке.
- Любишь рыбу? - спросила она, гордо демонстрируя огромную рыбину, бившуюся у неё в руке.
- Я бы съел и конское копыто, - заявил Фанфан, с восхищением глядя, как она собирает хворост и траву, чиркает кресалом и разводит огонь. И вот уже рыба поджаривалась на железном пруте, ловко закрепленном над огнем.
После долгого молчания коротко спросила:
- Француз?
Кивнув головой, он заметил, как испытующ стал её взгляд, из которого вдруг исчезла бархатная нега.
- Значит ты был на волосок от смерти. Как тебя зовут?
- Фанфан-Тюльпан. А тебя?
- Летиция Ормелли. Мне уже пятнадцать.
- Но почему я был на волосок от смерти?
- Вначале я хотела перерезать тебе глотку, вот! - спокойно ответила она. - Но потом решила, что ты - дезертир, недаром же сберег ружье. Оно вон там, в моей палатке видишь?
- Я дезертировал, потому что был сыт всем по горло! Я пережил такое...
- 315
- Я знаю! Живу уже здесь неделю. Я из Альтано, - так называлась наша деревня. Называлась!
- Да, понимаю, - уныло протянул Тюльпан.
За время разговора девушка разделила рыбу пополам, положив на большие листья. Съели они её молча, но Фанфан заметил, что Летиция при этом тихо плачет, не всхлипывая и не вздыхая.
- Можешь мне все рассказать, - заметил он, - если считаешь, что это поможет.
- Вся моя семья... - только и сказала она.
- Отряд Рафаэлли?
- Они нам не представились!
- Но ты здорово говоришь по-французски!
- Дедушка научил. Он был священником, закончил семинарию во Франции.
Немного помолчав, спросила:
- Что будешь делать?
Фанфану это в голову не приходило, так что он мог ответить?
- Переберусь во Францию и спрячусь там подальше от полковников и вообще от армии! - Он горько рассмеялся. - Но здесь зато как в раю! - тихо добавил он, глядя на сверкавшую синеву моря, на золотой песок, на густой зеленый лес вокруг пляжа, в котором пели птицы: - Какой бы здесь был рай, не окажись мы здесь после стольких несчастий!
Летиция закусила губу и Фанфан, чтобы хоть на миг отвлечь её от тяжелых воспоминаний, весело добавил:
- Но это все же рай! Рай, где живет одна Ева! А это противоречит Библии!
- Теперь здесь есть и Адам, - улыбнулась она. Но тут же, заметив, как внимательно он её разглядывает, покраснела.
- Ты прекрасна, как восход солнца, Летиция Ормелли! - негромко сказал он.
- Я пойду взгляну на свои силки, подожди меня здесь! - вместо ответа бросила она. Фанфан-Тюльпан вновь разделся и пошел купаться. Вода была ещё холодной, но приятно освежала. Вернувшись на берег, он уже почти забыл о своих ссадинах. Обсохнув на солнце, потом, само собой разумеется, направился к шалашу Летиции. Это был, собственно, простой навес из ветвей и листьев, а вместо мебели там было лишь одеяло, на котором лежали его ружье и сумка.
Он лег и тут же уснул. Когда проснулся, было уже темно. Шалаш сотрясался от сильного ветра, и море шумело сильнее. Рядом с ним лежало стройное теплое тело, на талии он чувствовал её руку.
- Спишь? - шепнул он.
- Нет. Но теперь усну. Прошлые ночи были ужасны. Я так боялась, мерещились то французы, то волки - большие волки... Но с тобой я спокойна. Знаешь что, Адам?
- Что, Ева?
- В одном силке был заяц, так что завтра у нас будет королевский пир!
- Спи, ты мой ангел-хранитель! - сказал он, чувствуя, что тронут до глубины души - но при этом один вполне естественный порыв предупредил его, что может быть не безопасен этому невинному ангелу, что, разумеется, он предпочел замолчать.
- Спи, ангел мой! - повторил он, заворачивая Летицию в одеяло.
- Твои глаза - как летние звезды! - чуть погодя сказала ему Летиция. И я так рада, что понравилась таким глазам.
- Я так боялся, что обидел тебя, когда сказал об этом... ведь ты сразу ушла к своим силкам. Обиделась?
Та тихо прыснула.
- Меня учили, что нужно обидеться, но почему-то я обиды не почувствовала!..
Посреди ночи Летицию вдруг пробудил какой-то тихий звук. Ветер и море были спокойны, и Летиция стала прислушиваться. Потом спросила:
- Где ты?
В темноте она разглядела его позади себя, и оттуда-то и долетел этот тихий звук. И тут она поняла.
- Фанфан, ты плачешь?
- Ох, - не выдержал он, - они убили моего старого друга, лучшего друга Гужона-Толстяка, и я словно на десяток лет постарел!
- Дай, я тебя обниму! - она приблизилась к нему, и стала целовать лицо, и гладить волосы, и окружила его столь нежной и всепонимающей лаской, что наш герой Тюльпан расплакался ещё больше, став снова, как в детстве, малышом Фанфаном. Он вправду горько плакал, и в самом деле был так несчастен, но вместе с тем ему было так хорошо в её удивительно материнских объятиях, что сам он стал себе казаться маленьким ребенком и как грудной ребенок и уснул.
* * *
Где теперь Франция? Что с ней? Где та война, и смерть людей, и жертвы? Все это сразу удалилось на столько световых лет... и время вовсе перестало для них существовать!
Сколько уже дней Фанфан здесь, в бухточке, на пляже золотого песка, с видом на бескрайнее море, сколько дней он дышит этим влажным воздухом, который вечерами освежает легкий бриз? Солнце - и он, лазурная вода - и он, небо - и он! И Летиция, Летиция, Летиция! И этот ритм и неизменный круговорот земного рая, далекого и от людей, и от богов! Вставали они на рассвете и, хохоча, носились по пляжу. Потом, забежав в море, как дети осыпали друг друга фонтанами брызг. Взирали на свои нагие тела без смущения, хоть иногда и не без внутреннего беспокойства - Летиция порою, вдруг покраснев, отворачивалась. Часто прохаживались рука об руку, не говоря ни слова, ибо слова не были нужны: все говорил единый вздох, пожатие пальцев, короткий взгляд увлажнившихся глаз.
Фанфан, усевшись на песке, - он, от рождения нетерпеливый и порывистый непоседа - часами мог смотреть, как она расхаживает взад-вперед, готовит еду, разводит огонь, чистит рыбу. А когда Летиция вдруг поглядывала на него украдкой, как-то по-особому, после того, как долго делала вид, что вообще его не замечает, - Фанфан вдруг ощущал всю мимолетность жизни и в то же время сознавал, что живет как никогда прежде. Тогда вставал и шел к Летиции:
- Могу я тебе чем-нибудь помочь? - неуверенно спрашивал он, лишь для того, чтобы мог коснуться её руки...
Когда солнце начинало палить вовсю, они ложились в шалаше - но там уже никогда не были нагими! По какому-то тайному сговору всегда перед этим одевались - Фанфан натягивал потрепанные брюки, Летиция - какой-то непонятный мешок, бывший единственным её платьем.
Они не вспоминали ни о Франции, ни о Корсике, ни о войне, о том, какая боль таилась в их душах. Все было так, словно для себя они любой ценой хотели сохранить свой остров райского блаженства, в котором уединились, ту лунную тишину, куда не долетали дьявольские крики с их родной планеты.
Как долго это продолжалось? Вначале они отмечали дни зарубками, как делал это Робинзон Крузо. Потом и это забросили, словно пытаясь забыть, как летят дни, словно стараясь отогнать мысль о том, что им сулит быстротекущее время.
Однажды утром, когда Фанфан закинул в море одну из тех немногих удочек, что у них оставались, он вдруг почувствовал странное беспокойство, причину которого сразу определить не мог, - но тут же понял, что насторожила его тишина!
