Ознакомительная версия.
«Штакельберг еще не привык к варшавским сюрпризам и потому не верил своим ушам, когда через два дня после приведенного разговора король призвал его опять к себе и объявил, что считает своею обязанностью отправить Браницкого в Париж с протестом против раздела. “Мне ничего больше не остается, – отвечал Штакельберг, – как жалеть о вашем величестве и уведомить свой двор о вашем поступке. Чего вы, государь, ожидаете от Франции против трех держав, способных сокрушить всю Европу?” – “Ничего, – отвечал король, – но я исполнил свою обязанность”».
Уменьшенная в размерах Речь Посполитая получила инструкции по дальнейшей жизнедеятельности. Кроме прочего, у нее появляется новый исполнительный орган: Постоянный совет, состоявший из короля, 18 сенаторов и 18 послов сеймовых. Совет делился на пять комиссий: иностранных сношений, полиции, военную, юстиции, финансовую. Самое интересное, что права диссидентов теперь абсолютно никого не интересовали, а ведь именно для их защиты были введены в Польшу иностранные войска и началось полномасштабное вмешательство во внутренние дела государства – в конечном итоге все эти мероприятия и закончились разделом.
«Католическая партия, поддерживаемая Австриею, настояла, чтобы шляхта греческого неуниатского закона и диссиденты не могли быть ни в сенате, ни в Постоянном совете; на сеймах из них не могло быть более трех послов, – описывает сей момент С. М. Соловьев. – Русские уступили, потому что масса православного народонаселения принадлежала к низшим сословиям – значительной шляхты было очень мало».
Казалось бы, после первого раздела Речи Посполитой польское общество обязано было проснуться. Но нет, ободранная со всех сторон держава оставалась в летаргическом сне.
Россия с тех пор будет упрямо оправдывать свой поступок. Историки будут доказывать, что Екатерина II совсем не хотела делить Речь Посполитую и была вынуждена принять участие в процессе под давлением Пруссии и Австрии. В учебнике для российских вузов приводятся слова царицы, обращенные к Дидро: «Если бы я могла еще отказаться от раздела, я охотно бы это сделала». Екатерина II действительно не была заинтересована в разделе Речи Посполитой в союзе с Австрией и Пруссией – она надеялась присоединить соседнее государство к Российской империи целиком и полностью. Со времен Петра I влияние России в Польше доминировало, и делить ее с кем‐либо было то же самое, что отдавать соседу вроде бы ничейную березовую рощу, но которой долгое время пользуешься и считаешь своей собственностью. И наконец, правомерность действий России обосновывалась тем, что она только возвращала белорусские и украинские земли, ей принадлежавшие в прежние времена, не посягая на собственно польские земли.
Последние попытки остаться на политической карте мира
Первое время после раздела страны польский король казался смешным, жалким и беспомощным. Станислав– Август то жаловался английскому и французскому дворам на действия России, Пруссии и Австрии, то слезно взывал к Екатерине II и просил исправить вопиющую несправедливость по отношению к его стране.
Впрочем, как пишет С. М. Соловьев в работе «История падения Польши», «король делал все, что мог, для воскресения Польши в этот пятнадцатилетний промежуток между первым и вторым разделами: заботился о варшавском и виленском кадетских корпусах, которые и начали доставлять порядочных офицеров; учреждена была артиллерийская школа; явились пушечный и оружейные заводы; построены цейхгаузы, казармы, тогда как прежде этого ничего не было. Воспитательная комиссия и Воспитательный совет хлопотали не без пользы о поднятии университетов и школ. Любовь короля к науке и искусству, мода на них при дворе также не остались без влияния: таланты находили простор и почет».
Но судьба Речи Посполитой была предопределена. Это чувствовали все; со второй половины 70‐х годов богатейший российский вельможа Потемкин начал энергично скупать земли Речи Посполитой, в основном на Правобережной Украине. К 1785 году, согласно подсчетам польских историков, он владел не менее чем 70 тысячами душ в Польше, тогда как в России у Потемкина было только 6 тысяч крепостных крестьян. Естественно, фаворит императрицы знал политический расклад и рассчитывал, что цена на украинский чернозем заметно вырастет. С 1779 года Потемкин при каждом удобном случае говорил, что неплохо бы опять разделить Речь Посполитую, – как когда‐то Марк Катон убеждал всех, что Карфаген должен быть разрушен.
Впрочем, еще долго придется ждать падения европейского Карфагена. Еще будут многочисленные попытки спасти гибнущее государство самыми различными способами. И кстати, Потемкин так и не доживет до момента, когда его польские владения отойдут к Российской империи, – он умрет в октябре 1791 года.
Развернувшееся соперничество между Россией и Пруссией привело к тому, что обе страны принялись обхаживать Польшу, словно невесту, заваливая ее обещаниями. Петербургскому двору пришлось брать уроки политического лицемерия у прусского короля. Россия всячески старалась представиться лучшим другом ободранной соседки и одновременно пыталась удержать Польшу в сфере своего влияния – но желательно чрезвычайно слабой. В мае 1788 года Екатерина II отправила русскому послу в Варшаве проект договора между двумя государствами. Численность польского войска, согласно этому документу, должна составлять 12 тысяч человек (раньше позволялось 20 тысяч), сражаться войска Речи Посполитой были обязаны под командованием российских военачальников. Россия, обещая торговые выгоды и финансовую помощь, становилась гарантом целостности нынешних польских владений.
Станислав-Август дал принципиальное согласие подписать договор и тут же попросил ускорить выплату обещанных 300 тысяч флоринов, поскольку варшавская казна, как обычно, была пуста и не находилось средств даже на формирование той карликовой армии, что Польше разрешалось иметь. Когда дело подошло к подписанию договора, оказалось, что Россия стала заложницей своей политики поощрения анархии в Польше. «Договоры подписываются не только с ними (с королем и его приближенными) и не только с Постоянным советом. Их заключают с сеймом, который составляют три сотни крикунов, – выказывал свои опасения посол Штакельберг, – и нужно ожидать самых серьезных затруднений со стороны большинства его членов, подстрекаемых нашептываниями иностранцев, а также некоторыми главарями оппозиции, которая во всем противоречит королю».
Liberum veto не было единственным препятствием для подписания этого соглашения. Прусский посланник получил от своего короля изрядную сумму и принялся сколачивать в Польше пропрусскую партию. Король Фридрих– Вильгельм II также не скупился на обещания. Он объявил представителю Речи Посполитой: «Я желаю Польше добра, но не потерплю, чтоб она вступила в союз с каким‐нибудь другим государством. Если республика нуждается в союзе, то я предлагаю свой с обязательством выставить 40 000 войска на ее защиту, не требуя для себя ничего за это». Затем полякам было объявлено, что Пруссия постарается отнять у Австрии Галицию и вернет ее Польше.
Поляки не питали особых иллюзий в отношении своих «доброжелательных» соседей, и потому наиболее здравомыслящая часть общества надеялась сохранить государство только собственными силами. 13 октября 1788 года в Варшаве начал работу сейм, получивший название Четырехлетнего. Он должен был ратифицировать договор с Россией, но о нем поляки, возбужденные прусскими деньгами и обещаниями, благополучно забыли. Вместо этого рассматривалось предложение об увеличении польского войска до 100 тысяч человек. «Взрыв рукоплесканий, слезы, объятия были ответом на это предложение, – рассказывает русский историк. – Все ликовало, как будто бы стотысячная армия уже маневрировала под стенами Варшавы и Европа с уважением смотрела на Польшу; никто не подумал о безделице: чем содержать стотысячное войско – доходы простирались до 18 миллионов злотых, а на одно содержание стотысячной армии надобно было 50 миллионов! В пылу восторга многие предложили добровольные пожертвования; но когда восторг охладел – пожертвования оказались ничтожными. Четыре года потом толковали об увеличении податей и налогов, не дотолковались до удовлетворительного результата – и число войска не превысило 60 000 человек».
Естественно, были позабыты и данные Россией гарантии относительно территориальной целостности Польши. Тут надо отметить, что прусская дипломатия в польском вопросе всегда брала верх над русской, она мгновенно разрубала все российские хитросплетения, словно гордиев узел, и всегда добивалась нужного результата. Теперь Берлин хотел забрать у Польши ключевые города на Балтийском побережье – Данциг и Торн… Прусское упорство в достижении своих целей не на шутку испугало Австрийскую империю – старинную соперницу Пруссии. «В Вене приходили в ужас от одной мысли, что Пруссия может увеличить свои владения, усилить где‐нибудь свое влияние, и потому придумали средство: предложить возвращение Галиции Польше, но с тем, чтобы Пруссия и Россия также отказались от своих долей, полученных по разделу 1772 года», – пишет С. М. Соловьев.
Ознакомительная версия.
