Многие имена пришельцев, сохранившиеся в договорах Олега и Игоря, представляют сходство с собственными именами людей и местностей литовского мира, и некоторые из них по складу обличают происхождение от литовского корня[9]
Немловажным подтверждением вероятности происхождения призванных варягов из прусско-литовского мира служит существование части Прусской улицы в Новгороде и этнографического названия ее обитателей — пруссы. В продолжение многих веков эта часть города заселена была боярскими фамилиями и сохраняла аристократический характер, так что не один раз во время народных усобиц черные люди, составлявшие в Новгороде демократическую стихию, ополчались на эту часть города с неистовством, отличающим подобные борения народных партии. Между тем в древней нашей летописи указывается, что пришельцы-варяги, переселившись с призванными князьями, сделались жителями Новгорода (Ти соуть людье новгородци от рода варяжска). Это известие побуждает нас в течение последующей истории Новгорода искать следов таких чужеплеменных пришельцев, и мы не находим ничего, кроме прусс к этом роде, и притом с аристократическим характером, чего неизбежно следовало ожидать, потому что те, которые пришли как советники и помощники лиц, призванных для управления, должны были передать потомству своему сознание важности происхождения. Наконец побуждает к признанию призванных варягов литовским племенем и древнее предание, существовавшее уже издавна и записанное во многих хронографах XVI и XVII веков, что они пришли из Прусс. Это было убеждение наших предков, и ему неоткуда было явиться иначе, как перейти от прежних поколений. Во всяком случае, хотя вопрос, откуда именно пришли первые призванные князья, остается неразрешенным, но из всех гипотез, какие существовали по этому предмету, гипотеза о их прусско-литовском проихождении, имеющая на своей стороне старинное предание, нам кажется вероятнее всех других.
Цель призвания князей выражается словами, которые летописец заставляет произносить призывающих: "приидите княжить и володеть нами по праву". Союзники сознали, что не могут поладить и установить между собой порядок. Очевидно, что для подворения лада должно было им представляться прежде всего средство — поручить кому-нибудь власть. Но как скоро получающий власть будет принадлежать к одному какому-нибудь из союзных народов, другие будут недовольны этим предпочтением, и тот народ, откуда будет правитель, возьмет верх над другими. У них, по известию летописи, и без того восставал род на род. Тот, кому дадут власть, будет возвышать свой род на счет других; те роды, которые были прежде во вражде, еще сильнее начнут противодействовать: усобицы и смуты не прекратятся от этого, а еще усилятся. И вот, сознавая необходимость союза, собрались в Новгороде люди из союзных народов н порешили для управления и установления порядка призвать лица из такого народа, который не участвовал в их домашних распрях. Все они сами не составляют одного только народа, но несколько союзных народов; сообразно с этим они призывают не одного правителя, а трех братьев, да еще с их родом (родными); как народы союзные связаны между собой сознательно родственностью племени, так и князья, пришедшие к ним, могут править каждый в одном из народов, но будут связаны между собой сознательно единством рода. Славянские народы призывали тогда себе князей на основании такого общечеловеческого обычая, по которому спорящие между собой стороны отдают свой спор на обсуждение посторонним лицам, наблюдая, чтоб эти лица совершенно были непричастны всему, что подавало повод им самим ко взаимной вражде. Это третейский суд, столь обычный в русском народе во все времена. Князья были третьи в деле домашних неурядиц союзных народов, и с этим значением оставались они в последующей русской истории; несмотря па различные уклонения от такого значения, происходившие от стечения обстоятельств, преимущественно внешних, оставались они все тем же, т.е. третьими до тех пор, пока наконец историческая судьба не вызвала новых требований, с которыми уже несовместим был старинный порядок. Призывавшие князей народы не отдавались им безусловно, но приглашали их "княжить и володети по праву". Прежняя автономия народной независимости и народного самоуправления, выразившаяся понятием о земле, не уничтожилась от этого призыва. Оно было и естественно: этих чужих правителей и судей призывали свободные, призывали как внешнюю силу для определенных заранее целей; могли призывать и не призывать их, не быв обязаны ничем в отношении их; сами давали им то, что хотели дать, и требовали того, что им было нужно от них, а не принимали того, что тем угодно было дать. Отсюда и возникло то двоевластие, то существование одна обок другой двух верховных политических сил — земской или вечевой, и княжеской, чем так отличается древняя история Руси вообще и Великого Новгорода в особенности.
Но если призванных князей с их родом приглашали как установителей порядка, то невольно рождается вопрос: каким же образом приглашали людей из чужого племени, не умевших говорить на туземном наречии, не знавших обычаев того края, куда они приходили? По нашему мнению, вопрос этот, часто вовсе оставляемый во многоразличных размышлениях над фактом призвания варягов, должен был бы обращать гораздо больше на себя внимания. И поэтому мы позволим себе остановиться на известной Татищеву Иоакимовской Летописи, в которую, точно так же, как и в наши хронографы, зашли народные предания, изуродованные книжной мудростью грамотеев. Там рассказывается, что изгнанием варягов руководил старейшина или князь новгородский Гостомысл. Сыновья его были убиты в сражении, оставались у него три замужние дочери. Волхвы предрекли ему, что боги даруют его потомству наследие. Гостомысл был стар — не поверил этому, потому что не надеялся иметь детей, но отправил послов в Зимеголу спросить тамошних вещунов; и те предрекли ему то же. Недоумевал Гостомысл и грустил. Однажды снится ему сон, будто из утробы средней дочери его Умилы вырастает огромное плодовитое дерево, осеняет великий град, а люди всей земли его насыщаются от плодов этого дерева. Вещуны истолковали ему этот сон так: "от сынов ея (Умилы) имать наследити ему землю, и земля угобзится княжением его". Умила была замужем за русским князем, и у нее было трое сыновей: Рюрик, Синеус и Трувор; этих-то сыновей русской матери и призвали северные народы русского материка[10]
В каком бы переиначенном виде ни дошли до нас эти сказания, но в них мерцает историческая основа, прокатившаяся через народные предания: очень вероятно, что I остомысл отправлял послов к вещунам в Зимеголу, т.е. в Литовский край, который с древнейших и до позднейших времен в понятиях нашего народа представлялся местом колдунов и гадателей. Очень вероятно, что князей призвали именно потому, что они были сыновья матери-славянки, могли быть знакомы со славянским языком и славянскими обычаями и вообще по крови были нечужие славянскому миру, но в то же время были совсем чужды туземным распрям и недоразумениям и, следовательно, имели качества третейских судей.
В деле призвания варяжских князей Новгород занимал первенствующую роль. Он руководил союзом; в липе своего Госто-мысла он первый дал голос о призвании княжеского рода; в Новгороде водворяется главный князь, а в других местах его братья и мужи. Новгород — центр образующейся федеративной русской державы. Но это великое значение скоро исчезает. Новгород как будто ускользает из истории на долгое время, потом является уже не с прежним первенством в Русской Земле. При Олеге он уже находится в каком-то неясном состоянии данниче-ства варягам, если принимать на веру короткое известие летописца об установлении Олегом годичной дани варягам — 300 гривен мира деля [11].
Вероятно эти варяги были норманны из-за моря, которым новгородцы согласились платить за то, чтоб они их не трогали. Подобные платежи случались и впоследствии: во всей новгородской истории обычная черта, что Ногород для своего спокойствия отплачивается серебром от притязаний великих князей и литовских государей. Платеж установлен Олегом, когда он собирался покинуть Новгород навсегда. Это было как будто обеспечение, какое мог дать ему князь, исполняя ту обязанность, для которой князья призваны: охранять страну от угрожающих ей поработителей. Олег как будто составил с норманнами компромисс от Новгорода. Норманны не должны беспокоить новгородцев, а последние будут им платить. Устраивая это, Олег как бы расквитался с Новгородом и потом уже имел право его покинуть. В походе его на юг, в ряду удальцов из других племен и народов, участвовали новгородцы, называемые у летописца своим местным именем Словене; те, которые ушли с Олегом, остались в Киевской Земле. С тех пор наша летопись, занимаясь почти исключительно югом, упускает из вида север. Только по отрывочным чертам можно видеть, что связь с ним Киева и киевских князей не прерывалась. Так в 903 г. Олег женил питомца своего Игоря на Ольге, девице родом из северного края, из Пскова. В 947 году эта Ольга, будучи уже самоправной княгиней, ездила по Новгородской Земле и установляла погосты и дани по Мете и Луге. Это известие, неясное само по себе, показывает, что Новгород признавал ее власть наравне с Киевом. Но в 970 году новгородцы являются к Святославу уже как независимые и просят себе в князья одного из его сыновей, прибавляя, что если никто из них не пойдет к ним княжить, то они найдут себе в другом месте князя. Из этого видно, что Новгород сознавал и сохранял свою древнюю автономию и если желал оставаться в союзе с русскими землями, скрепленными единством властвующего рода, то не иначе, как удерживая за собой право располагать собой иначе, когда найдет это нужным. На их просьбу о князе Святослав отвечал: "Хорошо, коли кто пойдет к вам". Такой ответ указывает, что в то время княжение в Новгороде не представляло больших надежд для князя. Двое сыновей Святослава в самом деле отказались от такой чести. Новгородцы выбрали себе меньшого, Владимира, рожденного от ключницы Малуши, племянника по матери Добрыни, славного в народной поэзии богатыря героического века. С этих пор начинается непрерывное соединение Новгорода с Киевом. Владимир, сделавшись новгородским князем, утвердил в нем свою власть с помощью чужеземцев, а потом подчинил его Киеву.
