Погода испортилась: пуржило. Опять с реки донесся низкий басовитый гул - ворочался Вечный Порог...
Это случилось на обратном пути. Пурга мела уже непутем. Но видимость еще не исчезла. До поселка осталось, если прямиком по реке, километра четыре. Зиновий вдруг остановил машину и высунул голову из кабины. Впереди чернела как раз поперек дороги длинная щель. Над ней стоял пар.
- Что там еще? - проворчал Глухов. Инженер был сильно не в духе. Он обиделся, что главный инженер забрал единственный вездеход для себя (остальные были в разъезде или на ремонте), а его, Глухова, послал, словно простого рабочего, на грузовике в такую погоду к буровикам забрать образцы. Глухов прекрасно знал, что его попросили съездить не только за этим: необходимо было срочно выяснить с начальником геологической разведки кое-какие вопросы. Но, по мнению Глухова, этого начальника можно было бы вызвать сюда, в управление, а не гонять туда Глухова.
Инженер был раздражен и тем, что с ним послали Зиновия: он его терпеть не мог. Хотя понимал он и то, что другого шофера не могли послать. Шоферы были уже занаряжены на весь день на определенную работу, а Зиновий с утра ездил на Абакумовскую заимку и как раз только что освободился. Вообще Радию надоела вся эта "собачья жизнь", и он клял хитреца-отца, уговорившего его поработать годика два на Севере. Конечно, не будь здесь Тани Эйсмонт, Радию никогда бы сюда не забраться... Но что толку от нее, если она ведет себя, как царевна-недотрога?
Зиновий, не обращая внимания на злившегося инженера, вышел из кабины и сразу попал в воду. Из расширявшейся щели плыла вода. Зиновий бросил взгляд в кузов. Нахохлившись, возле мешочков с образцами грунта сидел Клоун, засунув руки в длинные рукава телогрейки. На его шапчонке налепился целый шар снега.
Зиновий быстро сел в кабину и дал машине задний ход.
- Не проедем,- сказал он Глухову.- Вечный озорует. Что будем делать? Может, обратно, к буровикам?
- И ночевать там? Ни в коем случае! - Радий высунул голову в дверцу и внимательно осмотрелся.- Мы недалеко от берега,- заключил он.- Здесь не так уж опасно, если лед и треснет. Езжай к берегу.
- Берегом не проедем!
- Подумаешь! Поставим твой грузовик в надежное место и пойдем пешком, в обход...
Зиновий опять вышел из машины и критически осмотрелся.
Ему тоже не хотелось ночевать у буровиков в землянке, вырытой в холме. Да там и негде. Все топчаны заняты, на полу отчаянно дует. Пожалуй, тут можно добраться до берега: лед довольно ровный.
- Идите впереди машины,- сказал он Глухову.
Радий молча вышел из кабины, поднял воротник оленьей полудошки и осторожно пошел вперед, иногда останавливаясь, чтоб, повернувшись к ветру спиною, переждать порыв ветра. Ветер был штормовой, не меньше восьми-девяти баллов.
Так они провели машину до крутого берега, и Зиновий, выведя ее на прибрежную гальку, занесенную снегом, поставил под высокой лиственницей. Втроем они быстро перенесли образцы в кабину, и Зиновий запер дверцу. Они вскарабкались по сугробам наверх.
- Пешком, что ли, пойдем? - вдруг спросил Клоун, озираясь с каким-то испугом: со всех сторон несся мокрый, колючий снег, захватывая дыхание.
-- Видишь, Петро, дорогу-то размыло! - пояснил Зиновий.- Нужно идти. Тут и пяти километров не будет.
Он опустил шапку-ушанку, завязав ее, как и Клоун, под подбородком. На Радии была меховая шапка фасона "гоголь", и он только надвинул ее поглубже.
Клоун не посмел сказать, что у него болит нога. Он привык, что с ним никто не считался. Может, он боялся, что его, чего доброго, бросят здесь одного. Только он ничего не сказал и поспешил за своими спутниками, прихрамывая и тихонько охая.
По берегу шла вьючная тропа, но ее давно занесло снегом. Теперь впереди был Зиновий, он лучше ориентировался в тайге. За ним - Глухов, последним ковылял Клоун, у которого по лицу текли слезы от непереносимой боли в стопе - он изо всех сил старался не отставать, боясь очутиться один в тайге. Но Зиновий как раз приноравливался к нему. Шофер шагал, не торопясь, каждые десять шагов оборачивался; только убедившись, что товарищи идут за ним, он снова шел дальше.
Быстро темнело... К вечеру пурга усилилась, еще хорошо, что ветер дул в спину. Небо было пустое и сумрачное. Снег падал с неба, ветер срывал его с деревьев, с слежавшихся сугробов и, перемешав, подняв высоко в воздух, нес, вертел, крутил, с силой бросал оземь. Снег набился и за воротник, и в рукава, и в сапоги, и даже в брюки. Когда Зиновий опять обернулся, почему-то раньше обычного, он увидел, что Клоун упал и не делает попытки подняться. Зиновий бросился его поднимать и в последнем свете истощенного дня увидел лицо Клоуна. Оно его поразило... Глаза закатились, лицо было как у трупа, холодный пот смешался с тающим на заострившемся носу снегом. Клоун был без сознания.
- Придется его тащить! - прокричал Зиновий в ухо инженеру, стараясь перекричать вой ветра; как будто кто-то страшный на одной ноте стонал: а-а-а-а! - Берите его за ноги, так легче, и понесем.
Радий не сразу понял, что от него хочет шофер. Он почти выбился из сил, струсил и совсем не хотел рисковать жизнью из-за какого-то воришки. Сам он, может, еще и дойдет, но тащить этого идиота - просто безумие!
- Мы его не донесем! - сказал он угрюмо. Но Зиновий не расслышал, он уже поднимал Клоуна. Радий не посмел отказаться. С несказанным отвращением он поднял Клоуна за ноги и понес. Они прошли шагов пятьдесят. Нести вдвоем было крайне неудобно. Они проваливались по колено, по пояс, цеплялись за обледенелый кустарник, роняли Клоуна и снова поднимали его, захлебываясь ветром. Впору было вернуться к грузовику и пересидеть в кабине, но они отошли слишком далеко и впотьмах могли не найти машины и погибнуть.
- Попробуем нести по очереди... Он ведь легкий! - крикнул Зиновий. Он первый поднял Клоуна и понес его на руках, как носят женщину.
Когда он выбился из сил и хотел попросить Радия немножко сменить его, рядом никого не оказалось.
Таня с детства не выносила воя ветра: на нее нападала тоска, особенно если она оставалась одна. Поэтому она была очень довольна, что Сперанские пригласили ее к себе ночевать. На плотине хозяйничала лишь пурга - ночная смена осталась дома.
Таня помогла Александре Прокофьевне напечь блинов - была масленица, и изо всех печей аппетитно пахло блинами. Поужинав и напившись крепкого краснодарского чая, хозяева и гостья уселись поуютнее: женщины на диване, накрывшись одним пледом (в квартире было сегодня прохладно, так как выдувало), а Сперанский со своей неизменной трубочкой- в кресле. В доме уютно, чисто, потрескивают накаленные сосновыми дровами печи - в Москве уже и забыли о таких печах. За стенами неистово воет вьюга - еще уютнее!
Разговор зашел о Глухове. Таня беспокоилась, доберется ли машина в такую пургу.
- Они заночуют на Песчаном острове,- уверенно сказал Сперанский.
Александра Прокофьевна рассказала, каким был Радик маленьким, как его все любили, как она носила его на руках.
- Мы с ним учились вместе с третьего класса,- задумчиво произнесла Таня.
- Какого вы о нем мнения? - вдруг резко спросил Сперанский.
- Сережа! - хотела остановить мужа Александра Прокофьевна.
- Ничего. Мне самой давно хотелось поговорить с Сергеем Николаевичем о Радике! - возразила девушка.- Вы старый коммунист, вы поможете мне разобраться...-Таня слегка покраснела и с минуту молчала, видимо не зная, с чего начать.
"Она хорошенькая, но уж очень круглолица, и голова, пожалуй, мала для такого роста,- думала Александра Прокофьевна, рассматривая девушку.- И слишком угловата, а в плечах широка. Спортивная фигура, гм! О боже, кажется, я ревную. Как это нехорошо. А Сережа до сих пор красив и нравится женщинам. И такая хорошая улыбка очень красит его - улыбнется и сразу похорошеет. Морщин почти нет, цвет лица матовый, не поддается загару, волосы густые, и намека нет на лысину, а синие глаза ясны. Как Сережа высоко ставит эту Таню... Неужели даже Радик недостоин ее?"
- Мы с ним сидели на одной парте...- рассказывала Таня.- Вы знаете, как его прозвали ребята? Канитель!
- Придумают же! - усмехнулась Александра Прокофьевна.
- Очень метко! - серьезно сказала Таня.- Все только с ним и возились. Воспитывали его, убеждали - канителились! Почему? То он заявлял, что отказывается от уроков труда, потому что рукоделие (у нас преподавали рукоделие) не мужское дело. Кажется, это было в третьем классе. То начал ходить регулярно в церковь... Это было в седьмом.
- Разве он был верующим? - удивилась Александра Прокофьевна.
- Отродясь не верил! Просто на зло родителям и педагогам. Потом ему надоело, и он больше не ходил. В девятом классе он заявил, что не верит в будущее. Каждую неделю он что-нибудь выдумывал. То сказал, что он последователь Шопенгауэра, то Фрейда. Только им и занимались!
- Культивировали его личность! - расхохотался Сперанский, окутываясь облаком дыма.
