В противовес им и с целью сплочения офицерства перед лицом угрозы истребления стали создаваться офицерские организации и союзы. Наконец в мае в Ставке образовался Главный комитет Всероссийского союза офицеров. В апреле в Петрограде ген. бар. П. Н. Врангелем и гр. А. П. Паленом была создана тайная военная организация, могущая рассчитывавшая на целый ряд воинских частей и организовавшая ряд офицерских дружин[31]. Но далеко не все представители даже старшего комсостава оказались на высоте положения. «Непротивление было всеобщее. Тяжело было видеть офицерские делегации Ставки, во главе с несколькими генералами, плетущиеся в колонне манифестантов, праздновавших 1-ое мая, — в колонне, среди которой реяли и большевистские знамена, и из которой временами раздавались звуки Интернационала… Зачем? Во спасение Родины или живота своего?… Начало съезжаться также множество рядового офицерства, изгоняемого товарищами-солдатами из частей. Они приносили с собой подлинное горе, беспросветную и жуткую картину страданий, на которые народ обрек своих детей, безумно расточая кровь и распыляя силы тех, кто охранял его благополучие»[32]. В Петрограде «с первых же дней среди членов союза возникла группа «приемлющих революцию», решивших на этой революции сделать себе карьеру… С ухватками дурного тона фата, полковник Гущин, читавший в это время лекции в академии, в первые же революционные дни появился на кафедре, разукрашенный красным бантом, и с пафосом заявил: «Маска снята, перед вами офицер-республиканец». Он говорил трескучие речи, бил себя в грудь и гаерствовал…»[33]. Вот портрет командира 20-го корпуса: «Это был типичный «перекрасившийся» генерал, блестящий кандидат в «революционные генералы», один из тех, кои начали заигрывать с солдатами и лебезить перед различными революционными представителями; к офицерам они относились по-прежнему строго и свысока и любили читать им нравоучения, особенно в присутствии солдат: «надо, господа, воспринять духовно смысл революции»… чем и без того ухудшали тяжелое положение офицерского состава»[34].
Летнее наступление еще более ухудшило положение офицеров. В докладе помощника комиссара 1 гвардейского корпуса указывалось: «Положение офицеров чрезвычайно тяжелое. Офицеры подвергаются глумлению, постоянно живут под угрозой смерти. В Финляндском полку у офицеров отобраны лошади и личные вещи; за то, что офицеры высказывались за наступление, они были в течение двух дней лишены всякой пищи.» В донесении командующего 12 армией подчеркивается, что «с усилением большевистской пропаганды растет злобное отношение к офицерам, в которых видят единственное сдерживающее в армии начало и поборников порядка».
Понятно, что в таких условиях на успех наступления рассчитывать не приходилось. Донесения с фронта рисуют крайне неприглядную картину, никогда ранее не возможную для русской армии: «Последующие волны атаки в некоторых случаях не вышли вовсе, несмотря на самоотверженный пример офицеров, потерпевших значительные потери». «Развращенные большевистской пропагандой, охваченные шкурными интересами, части явили невиданную картину предательства и измены родине. Дивизии 11-й и частью 7-й армии бежали под давлением в 5 раз слабейшего противника, отказываясь прикрывать свою артиллерию, сдаваясь в плен ротами и полками, оказывая полное неповиновение офицерам. Зарегистрированы случаи самосудов над офицерами и самоубийств офицеров, дошедших до полного отчаяния. Немногие пехотные и все кавалерийские части самоотверженно пытались спасти положение, не ожидая никакой помощи от обезумевших бегущих полков. Сообщены возмутительные факты, когда дивизия отступала перед двумя ротами, когда несколько шрапнелей заставляли полк очищать боевой участок. Были случаи, когда горсть оставшихся верными долгу защищала позицию в то время как в ближайших резервных частях шли беспрерывные митинги, решая вопрос о поддержке, а затем эти части уходили в тыл, оставляя умирать своих товарищей. Озверелые вооруженные банды дезертиров грабят в тылу деревни и местечки, избивая жителей и насилуя женщин»[35].
Лучшие офицеры, стремившиеся сделать все возможное, чтобы не допустить полного разгрома, в первую очередь и гибли. Вот реляция из 38 армейского корпуса: «Тщетно офицеры, следовавшие впереди, пытались поднять людей. Тогда 15 офицеров с небольшой кучкой солдат двинулись одни вперед. Судьба их неизвестна — они не вернулись»[36]. С 18. 06 по 6. 07 на Юго-Западном фронте потери офицеров убитыми, ранеными и без вести пропавшими составили 1968 чел. В сводке сведений о настроении в действующей армии с 1 по 9 июля о положении офицеров сказано следующее: «В донесениях всех высших начальников указывается на крайне тяжелое положение в армии офицеров, их самоотверженную работу, протекшую в невыносимых условиях, в стремлении поднять дух солдат, внести успокоение в ряды разлагающихся частей и сплотить вокруг себя всех, оставшихся верными долгу перед родиной. Подчеркнута явная агитация провокаторов-большевиков, натравливающая солдат на офицеров. В большинстве случаев работа офицерства сводится к нулю, разбиваясь перед темной и глухой враждой, посеянной в солдатских массах, охваченных одним желанием уйти в тыл, кончить войну любой ценой, но не ценой собственной жизни. Вражда часто принимает открытый характер, выливаясь в насилия над офицерами. В 115-м полку большинство офицеров должно было скрыться. Требования солдат о смене неугодных начальников стали повседневным явлением. В 220-м полку несколько рот ушли с позиции, причем в окопах остались одни офицеры. В 111-м полку на всей позиции после самовольного ухода рот остались несколько десятков наиболее сознательных солдат и все офицеры. Напряжение сил офицеров дошло до предела, терпение стало мученичеством. В боях под Крево и Сморгонью все офицеры были впереди атакующих частей, показав пример долга и доблести. Потери офицерского состава громадны. В 204-м полку выбыли из строя все офицеры.
Яркую иллюстрацию положения офицерства дают рапорты трех офицеров 43-го Сибирского полка, в которых они ходатайствуют: двое — о зачислении в резерв и один — о разжаловании в рядовые. Офицеры указывают на невозможность принести какую-либо пользу при данных условиях и слагают с себя ответственность за свои части в бою. «Служба офицера превратилась в настоящее время в беспрерывную нравственную каторгу…» — пишет один из офицеров. На докладе рапортов Верховный главнокомандующий положил резолюцию, в которой призывает офицеров исполнить долг до конца, как бы тяжел он ни был»[37]. Как отмечалось в докладе комиссаров 11-й армии, «Бросалось в глаза прежде всего невозможное положение офицерского состава, бессильного, непризнаваемого солдатами, третируемого ими и лишенного возможности ркализовать свои полномочия. При большой ответственности, офицерство оказалось лишенным прав не только командных, но зачастую и многих гражданских, как например свободы слова. Всякий призыв с их стороны к солдатам к исполнению своих обязанностей, вообще все, что шло в разрез с инстинктами и пожеланиями шкурных элементов армии, встречается последними резко враждебно, причем нередко раздавались угрозы расправы оружием. И это были не простые угрозы»[38].
В то время, как офицеры пытались хоть как-то задержать развал армии, многим из них приходилось уходить из-за выраженного недоверия и угроз физической расправой. Как правило, это были как раз те офицеры, которые наиболее настойчиво старались укрепить боеспособность частей и навлекли этим на себя ненависть большевизированных солдат. Перед самым наступлением на Западном фронте были вынуждены уйти 60 начальников от командира корпуса до полка[39]. Чтобы представить масштабы этого явления, приведем для примера сведения по старшему командному составу армий Западного фронта. Здесь к 15 июля вынуждены были уйти: 2 армия — командир 3-го Сибирского корпуса генерал-лейтенант Редько, начальник штаба его генерал-майор Афанасьев, начальники дивизий: 42-й генерал-лейтенант Ельшин и 75-й генерал-лейтенант Никольский, командиры бригад: 7 Сибирской стрелковой дивизии генерал-майор Панафутин и 178 пехотной дивизии полковник Голунец, командиры полков полковники: 17 пехотного полка Верховцев, 29 Сибирского стрелкового полка Басов, 3 °Cибирского стрелкового полка Изюшевский, 31 Сибирского стрелкового полка Марцинишин, 32 Сибирского стрелкового полка Малишевский, 6 °Cибирского стрелкового полка Витковский, 68 Сибирского стрелкового полка Стомпчевский, 711 пехотного полка Зощенко. 3 армия — начальники дивизий: 29-й генерал-лейтенант Дзичканец, 133-й генерал-майор кн. Крапоткин, 137-й генерал-майор Ливенцев, командир бригады 67 пехотной дивизии генерал-майор Фабрициус, командиры полков полковники: 683 пехотного полка Гульковиус, 684 пехотного полка Яковицкий, 694 пехотного полка Даннер, 722 пехотного полка Либер. 10 армия — командир 1-го Сибирского корпуса ген. от кавалерии Плешков и его начальник штаба генерал-майор Михайлов, командир 2-го кавказского корпуса генерал от артиллерии Мехмандаров, начальники дивизий: 2-й Кавказской гренадерской генерал-лейтенант Никольский (и его начальник штаба полковник Войцеховский), 5-й стрелковой генерал-майор Тарановский, 9-й пехотной генерал-лейтенант Лошунов, 31-й генерал-лейтенант Федяй, 171-й; командиры полков: 17 стрелкового полка полковник Катхе, 36 пехотного полка генерал-майор Седергольм, 673 пехотного полка полковник Никонов, 697 пехотного полка полковник Гвоздоков, 673 пехотного полка полковник Манучаров. Кроме того, были арестованы и удалены во 2 армии: командир 58 Сибирского стрелкового полка полковник Эллерц, начальник штаба 17 Сибирской стрелковой дивизии полковник Костяев, командир 171 пехотного полка подполковник Курчин, а в 3 армии командир 268 пехотного полка генерал-майор Свистунов и ряд более младших офицеров[40]. Отстранение офицеров происходило не только на фронте, но и в глубине страны. Например, в Туркестанском военном округе летом 1917 г. было отстранено более 30 старших офицеров, в т. ч. начальник штаба округа, командующие войсками областей, командиры дружин, бригад и гарнизонов.
