Но в 1471 г. добрались до мыса Лопеса, почти на экваторе; в 1485 г., через 25 лет после смерти Генриха Мореплавателя, его племянник король Иоанн II послал новую экспедицию под начальством капитана Диего Као, который открыл берег и устье р. Конго, а в 1487 г. Бартоломеу Диас добился наконец того, что так долго не давалось ни одной из предшествующих экспедиций. Он достиг крайней южной оконечности Африки — мыса, названного им мысом Мучений. Ни он, ни его современники не знали, что они наткнулись на ту самую географическую точку, которую европейцы искали столетиями и впоследствии переименовали в мыс Доброй Надежды — надежды доплыть до Индии. Экспедиция вернулась в Португалию, не использовав своей славной победы. Но самая ткань событий, развернувшихся вокруг вопроса о прямом пути в Индию, все ошибки и представления о размерах и положении Африки явились прямым толчком к открытию неведомого континента.
Мысль о том, что можно открыть морской путь в Индию, направляясь не на восток, а на запад, возникла еще задолго до путешествия Диаса, тогда, когда бесконечно тянувшийся к югу западный берег африканского материка, казалось, навсегда заграждал мореплавателям путь в Индийский океан. Смутные, научно еще не доказанные догадки и гипотезы о шарообразности земли уже бродили (в Италии) в умах некоторых географов и не могли не казаться соблазнительными для моряков, все более и более отчаявшихся в возможности обогнуть наконец Африку. Но география как наука, без применения которой, по нашим понятиям, нельзя, отправляясь в экспедицию, ступить ни шагу, находилась в состоянии младенчества. И ученые-географы, и невежественные моряки XV в. одинаково не имели даже и приблизительного представления об истинных размерах земли и полагали, что если земля действительно круглая, то вожделенная Индия должна находиться от Испании или Португалии довольно близко, примерно в нескольких неделях морского пути парусного корабля, если идти прямо от Иберийского полуострова.
Из скандинавских преданий, из легенд, передававшихся в устной традиции от одних моряков к другим, знали или подозревали не только что за Атлантическим океаном лежит какая-то неведомая земля, но что европейцы (именно скандинавы) уже успели там побывать, хоть это и было очень давно, чуть не за полтысячелетия до португальских и испанских путешествий XV в. Этими гипотезами о шарообразности земли, этими фантастическими понятиями о небольших размерах земного шара, этими преданиями о неведомой земле на западе Атлантического океана были с конца 70-х годов XV в. охвачены все передовые люди Португалии и Испании.
Эти идеи овладели всецело умом и волей первого человека, решившего искать Индию не на востоке, а на западе.
Как это ни странно, но о Христофоре Колумбе, одном из наиболее знаменитых деятелей своего времени, сохранилось очень мало биографических сведений. По имени он известен всякому сколько-нибудь грамотному человеку на всем земном шаре, но кто он был такой, откуда явился, чем занимался в ранней молодости, еще до того как им овладела упорная, доходившая чуть не до мономании мысль об открытии новых стран, — об этом до сих пор ведутся споры и высказываются гипотезы.
Даже происхождение, место и год рождения «странного проходимца», как его якобы характеризовали в молодости приютившие его монахи, точно не установлены. Он родился в пределах Генуэзской республики, на севере Италии, но неизвестно даже, в самой ли Генуе или в другом городе или деревне этой торговой республики. Он скрывал даже от своего сына, написавшего впоследствии его биографию, чем занимались его родители и что делал он сам в молодости. Историки города Генуи, нашедшие в генуэзских архивах некоторые документы, в которых упоминается, впрочем, распространенная фамилия Колумб, твердо стоят на том, что эти документы относятся именно к семье великого мореплавателя и что он родился в 1451 г. в семье ткача. Кроме догадок и позднейших легенд, ничего не известно о нем вплоть до 1476 г., когда он, плывя на одном торговом судне в Англию, потерпел крушение у берегов Португалии и очутился в совсем чужом ему городе Лиссабоне, откуда потом все-таки съездил в Англию и вернулся в Лиссабон, где и устроился на жительство, женился и вскоре потерял жену. Его тесть оказался старым моряком, вышедшим из той школы мореходов, которая создалась еще вокруг Генриха Мореплавателя. Уже с конца 70-х годов XV в. у Колумба возникает мысль о том, что искать путь в Индию можно it должно не огибая Африку, как это стремились до тех пор делать целые поколения мореходов, а держа путь на запад, и что, переплывя океан, можно очутиться у берегов Восточной Азии. Ближайшей же целью Колумба было открыть таинственную Антилию, остров или группу островов, о существовании которых доходили упорные слухи уже с середины XV в. Один мореход (Санхен) уверял Колумба, что он лично побывал уже на этих далеко к западу лежащих островах.
Может показаться непонятным, почему Колумба тогда не предали сожжению за многократные утверждения, что земля круглая, или не заставили, как Галилея, отречься от своих убеждений. Мало того, почему монархи и Ватикан нашли полезным не только выслушивать Колумба, но и построить на основе его предложений целую политическую теорию.
На этот вопрос надо дать ответ. Дело в том, что в XV в. папская курия не боялась за свое владычество, поскольку научные споры распространялись лишь в высоких кругах общества; часть духовного сословия не прочь была полиберальничать, выражая интерес и сочувствие к новым теориям. Раз при Папе Льве X велись диспуты о бессмертии души, то настаивать на собственном научном убеждении было не страшно, особенно при соизволении короля, материально заинтересованного и находившего нужным в данном случае умерять излишнюю ревность инквизиции в защиту того, в ком он усматривал подходящего агента. Когда же в XVI в. грянула протестантская реформация, движение гораздо менее скептическое и менее освободительное, но направленное против католицизма и связанной с ним власти абсолютизма, охватившее широкие народные массы и оторвавшее от католицизма североевропейские государства, только тогда папство обратилось к свирепейшей реакции и прекратило потворство всем либеральным учениям, которые подтачивали Библию. Выступи Колумб не в 1470, а в 1570 г., он бы, конечно, погиб или подвергся преследованиям со стороны церковников, хотя о шарообразности земли известно было в Европе с античных времен и многие европейские ученые разделяли это убеждение.
Было еще одно обстоятельство, которое его ограждало. Свое предложение он сначала внес в Португалии, затем, через своего брата Бартоломео, во Франции, но и тут и там оно рассматривалось не как ересь, а как бред сумасшедшего или в лучшем случае вздорная фантазия и попросту отвергалось. В общем поиски правительственной или частной поддержки длились около 12 лет. Колумб был более удачлив в Испании, куда обратился в последнюю очередь. Испанские монархи Фердинанд и Изабелла, типичные правители своей эпохи, были готовы поддержать прерогативы королевской власти деньгами ради взаимно выгодных предприятий. На практике Фердинанд проводил политику, породившую лет 30 спустя теорию Макиавелли: «Хорош тот, кто хорош интеллектуально, а не морально». Он не только сознательно покровительствовал банкирам, торговцам и начинающейся промышленности, но участвовал как акционер во многих компаниях. После долгих переговоров с Колумбом он счел, что, как бы ни было рискованно отпускать средства на неслыханную экспедицию на запад от Африки, в открытое море, которое должно якобы привести на восток, в Индию, необходимые суммы, в сущности, так ничтожны по сравнению с обещанными результатами, что надо цепляться за малейшие планы победы. Заинтересованность Фердинанда объяснялась также опасениями соперничества Португалии и ее успехов в области мореплавания. В разгар сомнений относительно проектов Колумба, в 1487 г., пришла весть, что Бартоломеу Диас обогнул мыс Доброй Надежды. Надо было торопиться.
В идеалистической историографии, склонной признавать руководящую роль героев во всем историческом процессе, долго держалась красивая романтическая легенда — известный канон о гениальном, почти ясновидящем Колумбе, которого озарило внезапное прозрение и который, всеми гонимый, голодный, в лохмотьях, преследуемый насмешками и непониманием, добивается судов и людей для путешествия, в ореоле великого страдальца за идею, героя духа, фанатика новой научной мысли. Особенно способствовали распространению таких взглядов мастера романтической школы Шатобриан[1]. Гейне[2]. Последний называл Колумба гением, благодетелем, «удлинившим цепь, сковывающую человечество», великим бескорыстным идеалистом и негодовал на историков, которые рядом с Колумбом вписали «имя наглое Кортеса[3]». Теперь ни более реалистический и научный подход к историческим событиям, ни более глубокое и обстоятельное изучение материалов уже не позволяют повторять эти искажающие историческую истину красивые вымыслы. Мы знаем, конечно, что Колумб был человеком большой и упорной мысли, воли и смелости, но также и то, что вера в предстоящие свои открытия переплеталась у него с непосредственной алчностью. По своим устремлениям и задаткам он был ближе к Кортесу и другим «конкистадорам» (завоевателям), чем это казалось поэтам. Колумб жил и действовал в эпоху первоначального накопления, когда сама обстановка создала человека, искавшего новых путей, рвавшегося к новым победам, смелого, предприимчивого, полного жажды жизни и уверенности в будущем. И сам он по личным целям был человеком своего времени: он мечтал о богатстве, о золоте, валяющемся под ногами, о том, что он будет в этих новых волшебных странах наместником короля, «великим адмиралом» западного океана и т. д. Он долго, ожесточенно, люто торговался по поводу всех этих будущих своих прав и привилегий, затягивал на целый год подписание договора с казной, жаловался, настаивал на все новых привилегиях для себя. Дело едва не сорвалось из-за слишком уж неумеренных претензий Колумба на будущие доходы и богатства и неясностей тех доводов, которые он приводил в доказательство своих предположений. Он было уже оставил королевскую резиденцию и поплелся искать счастья по дороге в Кордову, когда его догнал верховой гонец и вернул к королеве. Изабелла согласилась. 17 апреля 1492 г. был подписан договор между королем Фердинандом и королевой Изабеллой, с одной стороны, и Христофором Колумбом — с другой. По этому договору король и королева делали Колумба наследственным «адмиралом и вице-королем» всех земель, которые он откроет в будущем, ему навсегда гарантировали 1/10 всех будущих доходов с этих земель, 1/8 всех доходов всякой будущей торговой экспедиции, которая будет послана кем бы то ни было в эти новые страны. Королевским указом от 30 апреля того же года портовому городу Палосу было приказано дать в распоряжение Колумба два корабля (спустя некоторое время дали еще один). Уже раньше Колумб завязал в Палосе связи с очень известными там опытными и искусными мореходами, тремя братьями Пинсонами. Они приняли деятельнейшее участие в снаряжении экспедиции и в подборе экипажа. В июле 1492 г. все три каравеллы («Санта-Мария» под начальством самого Колумба, «Пинта» и «Нинья» под начальством братьев Пинсонов) были вполне готовы. На всех трех судах было 90 человек матросов и боцманов. Это были матросы, которых наняли Пинсоны, как обыкновенно нанимали матросов в те времена, и легенда, по которой будто бы матросами в распоряжение Колумба были предоставлены преступники из тюрем или отпущенные на волю каторжники, возникла в буржуазной историографии и служила только возвышению самого вождя. Конечно, следует предположить, что все эти люди были неробкого десятка. За все время, что себя помнит человечество, не приходилось предпринимать подобное плавание в неизвестную водную пустыню. Ведь даже самые далекие путешествия XV в. с целью найти морской путь в Индию (о более ранних нечего и говорить) были путешествиями, по существу, каботажными вдоль западного берега Африки. Тут же приходилось готовиться к плаванию на долгие месяцы, с перспективой длительное время ничего не видеть, кроме воды и неба.
