Ричард, появившийся на свет 8 сентября 1157 года, стал первым ребенком, родившимся у нее после смерти Уильяма; вероятно поэтому мать заботилась о нем больше, чем о других детях. Красивый мальчуган, крепкий, хорошо сложенный, с чересчур, пожалуй, пышной рыжеватой шевелюрой, он слегка походил на своего отца, Генриха II, каким тот казался прежде, до краха былой любви. Ловкому мальчику хорошо удавались всяческие телесные упражнения, но он отличался и недюжинными способностями к упражнениям духовным. Рассказывают, среди прочего, что Ричард был вскормлен тем же молоком, что и Александр Некхам, знаменитый английский философ и богослов; оба родились в ночь на 8 сентября 1157 года, только Ричард в Оксфорде, а Александр — в Сент-Олбансе. Мать Александра была кормилицей Ричарда. «Она кормила его своей правой грудью, а Александра — своей левой грудью», — уточняет хронист, довольный, что этим удается объяснить умственные способности Плантагенета… Учеба давалась Ричарду легко, как и его старшему брату Генриху; он находчиво и живо, с веселостью отвечал на вопросы наставников. Вот Джеффри ничем особенным не запомнился, очевидно, он ничем и не обращал на себя внимания. Что же касается Джона, самого младшего из братьев, то его в трехлетнем возрасте отдали в монастырь Фонтевро, где он пять лет воспитывался и получал первоначальное образование.
Годы после заключения договоренностей в Монмирайе показали, как Алиенора проводила в жизнь свою политику в отношении Ричарда. Генрих Плантагенет возвратился в Англию в весьма плачевном состоянии: он едва сумел пристать к берегу в Портсмуте 3 марта 1170 года после ужасающей бури, утянувшей на дно один из лучших кораблей королевского флота и вместе с ним добрых четыреста человек команды. Хотя сам король остался жив и невредим, было похоже, что он воспринял эту устрашающую переправу как очень серьезное испытание.
Между тем королева, которая вновь, и притом более чем когда-либо прежде, стала «Алиенорой Аквитанской», принялась обустраивать свой собственный домен, основываясь на заключенных в замке Монмирай соглашениях. Она окружила себя верными людьми и преданными друзьями: сенешаль Юг де Фэй, коннетабль Сальдебрёй, отвечавший за стол королевы раздатчик хлеба Эрве и несколько клириков, таких как Пьер или ее духовник капеллан и наставник Бертран, а также многие другие составили пусть и немногочисленный, но действительный двор.
Правда, среди них отсутствовал граф Патрик Солсбери, которого Генрих II приставил к Алиеноре для пущей безопасности, а еще, наверное, ради надзора. Как бы то ни было, Патрик доказал свою беспримерную верность, ибо только благодаря ему 27 марта 1168 года Алиенора избежала западни, которая обещала стать для нее роковой. Он прикрывал отход королевы. В сущности, это отступление более походило на бегство, но бегство удалось, и Алиенора сумела запереться в одном из замков. Сам же граф Солсбери был поражен предательским ударом в спину; удар нанес человек, подкупленный Лузиньянами, баронами Пуату, еще когда те готовили бунт. Потому прежде прочих церемоний и обрядов Алиенора почла должным заказать торжественную панихиду по графу Солсбери в монастыре Святого Илария, что в Пуатье. На этой панихиде в аббатстве Сент-Илер присутствовал юноша, которому предначертано было сохранить свое имя в истории: Уильям или, точнее, Гийом — тот самый, прозвищем которого стало Марешаль (или, на английский манер, Маршалл). Графу Солсбери он приходился племянником, по ходу же той знаменитой стычки он получил ранение, а защищаясь, выказал такое мужество, что обратил на себя всеобщее внимание, особенно когда, прислонившись спиной к изгороди, отбивался от напиравших на него заговорщиков — пока один из них, обогнув изгородь, не сумел ударить его сзади. Алиенора тотчас воздала должное юноше, предложив ему место подле себя и тем самым введя его в самый тесный круг своих приближенных. Так, в двадцать два года Гийом стал товарищем и даже наставником двух ее старших сыновей, Генриха и Ричарда, ибо он превосходно владел искусством верховой езды и метания копья. Во время посещения чтимого ею монастыря, славного аббатства Сент-Илер-де-Пуатье, королева не преминула учредить в упокоение души графа Солсбери постоянное заупокойное богослужение; за это она отказалась в пользу монахов от прав, которые имела на землю Бенассэ. Обитель сия была особенно дорога сердцам жителей Пуату. Воздвигнутая по слову святого учителя и отца Церкви, апостола Святой Троицы, бывшего наставником, другом и советником прославленного святого Мартина[9], она сохранила до описываемого XII века отзвуки борений и отблески славы, познанных христианством в дни своего укоренения в Пуату. По старинному обычаю герцоги Аквитанские провозглашались аббатами Сент-Илера, и Алиенора отнюдь не намеревалась пренебрегать поддержанием столь славной традиции.
Последовавшая затем череда торжественных празднеств, устроенных ее заботами, имела целью установление власти старшего ее сына Ричарда над Пуату и Аквитанией. Сначала было созвано общее собрание знати в Ньоре ради праздничных дней Пасхи. Бароны и прелаты домена собрались вместе, и вышло так, что праздники и заседания послужили улаживанию споров и смягчению несогласий, поскольку Алиенора, от имени Ричарда, позаботилась об отмене всех наложенных Генрихом II конфискаций в графствах Ангулем, Марш и вообще по всей Аквитании. Таким образом граф Пуату — таков отныне был титул юноши — явил себя благодетелем и снискал любовь у жителей своего будущего домена, выказав умение исправлять былые злоупотребления; ради той же цели он одарил привилегиями близлежащие монастыри, например обитель Милости Божией.
Пышные собрания, перемежающиеся турнирами и празднествами, завершились в Пуатье провозглашением Ричарда аббатом Сент-Илера. Это случилось как раз на праздник Святой Троицы, что было более чем уместно, поскольку этот день сопряжен и с историей, и с богословием[10]. В красивой церкви романского стиля, восхищающей своим изяществом и поныне, Ричард принял из рук архиепископа Бордоского и епископа Пуатье копье и стяг, знаменующие достоинство того титула, носителем которого он отныне являлся. Действо происходило под пение гимна «О princeps egregie!» («О великолепный государь!»). Это торжественное песнопение сопровождало весь полурелигиозный, полуфеодальный обряд. Разумеется, все понимали, что эта пышная церемония — всего лишь символ, знак, вроде провозглашения королей Франции канониками кафедры Нотр-Дам-де-Пари, собора Парижской Богоматери (напомним, что и в нынешней Французской республике глава государства всегда имел и навечно сохраняет за собой право на этот церковный сан). Обряд, несомненно, должен был произвести сильное впечатление на молодого человека, получившего этот титул среди блеска пышной литургии, которая, надо думать, ради такого случая проводилась особо тщательно. Ричард всегда был подвержен настроениям и всегда выказывал привязанность к торжествам Церкви, в которой был крещен и верность которой засвидетельствовал в последние мгновения своей жизни. Его современники рассказывают нам, что особенно он любил участвовать в песнопениях, оживлявших весь обряд.
Но возведение в сан настоятеля аббатства Сент-Илер было только началом. Двор переместился в Лимож, где монахи монастыря Святого Марциала обнаружили в своих хранилищах весьма древнее житие покровительницы их града святой Валерии, почитаемое кольцо которой находилось в их обители. Алиенора весьма ловко воспользовалась этим открытием как поводом устроить в честь столь славного события церемониал, бытовавший некогда и устраивавшийся во время интронизации герцогов Аквитанских.
В Лиможе горячо почитали святую Валерию, а ее кольцо, символ ее мистического бракосочетания, использовалось в церемониале инвеституры[11], о чем нам известно от монаха Жоффруа ле Вижуа, оставившего описание интронизации Ричарда[12].
Вокруг этого кольца и разворачивалась церемония в Лиможе. Для нее на скорую руку сочинили ритуал; затем на певчего из собора Эли возложили обязанности руководителя, чтобы впредь использовать церемониал для благословения герцогов Аквитании. Впрочем, его услугами так никогда и не воспользовались…
Итак, юный Ричард был принят во вратах собора Сент-Этьен сонмом священников и монахов, которые торжественным крестным ходом проводили его к алтарю, где, по получении благословения епископа, он облекся в шелковую тунику. Затем он надел на палец кольцо святой Валерии: тем самым герцог Аквитанский сочетался, на глазах своей матери, союзом с городом Лиможем и, более того, со всей Аквитанией в целом. Увенчав голову диадемой, он принял меч и рыцарские шпоры, принес присягу на Евангелии и прослушал мессу. По обыкновению после литургии церемония перешла в весьма пышное, как и пристало королевской коронации, пиршество, сопровождавшееся спектаклем, турниром и танцами.
