- Самусь! это будто едет кто нам навстречу? - спросил барин кучера. Седой, как лунь, кучер наставил ладонь к глазам.
- Бог его знает, что оно такое! не то колонист на телеге, не то коров гонят! Тут его никак не разберешь, что оно в степи.
Скоро путник разглядел в мерцающей дали известный зеленый, на железных осях фургон колонистов и в нем ездока и возницу. Фургон остановился, путники что-то в нем поправляли.
- Что, обломались? - спросил господин из коляски, приблизясь к фургону.
- Чека соскочила,- ответил колонист,- с кем имею честь говорить?
- Полковник гвардии в отставке, Владимир Алексеевич Панчуковский. А вы кто, позвольте узнать?
Колонист снял шапку и ответил, отчетливо выговаривая по-русски и улыбаясь:
- Колонист, Богдан Богданыч Шульцвейн, из-под Орехова, из колонии Граубинден, коли знаете; еду теперь из-за Ростова.
- Очень рад познакомиться. Не курите ли? Вот вам сигара, Богдан Богданыч, чистейшая кабанас...
- Нет, я вот сарептский; я нюхаю-с! Это - табачок очень тоже ароматный. Мы его сами и сеем в колониях наших-с.
- Что нового на море? Что хлеб?
- С пшеницей вяло, с льном крепко; сало идет вверх, фрахтовых судов мало, конторы жмутся.
- Ай! это не совсем хорошо!
Сели путники на травку, достали кое-какую закуску. Кучера тоже познакомились, закурили тютюн и повели беседу.
- Куда вы собственно ездили? - спросил небрежно Панчуковский, не смотря на простоватого, засаленного собеседника и покручивая хорошенькие русые усики. Он устал от дороги. У его товарища между тем, хотя уже пожилого человека, румяное полное лицо так и отливало густым молоком менонитской, некогда питавшей его, кровной коровы; фланелевая фуфайка была чистейшего табачного цвета, синяя куртка вся в пятнах, а синие штаны были засунуты в высокие купеческие сапоги, не без аромата дегтя.
- По делам-с, господин полковник,- известное дело, мы минуты свободной не имеем: либо дома мозолим руки, либо по степям оси трем на своих фургонах.
- Какие же у вас дела? - спросил еще небрежнее полковник.- Все, я думаю, насчет картофеля? "Картофель унд пантофель"*, как мы говаривали еще в школе надзирателям из вашей братьи?
- Как какие? всякие. Мы народ торговый-с.
- Значит, и овощами торгуете, и салом, и табаком?
- Торгуем всем! Всем, либер герр**, всем!
* "Картофель и домашние туфли" (нем.)
** Милейший (нем.)
Колонист встал помочь кучеру перепрячь лошадей. Полковник прилег на траве, поглядывая с улыбкою на уходившие пятки товарища, подкованные медными гвоздями, и помышляя: "Вот стадо баранов! Я думаю, женился в семнадцать лет, и жена его теперь тоже на овцу похожа,- ест индеек с медом, чулки даже во сне вяжет!"
- Что же у вас за дела, скажите? - опять спросил он колониста, подсмеиваясь.
- Да что, батюшка,- на днях купил я землю, вот что неподалеку от Николаева, близ поместья герцога Ангальт-Кеттен: съездил потом на Дон принанять степи для нагула овец, да не удалось - надо подождать, когда снимут сено; а теперь еду купить, коли придется, с торгов, в Николаеве наши бывшие батареи, то есть разный хлам с севастопольских батарей: дерево, обшивку, брусья, а пожалуй, и чугун. Наше дело коммерческое: что попадет под руку, всем торгуем. Ничем не пренебрегаем и времени не упускаем. Вы знаете нашу пословицу: морген, морген, унд нихт хёйте...
- ...Заген алле фауле лёйте?* Как не знать! Но скажите, зачем вам еще степи за Доном? Где, позвольте, у вас собственная-то земля? Извините, я не расслышал...
- Мейне эйгене эрде**, моя собственная земля есть и под Граубинденом, и в других округах, да места стало уже нам, колонистам, мало. Так-то-с, не удивляйтесь! Наши кое-кто уже в Крыму ищут земель, на Амур послали депутатов присмотреться насчет занятия земель под колонии. Засуха,- ну, и надо перегнать часть овцы на лето за Дон.
* Завтра, завтра не сегодня так ленивцы говорят (нем.)
** Моя собственная земля (нем.)
- Сколько же у вас овечек? - спросил Панчуковский, пощипывая усики и смотря на это кроткое, румяное лицо, и зевнул.- Да не хотите ли масла, колбаски? Вот вам масло, вот хлеб! Я совсем устал от дороги. Не хотите ли? вот ножик Я тоже все хлопочу, строюсь...
- Благодарю! - ответил кудрявый колонист, оправляя свои белокурые, с проседью уже, немецкие пейсы, выбивавшиеся из-под барашковой шапки, и принимаясь за масло,- у меня овцы довольно, о, очень довольно.
- Сколько же?
- У меня семьдесят пять тысяч голов овцы в разных местах-с.
Панчуковский приподнялся на локте.
- Что-о-о? Как-с? Сколько? Я не расслышал! - сказал он и заикнулся, подобно незабвенному Манилову, некогда пораженному сказочной профессией Чичикова, по покупке мертвых душ.
- Семьдесят пять тысяч голов-с мериносов! - ответил опять смиренный собеседник и стал копаться в котомке, укладывая остатки провизии - Но, мейн либер герр, как здесь ни хорошо, а скучновато; все в Германию тянет Мы здесь чужие!
Дух захватило у Панчуковского. Мигом в его голове мелькнули соображения: "Если у него семьдесят пять тысяч мериносов, то сколько же он должен получить дохода? На худой конец по целковому с головы, итого семьдесят пять тысяч рублей серебром. Двести пятьдесят тысяч рублей ассигнациями, четверть миллиона в год!"
И он окинул взглядом колониста с головы до ног, как бы соображая, как такое засаленное существо могло владеть таким богатством, и прибавляя про себя: "А ведь все-таки, наживясь, уйдет в Германию! сколько волка ни корми, улизнет в лес..."
- Да вы не шутите? - сказал он и сел.
Колонист засмеялся. Белые зубы, напомнившие корову, так и осклабились до полных загорелых ушей.
- Нет, не шучу!
Панчуковский, летевший из Петербурга в степи за наживой, бросивший для барышей модный свет, щегольских товарищей, оперу, Невский проспект, французские водевили и комфорт всякого рода,- невольно вздохнул, придвинулся к собеседнику, вертевшему в грубых руках замасленную барашковую шапку, и сказал:
- Вы колонист и я колонист. Мы оба Колумбы и Кортесы своего рода, или скорее бродяги и беглецы из родных мест за наживой. Мы колонизаторы дикого и безлюдного края. Нам тесно стало на родине, на севере - ну, мы и бежали сюда. Ведь так?
Колонист аккуратно и громко высморкался.
- Э! что тут говорить! Как ни говори, а немцы вам нужны. Вот, мы первые здесь овцеводы. Земля тут прежде гуляла, а теперь не гуляет. Наши колонии садами стали, мы вам леса разводим, оживляем ваши пустыни...
- Сколько же у вас земли? - допытывал полковник.
- Около тридцати тысяч десятин собственной; а то еще арендую у соседних ногайцев и у господ дворян. Фриц, достань мне табачку и табакерку! - крикнул он кучеру,- на дорогу свеженького подсыплем. Так-то-с!
Долговязый Фриц принес кожаный мешочек и стал сыпать табак в табакерку хозяина.
Колонист, между тем, еще присел, опять намазал масла на хлеб, присыпал зеленым сыром и сказал:
- А вы здешний? Зачем вы службу бросили? Вам уже скоро и генералом бы легко быть!
- Я тут тоже теперь кое-чем маклакую. Хутор устроиваю, землю купил, хлебопашество наймом веду. Ведь я тоже, повторяю вам, колонист, бродяга; бросил старый скучный север.
- Ну, так будем же знакомы. Мы одного поля ягода! Ваша правда-с! Только станет ли у вас столько-с охоты и труда? У меня и свои корабли теперь тут есть. Два года уже, как завел. Сам на своих судах и шерсть с своих овец прямо в Бельгию отправляю.
- Ах, как все это любопытно! Позвольте: у вас, значит, и свои конторы есть в азовских портах, в Бердянске, в Мариуполе, в Ростове?
- О нет! Это все я сам! - говорил колонист, чавкая и добродушно жуя хлеб с маслом.- Зачем нам конторы? Я поеду и отправлю хлеб или шерсть; потом опять поеду и приму заграничный груз. А то и моя жена поедет. О, у меня жена добрая!
- Как, и она? ваша жена тоже коммерцией занимается?
- Да; вы не верите? вот зимой из Николаева она мне на санках сама привезла сундук с золотом; я хлеб туда поставлял. Так вот, запрягла парочку, да с кучером, вот с этим самым Фрицем, моим племянником, и привезла. Зачем пересылать? Еще трата на почту...
Полковник посмотрел на Фрица: рыжий верзила тоже смеялся во весь рот, а колонист, как на товар, приглядывался на щегольской наряд красавца полковника, на его перстни, пикейный сюртучок, лаковые полусапожки, узорные чулки, белую соломенную шляпу и первейшей моды венский фаэтончик. Два давнишних противоположных полюса русских деловых людей, эти два лица сильно занимали друг друга.
- Вы отлично говорите по-русски,- сказал полковник,- давно ваша семья переселилась, или, так сказать, бежала из родной тесноты в Россию? Извините, это меня сильно занимает; повторяю вам снова, я тоже ваш собрат, переселенец, а по нашим русским понятиям - беглец! Мы теперь тоже за ум беремся, да уж не знаю, так ли? Что-то в нас много еще дворянского; может оттого, что мы беглые по воле, с паспортами.
- Мой дед, видите ли, переселился при графе Сперанском*, около сорока лет назад; мы пешком пришли сюда, с котомками, дед и отец мой несли старые саксонские свои сапоги за плечами, а отец мой после него еще двадцать пять лет был у нашего же земляка Фейна простым пастухом. Я тоже в юности-с долго был при стаде вашего Абазы. Земля, правду сказать, тут обетованная, не тронутая еще; многих еще она ждет. Раздолье, а не жизнь тут всякому; ленив только русский человек! Эх, гляньте, какая дичь, какие пустыри: бурьян, вечная целина,- ни косы, ни плуга не знала. Люблю я эти места: будто и бедные, а троньте эту землю - клад кладом.
