Ознакомительная версия.
Хазарский воин, ведущий пленного. Рисунок на вазе
Когда в IX в. началось упомянутое движение, то славяне должны были несколько отступить и более сосредоточиться около устьев Дона и к северу в лесных местностях. Тут, у этой реки, еще застает их арабский писатель Массуди в X в. Вот что сообщает он нам: «Между большими и известными реками, впадающими в море Понтус (Черное море), находится одна, называемая Танаис, которая приходит с севера. Берега ее обитаемы многочисленным народом славянским и другими народами, углубленными в северных краях»[70]. Рядом с этим известием стоит другое: «Марван, дядя Халифа Гишама, проник в Хазарию и там, расположившись лагерем у славянской реки, взял из них в плен 20 000 человек и поселил их в Кахетии»[71]. Это сообщение для нас весьма важно. Оно не только подкрепляет известие Массуди, но доказывает существование славянского оседлого населения по Дону в VIII в., потому что рассказанное событие совершилось в первой половине этого столетия, а этим подкрепляются приведенные нами выше соображения. Кажется, не может быть сомнения в том, что под именем славянской реки арабские писатели разумели Волгу и Дон, принимая последнюю за рукав первой. Так думал и Массуди, говоря, например, что Каспийское море не имеет никакого другого сообщения с Азовским, кроме хазарской реки (Волги)[72]. Чтобы представить эту реку соединяющей упомянутые моря, необходимо нужно Дон признать ее рукавом. Точно такого же мнения был и Ибн-Хордадбег[73]. Арабы в своей борьбе с хазарами не раз проникали в страны на север от Кавказских гор, и нет ничего удивительного в том, что Марван дошел до нижнего течения Дона. После этого события он в 735 г. занялся подчинением кавказских мелких владетелей и потом снова через города Баланджар и Семендер вторгся в самое сердце Хазарии, разбил армию кагана и вывел в страну лезгин колонию хазар. Имя хазар сохранилось до нынешнего столетия среди лезгин и других народцев Кавказа, хотя и в переносном смысле: словом «chyssr», в их произношении, равном слову «хазар», они называют евреев[74]. Нет, таким образом, основания отрицать вышеприведенного известия, так как по самым обстоятельствам оно не представляет ничего невероятного, несогласного с ходом дела. Этим сообщением мы обязаны двум авторам: Аль-Баладури и Табари. Первый из них жил и писал во второй половине IX столетия. Своими сатирическими произведениями он приобрел расположение халифов, а так как принятый им на себя труд – история завоеваний ислама[75] – был весьма интересен для мусульманского мира, то можно смело предположить, что для него были открыты архивы, а это уже много говорит в пользу достоверности его известий. Мы не имеем также основания заподозрить в неверности и Табари, известного своими сочинениями по богословию и истории[76]. Вообще арабов обвиняют в большой склонности к фантазии, выставляют невозможность правильных сообщений с их стороны по отдаленности их местопребывания от описываемых стран и народов, от места событий. Но не ко всем из них и не во всех случаях это может относиться. Есть факты, где нет пищи для фантазии; есть между арабами путешественники, лично посещавшие описываемые земли; многие из них и на месте своего жительства обладали средствами, дававшими им возможность правильного изложения фактов истории, географии и этнографии. Нужно смотреть, таким образом, на характер сообщаемого факта и на положение сообщавшего. Известие Аль-Баладури и Табари мы признаем заслуживающим полного доверия.
Хазарский шлем. IX в.
К числу таких же сообщений, на которых нет возможности разгуляться фантазии, должно отнести и известие Массуди о пребывании славян по реке Дону. Перечитывая его, убеждаешься в его простоте, в отсутствии всего того, что заставляло бы подозревать автора в какой-либо тенденциозности, в стремлении к вымыслу. Таков характер сообщаемого факта. Но мы не должны забывать еще, что Массуди был путешественник, лично посетивший прикаспийские страны. В свою жизнь он объездил Ирак, Армению, Каспийское море и его прибрежные страны, Персию, Индию, остров Цейлон, Траксоксиану, может быть, Малайское и Китайское море, Египет, Африку, на западе Испанию[77]. Из прикаспийских стран он посетил Хазарию[78], что, конечно, особенно важно для нас: значить, те лица, от которых он добывал свои сведения, могли сообщить ему верные данные, так как в Хазарии жило много славян, и самое Подонье входило в район подчиненных ей стран. Массуди отличался большой осторожностью в собирании материала для своих сочинений. «Во всякой стране, говорит Рейно, которую он посещал, он отыскивал документы, относившиеся в прошедшему времени; он входил в сношение со знающими людьми страны»[79]. Вот, например, слова самого нашего путешественника. «Я путешествовал, – говорит он, – из Абоскуна, который есть пристань Джурджана (Гурганч, Гургандж, Ургенч – столица Хорезма. – Примеч. ред.), в страну Табористан, и я не пропускал ни одного из виденных мною купцов сколько-нибудь понимающих, которого не расспрашивал бы об этом (о соединении Азовского и Каспийского морей), и все они рассказывали мне, что нет другого пути в Абоскун, как через Хазарское море»…[80] Сверх этого, в доказательство верности своего мнения, он приводить рассказ о походе руссов в Табористан[81]. Такое отношение к делу заставляет относиться с доверием к автору известий: наверно, он внес в свой труд заметку о славянском поселении Подонья не по первому слуху, а после тщательных расспросов. Нет также ничего невероятного в том, что Массуди мог еще у себя, в Багдаде, слышать об этом факте, или почерпнуть его из сочинений других арабских географов и историков. Но и в таком случае достоверность сообщения нисколько не уничтожается.
Наш автор принадлежал в числу самых образованных людей своего времени. Он изучал даже греческую литературу[82]. В числе его источников мы находим сочинения уже упомянутых нами Ал-Баладури и Ибн-Хордадбега. О положении, которое занимал в Багдаде первый, мы уже говорили. Еще в лучших обстоятельствах стоял Ибн-Хордадбег. Около 880 г. он занимал должность начальника почт в Джибале. От него осталась «Книга путей». Тут находится полное перечисление всех главнейших провинций, городов, с обозначением количества налогов не только с каждой провинции, но и города; в описании путей сообщения перечисляются все станции с указанием расстояния между ними в фарассангах[83]. Эта точность труда, его мелкие подробности показывают, что автор пользовался официальными сведениями. Кроме того, ему, как министру путей сообщения, было весьма легко собирать указания и от иностранцев, которые должны были к нему весьма часто обращаться. Но предположим даже, что у Массуди были под руками еще другие, менее достоверные источники, то и в таком случае отношение его к ним должно уничтожать недоверие наше к его известиям. Как поступали арабские ученые с материалом, добытым раньше их путешествий, видно из слов Ибн-Гаукаля. Он говорит, что первое время своих поездок постоянно держал в руках сочинения Ибн-Хордадбега, Кодамы и Джагайни, конечно, с целью проверок их сообщений своими личными наблюдениями. То же самое делал и Массуди. Он скептически относился во всем ранее приобретенным сведениям и проверял каждое из них на месте. «Некоторые ошиблись и думали, – говорит он, – что море Хазарское соединялось с морем Майотас (Азовское), но я не видал между купцами, отправляющимися в страну хазар и путешествующими по морю Майотас и Найтас (Черное), в страну рус и булгар, ни одного, который бы думал, что с Хазарским морем соединяется одно из этих морей»[84]. Он, таким образом, не берет на веру мнений своих ученых предшественников или современников, а прямо указывает их ошибку. Следовательно, найди он опровержение факту славянских поселений на Дону, мы видели бы у него непременно и его отрицание, а поверить в этот факт он имел возможность, так как был в Хазарии. Итак, к какому заключению мы придем относительно этого важного известия Массуди? Известия Прокопия и Маврикия VI в., Аль-Баладури VIII в. и Массуди X в. стоят в связи между собою и поддерживают друг друга. Исторические обстоятельства, о которых мы говорили, служат также их подтверждением. Молчание нашей летописи о распространении славян в область реки Дона не может служить опровержением сделанному нами выводу. Она молчит о многом. Летопись наша не интересуется судьбой даже уличей и тиверцев, о которых упомянула вначале; для нее мало заботы о Тмутаракани после 1094 г.: для нее исчезает этот город, хотя мы знаем из других источников о продолжении его жизни. Все, что не было под властью русских князей, было для нее «не наше». Она только при случае упоминает о реке Доне. Летопись составлена в XII в., когда уже собственно племенные названия утратились и заменились именами княжеств. Поэтому она знает княжество Тмутараканское, но не называет его жителей племенным именем. Отчего же она не упомянула под каким-нибудь названием о них при своем перечислении славянских племен, когда поставила в числе их уличей и тиверцев, о которых позже тоже ничего не говорит? Оттого, что в то время, когда племена русских славян носили еще свои имена, эти уличи и тиверцы входили вы состав подчиненных русским князьям, между тем как племя, жившее по Дону, входило тесно в состав Хазарской державы, следовательно, было для летописца «чужим». Он мог смотреть на них даже как на хазар. Беловежцы являются в 1116 г. в Русь, отступая перед напором кочевников, и одна из летописей прямо называет их хазарами[85]. Возьмем самое известие нашей летописи о размещении северян: «а друзии же седоша по Десне и по Семи и по Суле и нарекошася севера»[86]. Река Сула является здесь юго-восточной границей этого племени, а между тем мы находим поселения и на Хороле, и на Ворскле, и на Псле, и даже на Донце[87]. «Как далеко, – говорит господин Барсов, – простирались на юг славянские поселения на восточной стороне Днепра, неизвестно. К концу X в. мы застаем их окраины на Суле реке, но если и здесь славянское население было также принуждено постепенно отступать к северу под наплывом степных инородцев, как то было на западной стороне Днепра, то необходимо допустить, что их первоначальные поселения заходили гораздо далее на юг»[88]. Но кто же будет спорить против того, что давление кочевников было действительно, что славяне принуждены были отступать? Нельзя считать эти засульские поселения следствием колонизации славян в степи, потому что до самого нашествия татар мы видим здесь только отступательное движение славянского племени, а никак не наступательное. Следовательно, это были остатки некогда бывших здесь поселений. Но летопись не говорит нам о них ни слова. Таково ее отношение к местностям ближайшим, населенным русскими же людьми. Мы не отрицаем, что летопись могла знать и о более отдаленных странах; нельзя не принять мнения господина Срезневского, что источниками для географии летописи служили рассказы бывалых людей, принимавших участие в торговле; что русские с незапамятных времен изведали многие страны Востока и Запада[89]. Но знания русских людей приходится отделить от знаний по географии нашего летописца, насколько это видно из его сообщений: географические сведения летописи на ее первых страницах о Западной Европе и странах прикаспийских весьма скудны. Известия ее о Хазарии, бывшей в близкой связи с русскими славянами, имеют только исторический характер. Очевидно, летописец или не имел о ней рассказов бывалых людей, или не хотел передавать их. Но последнее не так верно. Доказательство этому мы находим в описании обычаев разных племен. Начав рассказ с обычаев русских славян, летописец желает показать, что он знает и более. Он рассказывает тут и о сирийцах, и бактрянах, о халдеях и вавилонянах, и об амазонках; есть тут и половцы. Последние были уже очень близки, непосредственно могли быть знакомы летописцу. Но от кого он узнал о раньше упоминаемых народах? «Глаголет Георгий в летописаньи»[90]. Вот откуда – из греческого хронографа. Заметим, что весь рассказ о всяких халдеях, вавилонянах и амазонках изложен в настоящем времени. Бывалые русские люди, принимавшие участие в обширной торговле с Азией[91], наверно, знали о ее жителях совсем иное, наверно, могли рассказать кое-что о жизни арабов, а не об амазонках. Отсюда ясный и, кажется, неопровержимый вывод, что наш летописец не слушал рассказов этих бывалых людей, а верил только своим хронографам и питался их сообщениями, не желая вовсе проверять их. Несколько слов о Западной Европе и о пути через Волгу в «Хвалисы» являются совершенно случайными. Допустив, что они переданы бывалыми людьми, придется только сказать, что летописец мог знать о внерусском мире, но не хотел.
Ознакомительная версия.
