Необыкновенные успехи Сертория в обеих испанских провинциях имели тем большее значение, что они были достигнуты не только силой оружия и носили не только чисто военный характер. Эмигранты как таковые были не страшны; отдельные победы лузитанов, одержанные под начальством того или иного чужеземного вождя, также не имели большого значения. Но Серторий, обладая верным политическим и патриотическим чутьем, повсюду, где это было возможно, выступал не как кондотьер, нанятый восставшими против Рима лузитанами, а как римский полководец и наместник Испании, в каковом звании он и был туда послан прежним правительством. Он стал создавать 3 из вожаков эмиграции сенат, который должен был состоять из трехсот членов и по римским формам вести дела и назначать должностных лиц. Свое войско он рассматривал как римское и замещал командные должности исключительно римлянами. По отношению к испанцам он был наместником, требовавшим от них солдат и прочей помощи на основании своих полномочий, но, в отличие от обычного деспотического управления римских наместников, он старался привязать провинциалов к Риму и к себе лично. Его рыцарская натура легко применялась к испанским нравам; родственный ей по духу замечательный чужеземец вызывал в испанской знати пылкое восхищение. По существовавшему здесь, так же как у кельтов и германцев, воинственному обычаю составлять дружину вождя, тысячи испанцев из самых знатных семейств поклялись быть верными до смерти своему римскому полководцу, и Серторий нашел в них более надежных товарищей по оружию, чем в своих соотечественниках и единомышленниках. Он не пренебрегал и тем, чтобы использовать суеверия примитивных испанских племен, в своих интересах выдавая свои военные планы за повеления Дианы, сообщаемые ему белой ланью этой богини. Правление его было во всем справедливо и мягко. Войска его, — по крайней мере куда проникали его взоры и его рука, — должны были соблюдать строжайшую дисциплину. Будучи вообще мягок в наказаниях, он был беспощаден при каждом преступлении, совершенном его солдатами в дружественной стране. Заботился он и о прочном улучшении положения провинциалов; он уменьшил дань и приказал солдатам строить себе на зиму бараки; таким образом, отпало тяжкое бремя постоя и был положен конец несказанным злоупотреблениям и мучениям. Для детей знатных испанцев была учреждена в Оске (Уэска) академия, где они получали обычное для римской молодежи образование, учились говорить по-латински и по-гречески и носить тогу. Целью этого замечательного мероприятия отнюдь не было только взять с союзников в наиболее мягкой форме заложников, необходимых в Испании, эта мера означала осуществление и развитие великой мысли Гая Гракха и демократической партии о постепенной романизации провинций. Здесь впервые была сделана попытка насадить римскую культуру не путем истребления старого населения и замены его италийскими эмигрантами, а посредством романизации самих провинциалов. Римские оптиматы глумились над жалким эмигрантом, беглецом из италийской армии, последним из разбойничьей шайки Карбона, но эти убогие насмешки обращались против них самих. Силы, посланные против Сертория, определялись в 120 тыс. человек пехоты, 2 тыс. стрелков из лука и пращников и 6 тыс. всадников, однако он не только устоял против этого огромного превосходства сил в ряде удачных сражений и побед, но и подчинил себе большую часть Испании. В Дальней Испании власть Метелла распространялась лишь на непосредственно занятую его войсками территорию; здесь все племена, имевшие эту возможность, стали на сторону Сертория. В Ближней Испании после побед Гиртулея не оставалось уже больше римского войска. Эмиссары Сертория исколесили всю Галлию; и здесь население начинало уже волноваться и собравшиеся шайки делали небезопасными альпийские проходы. Наконец, море в одинаковой мере принадлежало повстанцам и законному правительству, так как союзники первых, корсары, были почти так же могущественны в испанских водах, как и римский военный флот. Серторий устроил для них укрепленную базу на мысе Дианы (ныне Дения, между Валенсией и Аликанте), где они подстерегали римские суда, снабжавшие римские портовые города и армию, торговали с повстанцами, а также обеспечивали сношения их с Италией и Малой Азией. Эти всегда готовые к услугам посредники повсюду разносили искры пылающего пожара, что было в высшей степени тревожным явлением, особенно в такое время, когда повсеместно в римском государстве накопилось столько горючего материала.
При таких обстоятельствах скоропостижно скончался Сулла (676) [78 г.]. Пока жив был тот человек, по чьему слову каждую минуту готово было двинуться опытное и надежное войско ветеранов, олигархия могла еще считать почти неизбежный, казалось, захват испанских провинций эмигрантами, а также избрание главы оппозиции высшим римским магистратом лишь временными неудачами. По своей близорукости, хотя и не без некоторого основания, она могла надеяться, что оппозиция не посмеет вступить в открытую борьбу, или же, если она осмелится на это, двукратный спаситель олигархии вызволит ее и в третий раз. Теперь положение изменилось. Нетерпеливые столичные демократы, давно уже недовольные бесконечной медлительностью и воодушевленные блестящими известиями из Испании, настаивали на выступлении. Лепид, от которого в данное время зависело решение, согласился на это со всем рвением ренегата и свойственным лично ему легкомыслием. Одно время казалось, что от того факела, которым был зажжен погребальный костер Суллы, вспыхнет гражданская война, но влияние Помпея и настроение сулланских ветеранов заставили оппозицию дать спокойно пройти похоронам правителя. Тем более открыто начались затем приготовления к новой революции.
Римский форум опять оглашался обвинениями против «карикатурного Ромула» и его прислужников. Диктатор еще не успел закрыть глаза, как Лепид и его приверженцы открыто объявили своей целью свержение сулланского государственного строя, возобновление раздач хлеба, восстановление народных трибунов в прежних правах, амнистию незаконно сосланных, возвращение им конфискованных земель. Теперь были завязаны сношения и с изгнанниками. Марк Перпенна, бывший во времена Цинны наместником Сицилии, появился в столице. К участию в движении были приглашены сыновья лиц, объявленных при Сулле государственными изменниками, на которых законы реставрации тяготели невыносимым гнетом, и вообще все видные сторонники Мария; многие из них, как, например, молодой Луций Цинна, присоединились к оппозиции, а другие последовали примеру Гая Цезаря, который, узнав о смерти Суллы и планах Лепида, возвратился, правда, из Азии в Рим, но, познакомившись поближе с характером вождя и движения, осторожно отстранился. В столице происходили за счет Лепида попойки и велась агитация в тавернах и публичных домах. Наконец, и среди недовольных этрусков замышлялся заговор против нового порядка 4 .
Все это происходило на глазах правительства. Консул Катулл и более рассудительные из оптиматов настаивали на немедленном решительном вмешательстве, чтобы подавить восстание в зародыше, но дряблое большинство не могло решиться начать борьбу, а пыталось как можно долее обманывать себя политикой компромиссов и уступок. Лепид сперва тоже вступил на этот путь и в неменьшей мере, чем его коллега Катулл, отвергал мысль о возвращении народным трибунам отнятых у них полномочий. Зато введенная Гракхом раздача хлеба была с ограничениями восстановлена. Согласно новому порядку, хлеб выдавался теперь не всем беднейшим гражданам, а — в отличие от Семпрониева закона — лишь определенному числу, — вероятно, 40 тыс. — в установленном Гракхом количестве, по 5 модиев 5 в месяц за 6⅓ асса, что обходилось казначейству по крайней мере в 300 тыс. талеров 6 в год 7 .
Оппозиция, конечно, мало удовлетворенная этой полууступкой, но зато решительно ободренная ею, стала выступать в столице с еще большей дерзостью, а в Этрурии, этом очаге всех восстаний италийского пролетариата, началась уже гражданская война. Подвергнутые экспроприации жители Фезул с оружием в руках завладели отнятыми у них землями, причем было убито много поселенных там Суллой ветеранов. Получив это известие, сенат постановил послать туда обоих консулов, чтобы набрать войско и подавить восстание 8 . Невозможно было поступить более неблагоразумно. Восстановив раздачу хлеба, сенат продемонстрировал перед лицом мятежников свое малодушие и свое беспокойство; он дал заведомому главе восстания армию только для того, чтобы избавиться от уличного шума; если же у обоих консулов была отобрана самая торжественная присяга, какую можно было придумать, в том что они не обратят доверенное им оружие друг против друга, то нужна была действительно демоническая закоснелость олигархической совести, для того чтобы воздвигнуть такой оплот против грозившего восстания. Конечно, Лепид вооружался в Этрурии не для сената, а для восстания, издевательски заявляя, что данная им клятва связывает его лишь до истечения года. Сенат пустил в ход оракулов, для того чтобы принудить его к возвращению, и поручил ему руководство предстоявшими консульскими выборами, но Лепид дал уклончивый ответ, и, в то время как гонцы ездили по этому делу взад и вперед и годичный срок его полномочий приходил к концу в переговорах о соглашении, его отряд вырос до размеров армии. Когда, наконец, в начале следующего (677) [77 г.] года Лепид получил категорический приказ сената немедленно вернуться, проконсул дерзко отказался и со своей стороны потребовал восстановления прежней власти трибунов и возвращения изгнанникам их гражданских прав и собственности, а также переизбрания его в консулы на текущий год, что означало бы установление тирании в законной форме. Это было объявление войны.
