Судебно-следственные органы, аппарат ОГПУ работали с небывалым напряжением. Более половины сотрудников прокуратуры и суда безвылазно сидели в сельских районах, обеспечивая работу карательного конвейера по упрощенной процедуре. Сводки ОГПУ сообщали: с начала заготовительной кампании в Сибири по ноябрь 1929 года арестовано 4494 человека, из них кулаков — 3205.{32}
В ноябре правительство перекрыло последние каналы, через которые крестьянская продукция могла ускользнуть из его рук. От лица прокуратуры оно объявило, что распродажа своего имущества, а равно передача его родственникам или соседям будут квалифицироваться как «мошеннические действия» И караться лишением свободы до пяти лет с конфискацией имущества. «Соучастниками в мошенничестве» объявлялись и те, кто осмеливался взять чужое имущество на хранение{33}. Таким образом был получен еще один источник пополнения лагерей и тюрем.
Итоги схватки за хлеб 1929 года оказались беспрецедентными по своим масштабам и последствиям. Только по 61, «кулацкой», статье число осужденных составило 15317 человек. Наказанием для них стали лишение свободы, конфискация имущества и высылка по отбытии наказания в отдаленные районы{34}.
Всего, по сведениям краевой прокуратуры, за 1929 год «в связи с проводимыми кампаниями» в Сибири в местах заключения оказались 23 тысячи человек, главным образом из крестьян и низовых сельских работников{35}. В это число не вошли 4,5–5 тысяч других жителей деревни, репрессированных ОГПУ как наиболее опасные «спекулянтские» и «контрреволюционные элементы».
Но основные события были впереди. Все, что происходило до сих пор, представляло собой лишь прелюдию, подготовительную кампанию перед самой крупной и самой серьезной операцией из всех, когда-либо проводившихся Сталиным и его сообщниками.
В декабре 1929 года на конференции аграрников-марксистов Сталин заявил:
«…от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества мы перешли к политике ликвидации кулачества, как класса».
«Наступление на кулачество, — продолжал он, — есть серьезное дело. Его нельзя смешивать с декламацией против кулачества. Его нельзя также смешивать с политикой царапанья с кулачеством, которую усиленно навязывала партии зиновьевско-троцкистская оппозиция. Наступать на кулачество — это значит сломить кулачество и ликвидировать его, как класс.
Вне этих целей наступление есть декламация, царапанье, пустозвонство, все что угодно, только не настоящее большевистское наступление. Наступать на кулачество — это значит подготовиться к делу и ударить по кулачеству, но ударить по нему так, чтобы оно не могло больше подняться на ноги. Это и называется у нас, большевиков, настоящим наступлением»{36}.
Достижением тех или иных политических целей Сталин обязан прежде всего своим кадрам. Люди, которых он расставил в 20–30-е годы на посты руководителей отдельных территорий, были типичными представителями новой большевистской бюрократии, вышедшей из среды профессиональных революционеров. С партийной точки зрения их прошлое почти всегда было безупречным: большевиками они стали еще в дооктябрьский период, прошли закалку нелегальной работой, царской тюрьмой или ссылкой, активно участвовали в захвате власти. Ни в какие оппозиции, как правило, они не входили и считались верными сторонниками «генеральной линии». Из аппаратчиков этого слоя мало кто мог претендовать на серьезные политические роли или быть авторитетом в теоретической борьбе. Многие не имели даже общего образования, однако опыт организаторской деятельности, сила воли и твердость характера, приобретенные в революциях и гражданской войне, делали их вполне приемлемыми руководителями.
В числе тех, кому Сталин доверял управление Сибирью, наиболее колоритной фигурой был Сергей Иванович Сырцов. На пост секретаря Сибкрайкома Сырцов прибыл в 1926 году непосредственно из аппарата Сталина, в котором до этого занимал должности заведующего учетно-распределительным и пропагандистским отделами. Ему было тогда 33 года. Этот энергичный молодой человек, несомненно, превосходил по своим способностям многих крупных партийных чиновников из сталинского окружения. От большинства других он отличался уже тем, что имел высшее образование (хотя и незаконченное), полученное еще при старом режиме, и был также неплохим публицистом и оратором. Близко наблюдавшие Сырцова отмечали, что своими яркими, живыми выступлениями, в которых часто звучали шутка или народные остроты, он умел завоевать расположение и симпатии слушателей.
По убеждениям и складу характера Сырцов принадлежал к «умеренным» коммунистам. В аппарате Центрального Комитета он прошел большую школу интриг против троцкистов и зиновьевцев, хорошо разбирался в тонкостях партийной кухни. Когда требовалось, он способен был в духе «большевистской партийности» прибегать к самым резким и даже зловещим словесным выпадам, однако в политике предпочитал осторожные, компромиссные решения.
В 1929 году Сталин перевел Сырцова из Сибири в Москву на пост председателя Совнаркома РСФСР и продвинул в состав Политбюро в качестве кандидата. Но в один из самых напряженных моментов Сырцов отказался подыгрывать своему покровителю. В конце 1930 года вместе с другим членом партийного руководства, В.Ломинадзе, он выступил против единоначалия в партии и государстве и разрушительной хозяйственной политики Сталина. Оба были немедленно исключены из ЦК, как организаторы «беспринципного двурушнического «право-левацкого» блока»{37}.
На этом карьера Сырцова как государственного деятеля завершилась. Он был переведен на невысокую хозяйственную должность, а в 1937 году арестован и бесследно исчез.
Иной тип руководителя представлял собой преемник Сырцова в Сибири, латыш Роберт Индрикович Эйхе. Этот внешне суровый человек, закаленный подпольем и жестокостями гражданской войны, был ветераном партии. Он вступил в социал-демократическую организацию в 1905 году, еще в 15-летнем возрасте, и сумел пройти все ступени восхождения большевистского организатора: от рядового распространителя прокламаций — до кандидата в члены Политбюро.
В Сибири Эйхе стал работать с 1922 года, сначала в качестве в продовольственного комиссара края, а затем — председателя Сибкрайисполкома. В течение девяти лет (1929–1937 гг.), более чем кто-либо из его предшественников, он занимал пост высшего партийного руководителя Сибири, оставив здесь самый глубокий след в политике террора как один из ее организаторов.
Об Эйхе можно сказать, что это был законченный тип большевистского фанатика. Интересы партии были для него абсолютной ценностью. Ради них он мог не щадить ни себя, ни кого-либо вообще. И если речь шла о решениях, санкционированных Центральным Комитетом, то он всегда оставался непреклонным и безжалостным их исполнителем.
Как солдат партии, Эйхе безусловно был предан Сталину. Но это не была личная преданность, свойственная другим сталинским приближенным, вроде Кагановича, Ежова или Шкирятова. О преданности Эйхе можно говорить лишь в том смысле, в каком Сталин олицетворял партию и ее руководство. Если бы на месте Сталина оказался кто-либо другой, Эйхе точно так же оставался бы верным и надежным администратором.
Кадры, подобные Эйхе, были для Сталина действительной опорой и настоящей ценностью. Они служили не только ради карьеры и не за страх потерять место. Ими двигали партийная идея и партийный долг. Когда Сталин отдавал свои преступные приказы от имени партии, они принимали их без колебаний. Но так же, как и остальные кадровые партийцы, они не могли разглядеть в личности Сталина садистских наклонностей и допустить, что идеалы партии и революции Сталин способен превратить в ширму для извлечения личной выгоды.
Когда Сталин достиг безоговорочного господства, старые гвардейцы, подобные Эйхе, потеряли для него всякий интерес. Такие могли только исполнять приказы, но не научились раболепствовать. Они были не в состоянии сознательно готовить Сталину роль непогрешимого советского божества, которому нужна была новая история и новая биография. И Сталин с присущим ему коварством уничтожил их по одиночке. «К преданным, но знающим прошлое, — писал Троцкий, — Сталин относился, пожалуй, с большей враждою, с большей неприязнью, чем к открытым врагам. Ему нужны были люди без прошлого, молодежь, которая не знала вчерашнего дня, или перебежчики с другого лагеря, которые с первых дней смотрели на него снизу вверх, ему необходимо было полное обновление всего партийного и советского аппарата»{38}.
На XX съезде КПСС в 1956 году в секретном докладе о культе личности Хрущев рассказал делегатам о последних днях Эйхе в сталинских застенках и перенесенных им пытках. Он сообщил также о его предсмертном заявлении, составленном в октябре 1939 года, в котором Эйхе еще раз заверял Сталина о своей преданности, умоляя «поручить доследовать мое дело». Эйхе писал:
