При всех своих несовершенствах ученое право придавало империи символическое единство, поскольку теоретически было применимо к каждому римскому гражданину. А ведь в 212 г. император Каракалла даровал гражданство всем свободным людям, живущим на земле империи. С этого момента быть римлянином значило быть судимым по римскому праву и платить налоги в римскую государственную казну. Тем не менее эта мера не уничтожила напрочь прежний национализм или местный патриотизм: еще в III в. можно было чувствовать себя «галлом» и при этом «римлянином». Можно было еще интимней воспринимать родной город — как «малую родину», ассоциируя его с далекими временами независимости. Но при всех этих оговорках империи удалось выковать наднациональное сознание, объединив в федерацию все народы, над которыми она господствовала. Эта культурная идентичность — или, если точнее передавать нюансы, это ощущение принадлежности к единой цивилизации, стоящей выше региональных различий, — и называется «римским духом».
За века мира и процветания этот «римский дух» успел глубоко пропитать провинции Запада. Ведь элиты Галлии, Испании или Британии быстро поняли: чтобы сохранить социальный статус, им нужно интегрироваться в империю. Чтобы дать возможность сделать хорошую чиновничью карьеру, туземные нотабли отправляли детей в школу к римскому ритору. Там те изучали латынь и право, но также с наслаждением открывали для себя красноречие Цицерона, поэзию Горация или историю Саллюстия. Основу всякой учебы, естественно, составляла великая римская националистическая эпопея — «Энеида». И, воспевая славу «наших предков троянцев», маленькие галлы, британцы или испанцы начинали думать, что они тоже потомки Энея. Старые национальные языки постепенно отмирали, уступая место латыни, и возникали новые общества, которые мы называем галло-римскими, бритто-римскими или испано-римскими. Этой аккультурации несомненно в большей мере подвергались элиты, чем простой народ, и ее интенсивность повышалась по мере приближения к Средиземному морю. Однако благодаря экономическому процветанию I и II вв. империя покрылась городами, напоминавшими Рим одновременно благодаря памятникам, которые там строили, текстам, которые там писали, и ценностям, которые разделяли их жители.
Чтобы уничтожить достижения такой цивилизации, требовалось много времени. Еще в VII в. все жители южной части долины Луары называли себя «римлянами». С определенной точки зрения варварская королева, обладавшая блюдом с изображением Энея, представляла собой последний продукт усвоения этой культуры.
Кризис III века
Если во времена Брунгильды многие римские структуры еще существовали и были живы, само здание империи исчезло. Падение Рима историки горячо обсуждают с давних пор. Если глубинные причины этого феномена оцениваются по-разному, сегодня большинство авторов согласно, что кризис продолжался очень долго и уходит корнями в III в. В ту эпоху римская цивилизация подверглась нелегкому испытанию, и раннее варварское средневековье стало одним из косвенных следствий перемен, которые произошли в то время.
Самым заметным аспектом кризиса III в. оказалась политическая нестабильность в Риме. Для смены императоров так и не было разработано никакого правила, и когда с 235 г. не стало постоянной династии, завоевание власти переродилось в перманентную гражданскую войну. Три поколения эти внутренние распри истощали силы империи, пока авторитарные монархи, Диоклетиан, а потом Константин, не сумели восстановить какую-то политическую стабильность.
Но прежде всего кризис выявил тайную слабость империи, заключавшуюся в ее системе производства. В Италии, Испании и Южной Галлии император и сенаторская аристократия имели сельскохозяйственные угодья очень большой площади, для правильной эксплуатации которых требовалась многочисленная рабочая сила. Пока войны регулярно снабжали их дешевыми рабами, собственникам было не о чем беспокоиться. Большие рабовладельческие имения даже стали настолько рентабельными, что возникла тенденция к подрыву мелкого крестьянского хозяйства. Но кого это реально тревожило?Обширные императорские земли — которые называли «фисками» — поставляли на рынок зерно по крайне низкой цене и в некоторых случаях распределяли его бесплатно. Отсутствие проблемы пропитания, исключительное для древних обществ, высоко ценилось всеми и способствовало беспрецедентному развитию городов.
Все изменилось в III в., когда завоевательный пыл Рима остыл, а потом совсем потух из-за ряда неудач, особенно на Востоке при столкновении с персами династии Сасанидов. По мере иссякания ресурса пленных стоимость рабов росла. Гигантские фермы явно стали менее доходными. Ведь, даже если оставить в стороне все этические соображения, экономическая система, основанная на массовом рабовладении, была непрочна по природе: стоимость надзора была высокой, а недобросовестность работников — очевидной. Чтобы эта система давала хоть малейшую прибыль, требовалось, чтобы раб стоил чрезвычайно дешево.
Когда этого уже было нельзя сказать, империя оказалась неспособной быстро изменить свою систему производства, несмотря на кое-какие изолированные попытки протоиндустриальной механизации. Экономика вступила в скрытый кризис, и спад, начавшись с сельского хозяйства, вскоре затронул все секторы общества. Единственным, что не сократилось, были налоги: в III в. подати даже проявляли тенденцию к росту, поскольку нужно было финансировать армии, участвующие в гражданской войне, и оплачивать гарнизоны империи на растянувшихся границах. Этот фискальное бремя, ставшее невыносимым для обедневшего населения, сделало экономический кризис еще тяжелей. Земли разорившихся крестьян конфисковали, то есть присоединяли к большим императорским угодьям фиска. Другие земледельцы предпочитали сами покидать свои земли до прихода сборщика налогов. Многие из этих людей присоединялись к городскому плебсу. Другие, отчаявшись, сбивались в ватаги и становились разбойниками; в Галлии этим крестьянам, разорявшим сельскую местность, которая их больше не кормила, дали название «багауды». Так римское общество стало склонным к насилию задолго до того, как на землю империи проникли первые варвары. От небезопасности дорог в свою очередь страдала и торговля.
Мало-помалу к тревогам того времени присоединилось недоедание, следствие сокращения сельскохозяйственной продукции; ослабленный организм проявлял меньше устойчивости к болезни и эпидемиям, поражавшим империю. К росту смертности добавилось снижение рождаемости из-за распада крестьянских семей. Население империи сокращалось — в какой мере, количественно оценить трудно, но цифра бесспорно была значительной.
Этот цикл, состоящий из экономического, фискального, социального и демографического кризиса, конечно, не был одинаково тяжелым для всех провинций. Некоторых территорий, особенно в Сирии и в Северной Африке, он как будто почти не коснулся. Но трудностей в отдельных регионах было достаточно, чтобы налоговые запасы сократились и государственный бюджет разбалансировался. Государственная казна опустела, и императоры второй половины III в. оказались перед трудным выбором. В условиях гражданской войны для них было невозможно сократить зарплату чиновникам, которые в любой момент могли перейти на сторону какого-нибудь узурпатора. Чтобы выровнять бюджет, нередко пытались девальвировать монету, но без особого результата — недостаточное доверие к новым платежным средствам скорей ослабляло торговлю. За неимением лучшего решались урезать некоторые военные расходы, а именно сокращать численность вооруженных сил, охранявших лимес по Рейну и Дунаю, оборонительную линию, защищавшую север империи.
Принять решение об отказе от некоторых сторожевых постов было тем проще, что набирать легионеров становилось нелегко. В империи, менее населенной, чем прежде, насчитывалось меньше граждан, пригодных для мобилизации; к тому же схватки между соперничающими кликами в непрестанных гражданских войнах поглощали значительное число солдат. Тем не менее демилитаризация лимеса была рискованным шагом, поскольку не столь хорошо охраняемые границы делались более проницаемыми. И действительно северная оборонительная линия империи несколько раз была прорвана. Худший эпизод случился в 276 г., когда варвары опрокинули слабые гарнизоны, оставленные в Германии, и углубились на территорию Галлии до самых Пиренеев. В то же время другие племена перешли Дунай и добрались до Афин, разорив их{26}.
Некоторые энергичные императоры конца III в. постарались оттеснить захватчиков — которые, впрочем, пришли не затем, чтобы поселиться, а затем, чтобы пограбить, — а потом попытались кое-как заткнуть бреши в лимесе. Империя вновь обрела территориальную целостность, но не сумела остановить финансовый и демографический кризис. Властители Рима начали задаваться вопросом: не может ли настоящее спасение империи от бедствий прийти извне, то есть со стороны этих диких, но как будто плодовитых народов, живущих за Рейном и Дунаем?
