Для авторов этого времени характерно было сочетание наивно-патриотической и благонамеренно-православной тенденций: авторы желали представить религию предков как можно более приятной, отличающейся от других языческих религий в лучшую сторону и даже близкой к христианству. Вера древних славян, провозглашал Глинка (1804: 15-16), «из многих языческих (не говорю всех) есть чистейшая. Ибо их боги суть естественные действия, ... природные свойства и совершенства, обожженные». «Славяне, явившиеся на позорище мира в VI столетии по Р. Хр., — писал П. Строев, — представляются взорам нашим как народ непросвещенной, но не дикой. Тихие его нравы и обычаи, кроткая религия, обряды, исполненные человеколюбия, не производят в нас никакого ужаса, но наполняют душу чувством некоторого умиления...». А как же трепещущие жертвы, окровавленный алтарь, свирепости жрецов, воспетые Херасковым? Они забыты. На дворе атмосфера сентиментализма и благочестия. Славяне-язычники изображаются почти неотличимыми от христиан. «Признание одного Высшего Существа ... было также главным их мнением», — утверждал Строев. А как же многобожие? Оно кажущееся. «Перун был главнейшим и по всей вероятности единственным богом первобытных славян...». Дажьбога Строев считал просто иным именем Перуна (Строев 1815: 14-15, 23, 31).
Эту традицию в середине века продолжали М. Касторский и молодой Н. И. Костомаров. «Славяне, — писал Костомаров в «Славянской мифологии», — несмотря на видимое многобожие, признавали одного Бога, отца природы, и это существо они почитали сознательнее, чем таинственную судьбу греки, а скандинавы Альфатера... Единобожие славян неоспоримо». Почему же многобожие — только «видимое»? Потому что славяне почитали одного бога под многими именами (с такой аргументацией ни у кого не останется многобожия, не только у славян). Приведя свидетельства связи разных имен с сиянием, светом, Костомаров заключает: «Что Свантевит, Сварожич, Радегаст и Даждьбог одно и то же— кажется ясно». И далее: «Перун, высочайшее божество Русских и Поляков, есть то же, что и Свантовит» (Костомаров 1847: 1, 15, 18). Касторский в свою очередь считал, что Стрибог и Даждьбог — лишь «проименования Перуна» (Касторский: 1841: 51).
А крупнейший русский историк середины века С. М. Соловьев (Соловьев С. М. 1959/1851: 178) не уподоблял русское язычество христианству, а просто склонял перед ним, объясняя неизбежность крещения Руси: «Русское язьгаество было так бедно, так бесцветно, что не могло с успехом вести спора ни с одною из религий, имевших место в юго-восточных областях тогдашней Европы, тем более с христианством».
В эти полвека облик Перуна в глазах образованной части русского общества сильно изменился. Дело в том, что в 1802-1805 гг. вышло на немецком языке, а в 1809-1819 на русском многотомное исследование Августа Шлецера, основоположника научного источниковедения в России, «Нестор. Русские летописи на древне- славянском языке». Шлецер задался целью выделит из всех списков летописи, из всех летописных сводов текст первоначальной летописи и очистить ее от позднейших искажений — представить «очищенного Нестора». А в 1815-1819 гг. вышли первые 8 томов «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина, сделавшие факты далекой русской истории общим достоянием. Среди прочих сведений стали общеизвестны и подробности, записанные летописцем о водружении князем Владимиром кумиров на киевском холме у Боричева спуска.
Под 980 г. «Повесть временных лет» (ПВЛ 1950: 56) сообщала:
«и нача Володимер в Киеве княжити един, и постави кумиры на холму вне двора теремнаго: Перуна древяна, а главу его сребрену, а ус злат, и Хърса, Дажьбога, и Стрибога, и Симарьгла, и Мокошь. И жряху (жертвовали) им, наричюще я (их) бога, и привожаху сыны своя и дыцери, и жряху бесом... И осквернися кровьми земля Руска и холмо-тъ (сей)».
В «нотах» (примечаниях) Карамзин (1818: 82-83) привел и сведения Стрыйковского и сочинителя «Синопсиса», но отметил: «Не находя сих подробностей в Несторе, сомневаемся, включать ли их в Историю».
Итак, идол из дерева с серебряной головой и золотыми усами. Никаких золотых рогов, ушей и ноздрей, никаких драгоценных камней, железных ног. Гораздо проще.
В перспективе теперь можно было сравнить древнерусских кумиров с идолами западных славян, описанными в арабских сообщениях и в сочинениях западных церковных авторов. Арабский путешественник X в. Ал-Масуди видел перед одним из славянских храмов идола, у которого голова была оправлена в золото, а конечности украшены разноцветными камнями — зелеными, красными, желтыми и белыми (Гаркави 1870: 140; 1872). Адам Бременский, автор XI в., сообщал (II, 18) об идоле Редигаста в храме Ретры, что тот был сделан из золота. Большей частью западнославянские боги имели усы, но не бороды или только небольшие бородки — подобно самим западным славянам.
Еще Глинке (1804: 6) было ясно, что люди создавали себе богов «естественно, по своему образу». По чьему же образу был создан идол Перуна? И вот оказалось, что обликом своим Перун очень напоминал князя Святослава, Владимирова отца, как его описывал современник. Византиец Лев Диакон видел Святослава на Дунае при заключении договора с императором Иоанном Цимисхием после опустошительной войны.
«Святослав переезжал реку... и, сидя за веслом, греб наравне с прочими, без всякого различия. Видом он был таков: среднего роста... с густыми бровями, с голубыми глазами, с плоским носом, с бритой бородой и с густыми висящими на верхней губе волосами. Голова у него была совсем голая, но только на одной ее стороне висел локон волос, означавший знатность рода...» (Лев 1820: 97).
Бросается в глаза сходство наружности Святослава с обликом вольных запорожских казаков. Что ж, выходит, они через столетия восстановили и присвоили облик, который в древней Руси был привилегией знатных витязей. Именно этот облик имел Перун Владимира.
Отпали не только измышления об облике, но и равноправие подделок с подлинными свидетельствами древности. В начале XIX в. в Петербурге подвизался коллекционер Сулакадзев, не очень богатый, но тщеславный. Нехватку средств на покупку дорогих подлинников он компенсировал изготовлением подделок. В их числе были: рукопись якобы V-VI вв. «Перуна и Велеса вещания в Киевских каплицах жрецам Мовеславу, Древославу и прочим», рукопись якобы IV в. «Боянов гимн», «Оракул новгородский» (я называю только ныне напечатанные). Имена жрецов нигде более не фигурирующие, выдуманные, причем выдуманные плохо (можно себе представить язычников, почитающих какое- нибудь священное дерево, но не древесину вообще); тексты разных веков Сулакадзев выписывал одним и тем же почерком и т. д. Этот прообраз «Велесовой книги» до сих пор популярен у разных дилетантов и ультра-патриотов, но поддельность его вполне доказана (Сперанский 1956), и никто из ученых его не признает.
В середине XIX в. с рядом полемических произведений выступили ранние славянофилы — К. С. Аксаков, братья И. В. и П. В. Киреевские, А. С. Хомяков. Вот уж кто, наверное, поднял на щит языческих богов? Ан нет, совсем наоборот. Пафос славянофилов состоял в мистическом противопоставлении Российских традиций Западному прогрессу, православия как истинного христианства рассудочному католичеству. А истинное христианство, которое искони, от природы присуще русскому народу, как-то не вяжется с предшествующим многобожием и идолопоклонством...
«Но, — восклицал Аксаков (1889: 297-298), — у Русских Славян мы ничего подобного не видим; не видим положительно ни жрецов, ни храмов, ни идолов, ни даже богов». А как же летописные свидетельства? Да, они говорят о богах и их кумирах, но установленных пришлыми князьями-варягами Игорем, Владимиром. Установленных тогда, когда Русью еще назывались варяги, а не славяне. «И так покланялись Перуну князь и дружина его; идоло- поклонение это — была вера князя и дружины, перенесенная ими из стран Поморских, вероятно от тамошних славян». Ну, конечно, от славян, не от германцев же, северных викингов. «Норманскую теорию» славянофилы не признавали. Владимир «обновляет идол Перуна и ставит другие идолы ... Все это заморские гости...». Правда, у поморских славян Перуна нет, — ну, просто пока еще не нашли.
Аксакову вторит Хомяков (1904: 393): «Кажется, скорее можно предположить весьма древний заем, сделанный Славянами у своих соседей, чем туземность Перуна».
Из чужеземности богов следует у Аксакова (1889: 300-301) искомый вывод:
«Народ легко отдал принятые им кумиры, и также легко принял христианство, — но после оно глубоко проникло в его душу и стало необходимым условием всего его существования... Когда вспоминаешь, как крестился Русский народ, невольно умиляешься душою. Русский народ крестился легко и без борьбы, как младенец (?! — А Путяга, крестивший мечом новогородцев! А тройное изгнание епископов из Ростова! А киевляне, оплакивавшие Перуна! — Л. К.)... Русский народ, конечно, признавал невидимого высшего бога, не определяя его и не зная... И так язычество Русского Славянина было самое чистое язычество... А другие славяне? Конечно, это должно быть и у других Славянских племен, но там от соседства с народами западными и грубыми, или от разных столкновений, событий истории, они не сохранили своей первой, чисто-языческой веры, вдались в многобожество и идолопоклонство».
