Очевидцы рассказывают, что иногда видят фигуру княжны и на Английской набережной и Галерной улице, где когда-то стоял дом, подаренный Екатериной графу Алексею Орлову. (Дом Орлова находился на месте нынешнего дома № 20 по Английской набережной и дома № 19 по Галерной). Дом этот был весьма быстро им продан, а затем – перестроен. Видимо, потому призрак княжны не может его найти и порою обращается к прохожим, что-то спрашивая у них по-французски. Обычно призрак княжны одет в дорожное серое платье, шляпку с вуалью и рваные перчатки. В руках у него – белый окровавленный платок.
По некоторым данным, находясь в крепости, самозванка родила от графа ребенка, которого крестили генерал-прокурор князь Вяземский и жена коменданта крепости Чернышева. Мальчику дали фамилию Чесменский и назвали Александром.
Александр Алексеевич Чесменский служил в конной гвардии и погиб молодым.
Сам Орлов своего сына никогда не видел.
В истории декабристов, к сожалению, загадок больше, чем отгадок. Советская власть, поощрявшая исследование этой темы, ставила целью не столько понять, что же на самом деле представляли собой декабристы, сколько провозгласить то, что они разбудили Герцена, а потом дело понемногу дошло идо 1917 года. Все нюансы, разрушавшие образ декабристов как предтечи большевиков, тщательно вымарывались и уничтожались, и серьезные исследователи признают, что сегодня в теме декабристов очень много белых пятен, которые, похоже, уже никогда не обретут цвет.
Некоторые историки, например, считают, что декабристов лишь использовали как пушечное мясо гораздо более высокопоставленные заговорщики, и именно этим объясняется не только спокойное существование обществ, но и ситуация, сложившаяся на площади. Когда верхушка заговора поняла, что бунт не может быть выигран, то она выступила на стороне государя. Паникой, случившейся после этого в рядах заговорщиков, объясняют, в частности, нелепый выстрел в Милорадовича, который якобы также участвовал в заговоре.
Декабристами называют членов различных тайных обществ второй половины 10-х – первой половины 20-х годов XIX века, организовавших антиправительственное восстание в декабре 1825 года. Единой программы у декабристов не было, и, например, проект конституции Н. М. Муравьева, который продвигало «Северное общество», весьма сильно отличался от «Русской правды» П. И. Пестеля.
Декабристы воспользовались внезапной смертью в Таганроге императора Александра I и после отречения от престола цесаревича Константина, при восшествии на престол императора Николая, попытались поднять открытое восстание.
Выступление 14 декабря 1825 года на Сенатской площади было жестко подавлено. При этом погиб 1271 человек, из которых: «39 – во фраках и шинелях, 9 – женского пола, 19 – малолетних и 903 – черни». Все, кто участвовал в заговоре, понесли суровое наказание. Уже в последний момент новый император – Николай I – смягчил решение суда, но оставил в силе смертный приговор для пяти декабристов: Пестеля, Рылеева, Сергея Муравьева-Апостола, Бестужева-Рюмина и Каховского, заменив, правда, для них четвертование на повешение. Еще тридцати одному декабристу – приговоренному к смерти через отсечение головы – казнь заменили каторгой. Всего же под следствием было 579 человек, а суду был предан 121 заговорщик.
Приговор Верховного уголовного суда был исполнен 13 июля 1826 года в Кронверке Петропавловской крепости. Трое – Муравьев-Апостол, Каховский и Рылеев – сорвались с петель и с нарушением всех традиций и суеверий были повешены вторично.
Начальник Петропавловского Кронверка В. И. Беркопф решил, что веревки оборвались под тяжестью кандалов. Запасных не было, и их решили купить в соседних лавках. Но, поскольку казнь совершалась рано утром, все лавки были закрыты, и уже раз казненные искалеченные люди были вынуждены ожидать повторного повешения еще несколько часов.
На месте казни декабристов стоит обелиск. Здесь они ожидали второго повешения
Впрочем, многие из декабристов, отправляясь на Сенатскую площадь, прекрасно представляли, чем, скорее всего, окончится их эскапада. Несколько декабристов уходили на Сенатскую площадь из квартиры Рылеева, расположенной в доме Российско-американской компании (набережная реки Мойки, 72). Александр Одоевский, бывший в их числе, выходя из квартиры, сказал: «Умрем, братцы, ах, как славно умрем!»
* * *
Декабрист Кондратий Рылеев родился 18 сентября (1 октября) 1795 года в селе Батово (сейчас это территория Гатчинского района Ленинградской области) в семье мелкопоместного дворянина, управляющего в имениях княгини Варвары Голицыной. Учился в Петербургском первом кадетском корпусе, участвовал в заграничных походах русской армии 1814–1815 годов, в 1818 году вышел в отставку. В 1820 году женился на Наталье Михайловне Тевяшевой. С 1821 года служил заседателем Петербургской уголовной палаты, с 1824 года – правителем канцелярии Российско-американской компании.
Будучи одним из руководителей восстания, Рылеев во время следствия брал всю вину на себя, стремясь оправдать товарищей. Говорят, что в заключении он раскаялся в своем поступке и проникся «христианским духом». В последнем письме жене он писал: «Бог и государь решили участь мою: я должен умереть, и умереть смертию позорною. Да будет Его святая воля! Мой милый друг, предайся и ты воле Всемогущего, и Он утешит тебя…» Письмо заканчивается так: «Прощай! Велят одеваться. Да будет Его святая воля».
Последними словами Рылеева на эшафоте, обращенными к священнику, были: «Батюшка, помолитесь за наши грешные души, не забудьте моей жены и благословите дочь».
После того как веревка оборвалась, именно Рылеев, по мнению некоторых исследователей, сказал легендарную фразу: «Проклятая земля, где не умеют ни составить заговора, ни судить, ни вешать!»
До последнего момента Рылеев надеялся на помилование, но этого не случилось. Но царская фамилия материально помогала его семье: еще во время следствия Николай I прислал жене Рылеева 2 тысячи рублей, а затем императрица прислала на именины дочери еще тысячу. После казни и до второго замужества вдова Рылеева получала пенсию, а его дочери император выплачивал пособие до наступления совершеннолетия.
Позднее, уже в конце XIX века, было опубликовано письмо матери Кондратия Рылеева, Анастасии Матвеевны, урожденной Эссен:
«Коня, сын мой, два раза я вымаливала жизнь твою у Бога. Сохранит ли Он ее и теперь, когда смертельный страх закрался в мою душу? Я пишу эти строки, потому что не смею рассказать все, не смею смущать твое сердце моим материнским страхом. Да будут ясны и смелы каждый твой шаг и каждое помышление. Но ты ли сам или кто другой развернет когда-нибудь эти листки, знайте, что все, написанное мной, – святая правда, именем твоим клянусь, сын мой, а ты знаешь, что у меня нет никого и ничего дороже тебя.
Я была матерью четверых детей, родившихся до моего Конечки, и все они умирали в младенчестве. Как я молилась, как я просила Господа Бога о сохранении им жизни. И когда я увидела крест на свежей могилке последнего из них, я не могла встать с колен, я упала головой на маленький холмик, охватила его руками и молила. Нет, я не молила, я требовала, требовала живого ребенка, живого, здоровенького, и я вымолила его у Бога.
Родился мой Конечка. Три года я была счастливой матерью. Конечка радовал меня, рос хорошо, наш домашний доктор радовался вместе с нами. И вот новое горе вошло в наш дом. Конечка тяжело заболел. Он лежал в жару, никого не узнавал и задыхался. Наш врач сразу попросил созвать консилиум. Приехал известный доктор из Петербурга, осмотрел Конечку и молча вышел из комнаты. Разговаривал только с нашим доктором, а, уходя, сказал Федору Андреевичу: „Бывают чудеса, и, если вы набожны, молитесь”. Со мной врачи не говорили. Да разве мне нужны были слова, я же мать, я и так понимала, что дитя мое обречено – мой Конечка, мое счастье, единственный, кому нужна была моя жизнь.
Наступила ночь. Как считали врачи, последняя ночь моего сына. Я отпустила нашу матушку отдохнуть и осталась одна у его постельки. Ребенок продолжал метаться, он весь осунулся, личико его посинело, а из горла слышался свист, сменявшийся страшным, заставляющим сжиматься мое сердце, хрипением. Поймите и, прочитав все, что я пишу дальше, не осудите – у меня умирал единственный сын, моя надежда, моя радость. Где искать защиты от злой судьбы, в чем или в ком искать спасение? (…)
Я не знаю, что случилось со мною в тот час, я протянула руки к Богу и закричала: „Всемогущий Боже, Ты сам молился в саду Гефсиманском. Если возможно, да минует меня чаша сия. Пойми же меня в моей скорби. Все страдания, какие захочешь Ты послать, низвергни на меня, но спаси жизнь моего сына. Ты учил нас молиться: «Да будет воля Твоя», но я говорю только в этом, только в этом единственном: „Да будет воля моя, верни мне сына, утверди волю мою”. Теперь Ты скажи мне: „Да будет воля твоя”.
