Через 70 с небольшим лет смеха не будет. 19 июля 1914 года после объявления войны Германии разъяренная толпа учинила разгром немецкого посольства в Санкт-Петербурге. «Громили здание посольства дня три, – вспоминают очевидцы, – сломали двери, выламывали решетки окон, выбрасывали мебель, целиком шкафы с бумагами, и наконец было скинуто с аттика здания бронзовое олицетворение воинствующей Германии – два тевтона, держащие коней. Этот разгром посольства привлек громадные толпы людей. Сквер перед Исаакием был вытоптан, на мостовой валялись обломки мебели, куски железных решеток, книги, бумаги. Толпа выкрикивала ругательства и проклятия в адрес кайзеровской Германии и самого кайзера. Полиции там мы не видели – полицейские понимали, что соваться под руку возмущенной толпы – дело опасное». На следующий день почти все газеты с ликованием писали о «сердечных сценах торжества русского национального духа».
По иронии судьбы, в самом центре Исаакиевской площади стоит памятник Николаю I работы его любимого скульптора Клодта, еще одного немца на русской службе. Так что бронзовый император мог с удобством взирать со своего высокого постамента на эти «сердечные сцены». И это было справедливо. Именно при Николае I началась национализация империи, которая постепенно сделала одну шестую часть суши заложником мелких честолюбий, жалких амбиций и интриг карликовых славянских княжеств на Балканах, ухитрявшихся к тому же постоянно обмишуривать Россию и в конце концов втянувших ее в роковую войну. Конечно, история в 30-е и даже 40-е годы XIX века еще не устремилась сметающим все потоком в выбранное раз и навсегда русло. Это 19 июля 1914 года обратного пути уже не было, зря Вильгельм прислал кузену Ники свою последнюю телеграмму. В 1833 году история находилась еще в некоторой нерешительности. Используя естественно-научный термин, такой момент можно назвать динамическим равновесием. Очень скоро оно будет навсегда нарушено. И вся громада русской жизни подчинится одной-единственной энергии – энергии самоуничтожения.
На это будут работать лучшие силы вновь обретенной Россией «нации» или «своенародности». Взять хотя бы Федора Ивановича Тютчева, поэта, на мой вкус, посредственного, но в России когда-то горячо любимого. Тютчев, кстати, принадлежал к роду тюркского происхождения, скорее всего перешедшего к московским князьям из Орды где-то во времена Дмитрия Донского. Природная лень и слабость к женскому полу поначалу не позволили Федору Ивановичу сделать надежной карьеры. Он начал ее по дипломатической части при весьма приличной протекции. Однако к 36 годам был уже отчислен из Туринской миссии за самовольную и необъяснимую отлучку в Мюнхен (по амурному делу). По дороге он теряет служебные документы особой важности – дипломатические шифры, но его покровители скандал заминают. Лишенный жалованья, с детьми от первого брака Тютчев фактически живет на иждивении у своей второй жены, Эрнестины Дернберг, в девичестве Пфеффель (с ней он состоял в связи, вероятно, еще до смерти первой жены). Кстати, Эрнестина уплатила 20 тысяч рублей долга своего мужа – сумма по тем временам фантастическая. Этот эпизод не помешает поэту и патриоту завещать свою посмертную пенсию другой сожительнице.
Но пока они вроде бы счастливы с Эрнестиной, только остро нуждаются в деньгах, у молодоженов родятся дети, а весь вклад Тютчева в семейный бюджет – это золотое шитье с двух его придворных мундиров камергера, привилегии на ношение которых он тоже лишился. Впрочем, Федор Иванович хлопочет и через пару лет ему-таки удается стать известным самому императору и даже получить право обратиться к нему с личным посланием.
Тютчев пишет одну из тех высокопарных и пафосных записок, которыми выложена дорога России в ад Первой мировой войны: «Что ни предпринимай, куда ни подайся, если только Россия останется тем, что она есть, российский император необходимо и неодолимо пребудет единственным законным владыкой православного Востока… Враги знают, понимают, что все те страны, все те народы, которые им желательно было бы подчинить западному господству, связаны с Россией историческими узами, подобно тому как отдельные члены связаны с тем же живым организмом, частями которого являются… Повторим еще раз и будем повторять неустанно: Восточная церковь есть Православная империя… Вот Империя, воплощающая… разом две громады: судьбы целой расы и прекраснейшую половину Христианской церкви».
Патриотическая записка составлена была, естественно, по-французски. Николай I нашел ее полезной и велел выписать автору шесть тысяч ассигнациями. Патриотизм становится весьма прибыльным предприятием. И хотя эти шесть тысяч не решили всех финансовых трудностей Тютчева, умение угадать и проговорить сокровенные чаяния государя стало началом восхождения бестолкового дипломата к подлинным высотам петербургского света.
Справедливости ради отметим, что сам Николай I и его канцлер Нессельроде были весьма сдержанны в насаждении своей национальной идеологии вовне. Император постоянно осаживал патриотические истерики общества, которые, как он отлично понимал, могли втянуть Россию в войну с главным союзником – Австро-Венгрией. Священным принципом его внешней политики оставалось сохранение существующих режимов и противодействие революциям, в том числе славянским и национально-освободительным. Впрочем, чем дальше, тем больше общество раздражалось этой сдержанностью Николая, которую списывали на его реакционность. Не случайно со смертью императора поддержка братских народов рассматривалась как проявление либерализма, а не только как патриотический долг или святая обязанность православных. Новый министр князь Горчаков полагал национальным интересом России проливать кровь русских солдат, чтобы затем уйти и предоставить освобожденный народ собственной судьбе, точнее немцам. Удивительная все-таки логика у патриотов русской нации.
Накануне следующего балканского кризиса славянские комитеты по всей России – они действовали уже с конца 50-х годов – собрали 4 миллиона рублей пожертвований. На Балканы отправляются добровольцы. Император Александр II разрешает офицерам своей армии уходить в отставку и ехать в союзную Сербию, объявившую войну Турции. Вскоре там действуют уже четыре тысячи волонтеров. Война, которую Россия начнет в 1877 году ради освобождения Болгарии, обойдется ей примерно в 105 тысяч жизней. Надо ли говорить, что Болгария уже через пять лет станет противником России. Впрочем, ни в Петербурге, ни по всей империи так и не поймут ни тогда, ни много позже, накануне роковой мировой войны, того, что «братские народы» всего лишь искали свой путь к независимости, используя то Россию, то Австрию, то Францию, то Германию, но отнюдь не стремились затеряться среди 4936 бриллиантов большой императорской короны Российской империи.
Русская нация в 1917 году, вернее всего, напоминает персонажа из знаменитой сказки Александра Пушкина, написанной 14 октября все того же 1833 года. В рукописи на ней есть помета: «18 песнь сербская» – удивительное, трансцендентное совпадение. Именно в 1833 году Пушкин на волне всеобщего интереса к славянской тематике работает над своим циклом «Песни западных славян». Это переложение известной литературной мистификации Проспера Мериме «Гузла, или Избранные иллирийские стихотворения, собранные в Далмации, Боснии, Кроации и Герцеговине». Ни в каких Далмациях с Герцеговинами Мериме, конечно, не был. Так, сочинил что-то экзотическое, сидя прямо в Париже. Нужны были деньги. Правда, продать удалось только 12 экземпляров. Но в России этот труд ждал нешуточный успех. Напомню вам хорошо известный финал из «18 песни сербской»:
Вот идет он к синему морю,
Видит, на море черная буря:
Так и вздулись сердитые волны,
Так и ходят, так воем и воют.
Стал он кликать золотую рыбку.
Приплыла к нему рыбка, спросила:
«Чего тебе надобно, старче?»
Ей старик с поклоном отвечает:
«Смилуйся, государыня рыбка!
Что мне делать с проклятою бабой?
Уж не хочет быть она царицей,
Хочет быть владычицей морскою;
Чтобы жить ей в Окияне-море,
Чтобы ты сама ей служила
И была бы у ней на посылках».
Ничего не сказала рыбка,
Лишь хвостом по воде плеснула
И ушла в глубокое море.
Долго у моря ждал он ответа,
Не дождался, к старухе воротился —
Глядь: опять перед ним землянка;
На пороге сидит его старуха,
А пред нею разбитое корыто.
Так существует ли русская нация? Гибель Российской империи по крайней мере подтверждает опыт по ее выращиванию, который едва ли оказался удачным. «Старуха у разбитого корыта», какой мы застаем Россию в 1917 году, вскоре лишится даже собственного имени. Вместо России будет СССР, страна без нации, но с правом наций на самоопределение, которое в конечном итоге, через 70 лет, юридически прикончит то, что когда-то было великой империей. Новой, постсоветской, России очень хочется осознать себя нацией, обзавестись как можно быстрее ясной идеологией, на роль которой снова приглашены уваровские «охранительные начала». Но упрямо встает вопрос: дагестанцы, чечены, буряты, якуты, калмыки, татары и еще под двести народностей – это русская нация или все-таки «чурки»? Отсутствие общественного согласия по ключевым моментам истории, постимперские фантомные боли, нарастающая межэтническая напряженность на фоне утраты единого информационного пространства едва ли обещают «охранительному» эксперименту успех. Разве недостаточно нам общего языка, общей культуры и общей земли, чтобы выстроить комфортное гражданское, не национальное и не конфессиональное общежитие?
