В той экологической истории, которая пишется сегодня в странах третьего мира, не страдающих от пресыщения, речь идет, как само собой разумеющееся, об условиях человеческой жизни. Бандана Шива[10], наверное, самая известная сегодня женщина-эколог третьего мира, резко выступает против разделения задач по охране природы и сохранению продовольственного базиса человека. Культ дикой природы берет свое начало в основном в Америке, где он находит практическое выражение в охране национальных парков, гигантских деревьев Запада, остатков бизоньих стад. Но уже давно доказано, что прославленная Западом «дикая» природа сформировалась под воздействием огневого хозяйства индейцев. «Самой вредоносной ошибкой, которую европейцы принесли с собой в Калифорнию и на весь континент, была уверенность в том, что они ступили на “по-настоящему дикие” земли» (см. примеч. 5). Так, они полагали, что нужно выселить индейцев с территорий национальных парков, чтобы сохранить красоту якобы нетронутой природы. В экологической истории идеал «дикой природы» фатален, поскольку отвлекает внимание от задачи улучшения среды, обустроенной человеком. Но и помимо этого, даже если думать, что экофундаменталисты не обидят и мухи, философия, ведущая к пожеланию исчезновения 9/10 человечества, вызывает обоснованный дискомфорт.
Странно уже то, как долго держалась столь бессмысленная концепция. Или тому есть более глубокие причины? Часто кажется, что речь идет лишь о неловком выражении вполне обоснованного ощущения: для того чтобы сохранять способность к жизни и развитию, человеческая культура нуждается в безмолвных резервах, пространстве для действия, свободных местах. «Мысль о том, что каждый доступный глазу клочок земли перекопан человеческими руками» содержит «для фантазии каждого человека с естественными чувствами что-то ужасно пугающее», – пишет Риль[11] (см. примеч. 6), и, вероятно, он прав даже в самом рациональном смысле.
В частности, из-за этого история, достойная называться «экологической», занимается не только людьми и тем, что они сделали, но и овцами, и верблюдами, и болотами, и залежами. Нужно помнить, что у природы есть собственная жизнь, и она не является лишь компонентом человеческих действий, цитатой из дискурсов. Как раз цепочки невольных последствий деятельности людей, вскрывающие природные взаимосвязи, заслуживают особенно пристального внимания.
Универсальная история выведет ученого на другие научные дисциплины, которые уже давно занимаются историей окружающей среды, порой оказывая при этом серьезное воздействие на общество: этнологию, антропологию и историю древнего мира[12] с участием палеоботаники. По сей день эти дисциплины и экологические исследования историков почти не знакомы друг с другом. Очень важно перекинуть мост между ними. Попытки экологического подхода к универсальной истории исходят пока больше от биологов и этнологов, чем от историков (см. примеч. 7), причем экологический компонент в этнологии представлен обычно моделью «приспособления культуры к окружающей среде». При этом разрушительное действие культуры на среду легко выпадает из поля зрения. Этнологи любят изолированные, мало затронутые современной цивилизацией культуры, отрезанные от мира горные деревни, так что экологические последствия модернизации и сложные взаимосвязи всего происходящего в мире проходят мимо их внимания.
Историки среды, воспринимающие «окружающую среду как таковую», не видят за своими шорами широкие контексты исторических источников, из-за этого они перестают их критически воспринимать и поддаются самообману. Если же реконструировать контексты, то обнаружится, например, что во многих жалобах на дефицит леса в начале Нового времени речь в действительности идет не о лесе, а об утверждении прав на него, что сетования из-за заброшенной альменды[13] направлены не на улучшение состояния пастбищ, а на разделение марок (Markenteilung) и аграрную реформу. В последнее время наиболее авторитетным экологическим движением третьего мира считается движение Чипко[14] с севера Индии. Однако при более близком знакомстве с ним становится понятно, что оно представляет собой прежде всего движение крестьян в защиту их традиционных прав на лес (см. примеч. 8). Почему же нужно отрицать или игнорировать эти контексты? Если мы будем понимать экологическую историю не как узконаучное направление, а как интегральную составную часть «всеобъемлющей истории» (histoire totale), то научимся ценить все составляющие экологических конфликтов.
И последнее о «шорах». Плохую службу экологической истории может сослужить появившаяся в ней под влиянием экодискурса склонность к эксклюзивности, нежелание развить в себе вкус к обыденному. Компостные кучи и ямы для навозной жижи – вот серьезные большие темы для реалистичной истории среды, ведь от них зависело сохранение плодородия полей. Особенности питания и продолжения рода – вот что существенно для взаимоотношений человека и природы. Картофель и coitus interruptus[15] – вот инновации XVIII века, важные для экологической истории. Если история среды будет чересчур занята головой, она легко пройдет мимо того факта, что главное разыгрывается порой на линии пояса и ниже. Страх перед упреками в «биологизме», столь популярными среди гуманитариев, тоже может заставить исследователя надеть шоры на глаза и на мышление. Но самая элементарная связь между человеком и окружающим его миром задана уже тем, что человек – это биологический организм.
История окружающей среды нередко кажется пестрым тематическим попурри. Однако ее внутреннее единство гарантируется тем, что между внешней и внутренней природой человека существуют интимные взаимосвязи, и что человек это всегда ощущал. В сущности «экологическое сознание» – это во многом беспокойство о своем здоровье, и в этом качестве имеет тысячелетнюю историю. Болезнь приносит ключевой кризисный опыт переживания и осознания интимной связи между собственной природой и природой внешней. Уже Гиппократ отводил окружающей среде очень важную роль в возникновении болезней, его рассуждения о «воздухе, воде и местности» легли в основу тысячелетней «геомедицинской» традиции. Они нашли свое продолжение в медицинской топографии начала Нового времени, затем – в реформах жилого и городского секторов с их тоской по свету и воздуху, а еще позже, после временного забвения, – в современном экологическом движении. Страх перед болезнью – одна из сильнейших во всемирной истории фобий, она действует от истории религии до процесса развития цивилизации. Вовсе не пустой иллюзией была идея связать болезни с условиями среды, окружающей человека, ведь история многих из них начинается с перехода к оседлости и скученному образу жизни. Малярия, чума, холера, тиф, туберкулез маркируют определенные условия среды обитания человека и фазы ее истории. Есть данные, что в основе современного экологического сознания лежит страх перед раком. «Неантропоцентрическая» концепция экологической истории грозит исказить реальные взаимосвязи.
2. ЗАКОЛДОВАННЫЙ КРУГ И ЛАБИРИНТ ВЫХОДОВ
Если правы те историки, которые считают историческую реальность бесконечно разнообразной, то универсальные обзоры вели бы науку в тупик. Однако это очевидно не так, а относительно истории окружающей среды точно не так. При прочтении множества исследований по региональной истории лесов, лугов, оросительных систем появляется ощущение вечного возврата к одному и тому же. Джаред Даймонд[16] уверяет, что «основная схема экологического краха ушедших цивилизаций» «давно известна» и «почти банальна» (см. примеч. 9). Поскольку здесь задействованы природные законы, такая однотипность вовсе не удивительна.
Речь идет не об одной-единственной истории, а об ограниченном числе историй, в типичном случае тесно связанных между собой и запускающих в действие механизм заколдованного круга. Перенаселение приводит к чрезмерной антропогенной нагрузке на пастбища и леса: этот процесс «давления населения на ресурсы», известный под аббревиатурой PPR (Population Pressure on Resources), для многих вообще составляет суть всей мировой истории среды с начала времен по наши дни – мальтузианский эффект благодаря экологии замкнулся в порочный круг! Затем голод и жесточайшая конкуренция за ограниченные ресурсы делают невозможным устойчиво-предусмотрительное хозяйствование – настоящее берет верх над будущим, близорукая корысть побеждает долгосрочные интересы общего выживания. Скот пасется в лесах, разрушая их. Выпас становится самостоятельной формой кочевого или полукочевого хозяйства и перестает приносить на поля удобрения. Вырубка лесов вызывает эрозию почв и ускорение стока дождевой воды; оба эти процесса вместе в одних регионах приводят к расширению степей или пустынь, в других – к заболачиванию и малярии. Искусственное орошение способствует засолению почв. Плюс ко всему – эффекты растущей мобильности и всеобщей взаимосвязанности. Баланс между человеком и окружающим миром, достигнутый за многие поколения, нарушается извне за счет инвазий и потери автономии.
